Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

Итак, вызов на Литейный все-таки связан с ее деятельностью в Белоруссии. А значит — с Белозерцевой. Ничего не кончилось, все продолжается. Но что? Проведя бессонную ночь, Лиза решила, что должна узнать об этом быстрее, чем чекисты поставят ее в известность хорошо знакомыми ей способами. Предупредив только Фру, взяв несколько дней за свой счет в Доме пионеров и отпросившись у Шостаковича, Лиза поехала на поезде в Минск. Она хотела встретиться с профессором Никольским и узнать у него, что же случилось в отряде сразу после ее возвращения в Москву. Все то, что ждало ее в Минске, поразило Лизу.

Во-первых, самого профессора Лиза не нашла: в его доме, где он жил во время войны, и который она нашла по памяти без труда, жили совсем другие люди. Красномордая бабища в мокром от стирки переднике распахнула перед Лизой дверь и, смахнув рукавом пот с лица, скривилась:

— Чавось? — переспросила она, громко икнув, — какого еще профессора? Профессоров туточки нет. Вань, — она обернулась в комнаты, — тута профессора каковского спрашивают. Вань, поди! — из глубины дома раздался пьяный рев:

— Кого принесло? Я сейчас как врежу!

— Простите, — Лиза быстро сошла с крыльца и, пройдя за угол, свернула на другую улицу. Дожидаться, пока ей врежут, она не стала, и так все было ясно. Она обошла дом кругом и постучала в калитку Авдотьи Кирилловны, очень надеясь, что хозяйка встретит ее так же приветливо, как когда-то в сентябре сорок третьего, когда она познакомилась с ней и ее племянницей Верой. Но на стук никто не откликнулся. Лиза вошла во двор — тишина. Взошла по старым, скрипучим ступеням на крыльцо, толкнула входную дверь — заперто. Спустилась вниз, взглянула на окна — ни огонька.

— Эй, девка, тебе чего? — громко спросили сзади.

Лиза вздрогнув, обернулась. У калитки стояла почтальонша в форменном бушлате, с набитой письмами и газетами синей сумкой через плечо.

— Верку, что ли ищешь? Так она на работе, только вечером придет. Если в кино не побежит, с подружками.

— А Авдотья Кирилловна? — спросила Лиза с замиранием сердца. — Ее разве нет?

— Авдотья померла недавно, — махнула рукой почтальонша, удаляясь. — Схоронили уже.

Умерла? Лизу как обухом ударили по голове. Казалось бы, после событий сорок третьего прошло всего четыре года, а как все изменилось! Она шла по Минску и не узнавала город. Не только потому, что он был сильно разрушен и его все еще восстанавливали. В нем появилась какая-то невыносимая аура пошлости, душная, липкая, какой не чувствовалось даже при фашистах. На месте салона Литвинской теперь расположилась пивная, разгоряченные пролетарии отмечали в ней конец рабочего дня, кто-то выползал оттуда на карачках, кого-то с руганью волочила на спине жена. Отвернувшись, Лиза пошла обратно, к дому Веры. Она решила дождаться девушку во что бы то ни стало. Больше, как выходило, поговорить ей в Минске было не с кем.

Вера появилась часов в девять. Совсем стемнело, шел дождь, Лиза промокла до нитки, и Вера тоже. Ни плаща, ни зонта у нее не было. Все то же старенькое черное пальто, на котором две пуговицы были свои, темные, а две — «чужие» светлые, куцая беретка на голове. Увидев Лизу, Вера не сразу узнала ее и испугалась:

— Вы кто, что вам нужно? — Лизе показалось, что девушка готова убежать.

— Не бойтесь, Вера, это я, Лиза Арсеньева, — она назвалась своим минским псевдонимом, настоящей ее фамилии Вера не знала. — Вы помните меня? В сорок третьем году во время оккупации я снимала комнату у вашей тети.

— Вы?! — Вера как-то расслабилась, потом всхлипнув, приникла лицом к Лизиному плечу. — Я помню вас, а тетя умела, — дождь поливал их обоих.

— Я знаю, мне сказали сегодня, ваш почтальон, — проговорила Лиза, притронувшись рукой к плечу Веры, — пойдемте в дом, если можно, — предложила она, — нас могут увидеть, понимаете?

— Да, да, я понимаю, — Вера спохватилась, распахнула калитку, пропуская Лизу вперед. — Входите, пожалуйста. Потом быстро поднялась на крыльцо, открыла ключом дверь, вошла и исчезла в темноте. — Входите, входите, — крикнула она издалека, впереди мелькнул огонек. — Вера зажгла лампу.

Лиза вошла и сразу оказалась в знакомой квадратной комнате с печью. Ее, видимо, давно не топили, в доме было холодно и сыро.

— Сюда, сюда идите, помните? — Вера откинула выцветшую ситцевую занавеску. — Садитесь за стол, я сейчас печь затоплю, так что согреетесь. Для себя я не топлю, пока мороза нет, — немного виновато объяснила она. — Терплю, одеваюсь потеплее. Дрова дорогие, знаете ли, денег у меня в обрез.

— Не надо, — Лиза остановила ее, взяв за руку, — я тоже потерплю, я ненадолго.

— Ну, что вы, — Вера смутилась, — я никуда вас не отпущу, куда же вы на ночь глядя, останетесь у меня. Я затоплю печь, садитесь. — она указала на стол с теплящейся на нем лампой.

Он одиноко стоял посреди комнаты, круглый стол, за которым Лиза когда-то разговаривала с разведчицей Ингой Тоболевич. Только ни скатерти, ни комода, куда Инга тогда положила свою кокетливую шляпу с вуалеткой, в комнате не было.

— Отдала соседям, — горько произнесла Вера, хорошо понимая чувства своей гостьи. — По дешевке, и комод, и скатерть, и много чего еще, — она вздохнула. — А что делать? Похоронить тетю было не на что. Я ж одна, на кого рассчитывать? Но кровать ваша сохранилась, — уверила она, — я сама на ней сплю теперь, — призналась неловко. — Но я перестелю, не волнуйтесь, а сама на печке лягу. Затопим, так она теплая будет.

— Как же так вышло, с Авдотьей Кирилловной-то? — спросила Лиза.

Вера села на стул, уронила на колени тонкие, синюшние руки. — Тетя простудилась сильно, долго кашляла, дом не топила, дров совсем не было у нас, всю зиму в холоде просидели, вот у нее воспаление легких и началось. Сначала еще держалась, врач домой приходила, одно, другое пропишет, а лекарства не достать, только на рынке за большие деньги. Потом тетю в больницу забрали, там процесс совсем быстро пошел. Кололи лекарство сильное очень, а сердце-то уж намученное за всю жизнь, — Вера всхлипнула, — не выдержало она. Умерла тетушка. Хорошо хоть, дом заранее мне отписала, так я не на улице осталась, крыша над головой есть.

— А что же Петр Михайлович? — спросила Лиза и подошла к ней, обняла за плечи. — Что Петр Михайлович не помог, он ведь в университете работает, у него наверняка связи не только здесь, но и в Москве. Он же любое лекарство достать может.

— Петра Михайловича убили, вы разве не знаете? — Вера подняла на нее заплаканные глаза. — Еще за год до того, как тетушка умерла. Она за него переживала очень, потому и ухудшилось ее состояние.

— Как убили? Кто? — Лиза не поверила собственным ушам. — Как это?

— Да так, — Вера снова горько вздохнула, — возвращался поздно из университета, его подкараулила шпана. Знаете, у Петра Михайловича часы были на цепочке, дорогие очень, они ему от отца в наследство достались, а тому — еще от его отца. Авдотья Кирилловна сколько раз говорила ему, оставьте, Петр Михайлович часы дома, купите себе поскромнее что-нибудь. Чего дразнить черта по-пустому? А он, напротив, все боялся, что залезут в дом и часы украдут. Так их прямо с него сорвали, из-за них и убили, пырнули ножом. Когда мы с тетей крик услышали да кинулись на улицу, он уж мертвый был. Вот так, — Вера снова тихо заплакала. — От гестаповских сыщиков ушел, сколько они выслеживали его, скольким военнопленным, партизанам, простым людям жизнь спас, а они, простые люди эти, его и убили. За побрякушку.

— Так вот в чем дело, — Лиза была потрясена. — Я ведь зашла сегодня к профессору. Мне открыла какая-то женщина…

— Это новые соседи мои, — объяснила Вера, — дебоширы, пьяницы. Муж на заводе Сельмаш мастером, она — прачкой. Отвратительный народец, как жить с ними дальше — не знаю. Боюсь, выкурят меня из дома, все себе заберут. У них же детей — пять голов, там им тесно. Уже приходили, сваливай, говорят, ты одна, а нам места не хватает. Я вот нынче общественной работой занялась, чтоб хоть какую-то защиту иметь, может, члена бюро комсомола фабрики не тронут, а так ведь пришьет ножом на месте, с пьяных глаз, и ничего ему не будет.

— Это правильно, Вера, — одобрила Лиза, — сдаваться нельзя, особенно таким, — и спросила, вспомнив: — А как же библиотека Никольского? У него ведь была обширная библиотека, он очень гордился ею.

— Я отдала все книги в университет, — ответила Вера с грустью. — Куда мне? Они действительно очень ценные, профессор их любил. Пусть теперь другие люди пользуются. К тому же в университете они сохраннее, а у меня что? Меня мой же сосед ограбит, а потом сбагрит книги за бутылку водки. С него станется. Вот оставила себе несколько штук, «История государства Российского», Карамзина, — Вера кивнула на золотые корешки, поблескивающие из-под тряпки, в которую они были завернуты, на полу. — Когда уж совсем плохо, читаю. Легче становится. Уже задумала в университет поступать на филологический, где Петр Михайлович преподавал, с немецким языком. На вечерний, конечно. Надо только по комсомольской части отличиться, чтоб направление дали. Иначе не примут.