Вредители - Александр Накул

Видимо, да. Но лысина ему никак не повредила. Женщины всё равно считали его красавчиком. Ну и он сам был не промах: умел легко и ненавязчиво дать каждой женщине ощущение того, что именно она является центром вселенной.

― Ты тоже очень красивый. Просто неухоженный. Видно, насколько учителя и родители о тебе не заботятся.

― Так он и продолжал выступать и скандалить, превращая всех встречных либо в поклонников, либо во врагов ― но никогда не оставлял равнодушным. Д'Аннунцио был из тех, кто может прожить без чего угодно, кроме излишнего. Он щедро растрачивал авансы за идеи своих гениальных, а потому ненаписанных романов и почти каждое опубликованное романтическое стихотворение содержало условное имя очередной возлюбленной. Он никогда не жалел творческих сил: даже жена появляется в его стихах как Йелла, Марайя и Мариоска. На доходы от романов, редактирования ведущих газет и просто семейные деньги он обустроил себе роскошную виллу на берегу океана, с фортепьяно, амфитеатром и гончими псами, и каждое утро совершенно обнажённым купался в морском прибое. Потом выезжал на берег верхом на коне (возможно, это был тот самый конь, флорентийский), где его уже ожидала очередная любовница с пурпурной мантией в руках. Он признавался в интервью иностранным журналистам, что пьёт вино из черепа девственницы и носит ботинки из человеческой кожи, что сам король Италии держит на туалетном столике томик его стихов, а в свободное время он любит поиграть на трубе. Актрисы дрались за право выступать в его пьесах, а нечёсанных футуристов возмущало, что “боги умирают, а Д’Аннунцио все еще жив”. Очевидно, что постоянно вести такой образ жизни очень не для всех ― но кто бы отказался провести с таким человеком хотя бы недельку?

― Может быть, ты удивишься, но на недельку согласилась бы даже я,― заметила Соноко,― Хотя бы потому, что у нас в Токийском заливе из-за всех этих фабрик даже близко не покупаешься. Хочешь купаться голым ― поезжай не меньше, чем на Окинаву, а то и на южные острова. А государственная карьера и вовсе для тебя закроется. У нас до сих пор считают, что подобные забавы цветов Ёсивары не к лицу чиновникам и депутатам, не говоря о дворянстве. Потому что тот, кто так сильно заботится о себе уже не сможет заботиться о государстве. Ведь никто не может служить двум господам.

― В Италии всё не так. Для нас такое немыслимо, но д'Аннунцио сделался так знаменит, что его со временем избрали даже в парламент. Правда, заседания в итальянском парламенте тоже очень скучные, поэтому вместо помпезного зала заседаний д'Аннунцио проводил время на собачьих бегах. В конце концов, он баллотировался для того, чтобы “объединив свои силы с величайшими интеллектуалами, исполнившись воинственного духа, выступить на стороне рассудка против варварских орд” ― а не для того, чтобы выслушивать доклады бюджетного комитета. Когда депутаты попросили начинали требовать от него всё-таки явиться на заседание, чтобы собрать нужное число для кворума, д’Аннунцио возмущенно отказывался: он не число! А долгов у молодого политику к тому времени было столько, что на них можно бы было купить около пяти тонн серебра ― если бы он был способен их заплатить, разумеется.

― Попробовал бы он так в Японии!

― Мой дед пробовал. И какое-то время даже получалось. Из парламента он, конечно, со временем вывалился, и кредиторы уже готовились в него вцепиться. Но он оказался быстрее ― собрал все десять чемоданов самого необходимого и отправился с лекциями в Латинскую Америку, причём доехал только до Парижа. А там ― всё как мы уже привыкли. Новая, теперь уже русская любовница, премьера эротической драмы о мученичестве святого Себастьяна. Единственной парижской неудачей была попытка покорить Асейдору Дункан: рассказывают, она предпочла ему какого-то русского поэта-деревенщика. Зато именно в Париже уже сороколетный с небольшим д’Аннуцио открыл для себя две приметы нового века: кинематограф и авиацию. Обе пришлись ему по душе. Теперь он брал авансы и ещё и за написание сценариев, а от кредиторов лихо улетал на аэроплане.

― Красиво. Но что-то мне подсказывает, что со временем он долетался.

― Что поделать: с такими людьми весело дружить, но тяжело уживаться. Даже жена жаловалась, что в момент свадьбы думала, что обручается с самой поэзией. А потом убедилась, что купить сборник стихов за три с половиной лиры было бы куда лучше. А вот слуги были довольны. Однажды один корреспондент не смог достучаться до хозяина: тот особо остро нуждался в деньгах и день и ночь писал новый скандальный роман. Как всегда, он делал это за старинным пюпитром под внушительным францисканским алтарным триптихом, утопая в тяжелых клубах от любимых египетских сигарет “Абдулла” и за целой батареей чашек крепчайшего кофе. Пришлось брать интервью у слуги. Тот заверил, что эксцентричному хозяину на диво легко прислуживать. Лишь бы оставляли его в покое, когда он работал, а в остальном ему всегда всё нравится.

― Представляю, до какого белого каления он доводил всех завистников! Всегда найдётся какой-нибудь коммунист, писатель-натуралист или просто ревнитель старинного благочестия, который скажет, что люди вроде д’Аннунцио бесполезны. А тут ― живой пример перед глазами! И кажется, что достаточно ткнуть и он лопнет… но ты тыкаешь, тыкаешь, а он по прежнему блистателен и недосягаем. И совсем напротив ― это ты сейчас лопнешь от злости.

― Да, завистики были уверены, что Великая Война разрушит репутацию “лысого карлика”. Но д’Аннунцио разглядел в ней другое. Это был великий шанс проявить себя героем на поле боя и заодно отделаться от долгов. Капитан д’Аннунцио предпочитал воевать самым передовым оружием ― ходил на катерах, летал на аэропланах, среди прочего, совершил первый в истории авианалёт на столицу вражеского государства. До Вены, впрочим, из Италии не так далеко, чтобы этот подвиг стал по-настоящему невероятен. Близость смерти, конечно, обострила его ощущение прекрасного. Расчётливые ломбардцы не понимали, почему это национальный герой не обязан оплачивать гостиничные номера ― поэтому он приобрёл в Венеции, на Большом Канале, небольшой дворец, где и отдыхал после подвигов, окружённый аррасскими гобеленами, персидскими коврами, очередными любовницами и прочими трофеями героической жизни.

― У