Образ России в современном мире и другие сюжеты - Валерий Земсков

Инка Гарсиласо поведал о новом антропологическом типе, родившемся в Новом Свете через поименование его вариантов и рассказ о своей судьбе. В своей первой книге «Флорида Инки» он полемически именовал «индейцами» вообще всех жителей Америки, в том числе и креолов (ведь испанца, вернувшегося домой, также называли похожим словом – indiano). В книге «Всеобщая история Перу» (вторая часть знаменитой «Истории государства инков») он, напротив, выявил широкую антропологическую гамму населения Нового Света, как она сложилась уже через несколько десятилетий после завоевания континента, при этом всех он назвал «земляками»: метисы, креолы, различные «перекрестные» вариации – чоло, самбо и т. д. Себя он демонстративно именует метисом и поясняет: «Детей испанца и индеанки или индейца и испанки – нас называют метисами, чтобы сказать, что мы являемся смесью обоих народов; это определение ввели первые испанцы, у которых родились дети в Индиях, и поскольку это имя было дано нам нашими отцами и, исходя из того, что оно означает, я в полный голос называю себя этим именем и горжусь им». А далее со смущением он добавляет: «Хотя в Индиях, если кому-нибудь из них говорят “ты – метис”, или “он – метис”, они считают это знаком пренебрежения»[275].

От Инки Гарсиласо нить самоидентификационной мысли тянется через многих деятелей культуры. В XVII в. ярчайшие представители «креольской нации» – Карлос де Сигуэнса-и-Гонгора, хронист, писатель, друг знаменитой креольской поэтессы Хуаны Инес де ла Крус, на рубеже XVII–XVIII вв. – перуанский эрудит, поэт, ученый Педро де Перальта Барнуэво. Затем борцов с европоцентризмом становится больше, особенно по мере приближения к Войне за независимость. Среди них такие странные для европейского сознания века Просвещения фигуры, как прокреольски настроенные монахи-иезуиты, историки, хронисты Нового Света, ставшие его патриотами. Не случайно и широкое участие патриотически настроенного креольского клира в восстании – оно началось в 1810 г. в Мексике под руководством падре Мигеля Идальго, под хоругвью с ликом Девы Гваделупской и с призывом к «американской нации» сбросить иго Испании (не случайно рождение в период активной социальной борьбы в Латинской Америке второй половины XX в. знаменитой «теологии освобождения», движения «христианских общин»).

Однако главные фигуры самоидентификационной рефлексии – возглавившие борьбу за освобождение в венесуэльско-колумбийском очаге Симон Боливар (1783–1830), его ближайшие соратники эссеист Симон Родригес, поэт Андрес Бельо. Боливар, провозглашенный (1813) Национальным конгрессом Венесуэлы Освободителем, как известно, в 1819–1830 гг. стал первым президентом Великой Колумбии, в которую вошли территории Венесуэлы, Колумбии, Панамы и Эквадора, а в 1825 г. – первым президентом Боливии, образованной на территории Верхнего Перу и названной в его честь. Главное в боливаровских идеях – переход от размышлений об этнорасовых сигнификаторах, т. е. от протокультурного уровня, от осмысления антропологического и культурного хаоса в «его» Америке к оформлению бессистемных, разбросанных элементов в некое единство.

В известном «Письме с Ямайки» (1815) он сравнил рождение нового мира с рождением человечества (типичная и традиционная «адамическая» константа латиноамериканского сознания), а вслед за констатацией, в различных вариантах, того, что рождающийся народ являет собой смешение рас, сформулировал важнейшую самоидентификационную идею: здесь рождается «человечество в миниатюре»[276] (в других переводах: «маленький род человеческий»), т. е. такое сообщество, в котором соединились все живущие на земле типы человека.

Далее мысль Боливара движется к другой ключевой идее латиноамериканского проекта и одновременно утопии. Руссоист, сторонник социального равенства Боливар считал, что рождающемуся народу «необходимо равенство», чтобы полностью переплавить великое многообразие людей, политических воззрений и общественных традиций («Речь в Ангостуре», 1819). Тут явна установка на достижение этнорасовой и социальной гармонии. Можно сказать, что именно Боливар секуляризовал утопию Америки и определил вектор развития самоидентификационной рефлексии и одновременно проекта будущей Америки.

Другая важнейшая мысль Боливара – о наличии стволового направления культурно-цивилизационного развития Америки, связанного с европейским началом. Раздумывая в «Письме с Ямайки», что могло бы стать знаком-символом новой Америки: мифологический персонаж, «культурный герой» мексиканской индейской культуры Кецалькоатль (в колониальный период возникли легенды о его связи с библейской историей) или Дева Гваделупская – он отдает предпочтение тому символу-образу, который связывает воедино христианство и индейскую легенду о чудесном явлении Девы. Ведь, напомним, под хоругвью Девы Гваделупской пошли в бой за независимость и креолы, и метисы, и индейцы.

Еще один важный исток континентальной самоидентификационной традиции связан у Боливара с постоянным уподоблением появления новых народов и стран в Америке с тем, что происходило после распада Римской империи в Европе. Он отмечает глубокое различие между Югом и Севером Америки и убежден в том, что законы должен создавать народ, который им подчиняется. Необходим кодекс, соответствующий всему, что отличает эту землю и эти народы. Им и нужно руководствоваться. Боливар не раз пишет о древнеримском происхождении республиканизма и средиземноморском корне латиноамериканской культуры – в противовес Северной Америке.

Вскоре идеи Боливара начали обретать очертания все более последовательной самоидентификационной культурно-цивилизационной рефлексии.

Согласно уругвайскому философу и историку Артуро Ардао, общецивилизационный определитель «Латинская», противопоставивший юг континента северной англосаксонской Америке, зародился в 30-е годы XIX в. и получил широкое хождение в 50-70-х годах[277]. Крупнейший деятель культуры, писатель и публицист Эухенио Мариа де Остос в первой половине 70-х годов опубликовал статью «Латинская Америка». Предложенное еще предтечей и участником Войны за независимость Франсиско де Мирандой название «Колумбия» для всего континента не привилось, вероятно, в силу персоналистского характера, к тому же фигура Колумба была и остается спорной для латиноамериканцев. Привилось обобщающее определение, соединившее средиземноморско-европейские и автохтонные истоки, – «Латинская Америка» (само название «Америка» также имеет персоналистский характер, но, видимо, в сознании латиноамериканцев, креолов оно было достаточно абстрактным, существенно было и его всеобщее использование).

В последней четверти XIX в. понятием «Латинская Америка» уже широко пользовались такие крупнейшие деятели культуры, как эквадорец Хуан Монтальво, венесуэлец Сесилио Акоста, кубинец Хосе Марти.

Фигура Хосе Марти имеет особое общеконтинентальное значение. Его ключевые для самоидентификационной рефлексии эссе – «Мать-Америка», «Наша Америка», вся система его взглядов свидетельствуют о том, что он – самый яркий продолжатель боливаровской традиции. При этом он особо акцентировал идею необходимости возрождения индейцев, их культуры, и вместе с тем утверждал взгляд на Америку как метисный континент. Марти ввел в оборот неслыханную, направленную против позитивистов, социал-дарвинистов, в первую очередь против Д. Ф. Сармьенто, идею «автохтонного метиса»[278], и, вслед за Боливаром еще более четко сочетал идеал этнорасовой гармонии с социальным вектором развития – построением «моральной республики», предполагающей утопическую гармонизацию латиноамериканского мира.

Вслед за Хосе Марти, предупреждавшим об опасности США для Латинской Америки, противопоставление Юга и Севера континента стало еще более жестким, уже не на уровне политического дискурса, а на уровне общеконтинентальной культурфилософской рефлексии.

Марти оперировал конкретными реалиями «нашей Латинской Америки», его последователи Хосе Энрике Родо, автор ключевого в истории латиноамериканской самоидентификации эссе «Ариэль» (1900), его союзники-ариэлисты Рубен Дарио и другие поэты, представители испаноамериканского модернизма, основываясь на переосмысленной Родо символике последней драмы Шекспира «Буря» (противостояние варвара, дикаря Калибана и гения эфира, духа гармонии Ариэля), утверждали средиземноморские корни культуры южного континента и идею гармонии «человека латиноамериканского» в противовес англосаксонской традиции[279].

Намеченную линию цивилизационной самоидентификационной традиции, связанную с классическим утопическим проектом, увенчал своими книгами уже во втором десятилетия XX в. мексиканец Хосе Васконселос («Космическая раса», 1925, «Индология», 1926). Согласно его концепции «космической», или «пятой» расы, латиноамериканский «род человеческий» явит собой гармонизированную всемирную этнорасовую и социальную симфонию.