Маковое Море - Амитав Гош

— Вы вправду так думаете?

— Конечно. Сможете вспомнить, где их купили?

— Думаю, смогу, сэр, — промямлил Захарий.

— Когда придем в Порт-Луи, надо все рассказать властям.

— Вот как? Зачем?

— Думаю, они захотят проследить путь к последнему владельцу.

Покусывая губы, Захарий вспомнил, как боцман отдал ему часы.

— Если прежнего хозяина разыщут, что с ним сделают?

— Полагаю, к нему будет много вопросов, — ответил капитан. — Если он был хоть как-то связан с Дэнби, его повесят. Тут никаких сомнений: розыск продолжается, и любого из той шайки ждет петля.

*

Вскоре морская болезнь чуть-чуть отступила: многие пошли на поправку, но были и такие, кто не выказывал никаких признаков выздоровления, а все больше слабел и буквально таял на глазах. Их было немного, но они заметно влияли на других, усугубляя тяготы путешествия: видя плачевное состояние спутников, поправившиеся гирмиты впадали в уныние и вновь заболевали.

Каждые два-три дня конвоиры опрыскивали трюм уксусом и присыпали углы известью, а кое-кому из больных давали выпить зловонный тягучий отвар. Едва охранники отворачивались, пациенты его выплевывали, ибо ходил слух, что зелье состряпано из копыт свиней и лошадей, а также коровьих рогов. Во всяком случае, на самых больных, которых было около дюжины, снадобье никакого эффекта не возымело.

Следующим умер тридцатилетний медник из Баллии — некогда здоровяк, он превратился в скелет. Родственников у него не имелось, а был только друг, который сам слишком ослаб и не смог выйти на палубу, когда покойника бросили за борт.

Дити была еще очень больна, и событие прошло мимо нее, но когда умер молодой ткач-мусульманин из Пирпайнти, ехавший с двоюродными братьями, она уже начала поправляться. Спутники умершего были совсем еще мальчишки и не осмелились возразить охранникам, приказавшим вынести покойника на палубу и сбросить в воду.

Дити вовсе не хотела вмешиваться, но молчание других не оставило ей иного выхода.

— Стойте! Так нельзя, — сказала она.

— Не лезь не в свое дело! — буркнули охранники.

— Как раз мое! — огрызнулась Дити. — Пусть мертвый, но он наш, и его нельзя выкинуть как луковую шелуху.

— Чего ты хочешь? Чтобы всякому кули устраивали пышные похороны?

— Я хочу всего лишь кроху уважения… Нельзя так с нами обращаться.

— А кто нам помешает? — фыркнул охранник. — Ты, что ли?

— Если не я, найдутся другие…

Гирмиты привстали — не потому, что собирались атаковать охранников, а просто из любопытства. Но конвоиры сочли это угрозой и беспокойно попятились к трапу. Задержавшись у входа, один вдруг миролюбиво спросил:

— А чего с ним делать-то?

— Дайте родственникам время, они решат, что нужно.

— Ладно, поглядим, что скажет субедар.

Через полчаса охранник крикнул в люк: мол, субедар согласен, пусть родичи покойника сами все устроят. Уступка вызвала бурную радость, и больше десятка человек предложили свою помощь.

Позже родственник усопшего сказал, что все сделали по правилам — перед погребением в море тело омыли. Даже самые вздорные и завистливые согласились, что в этой знаменательной победе огромная заслуга Дити.

Лишь Калуа не особенно радовался.

— Бхиро Сингх уступил, но шибко злится. Спрашивал, кто все это затеял, не та ли баба, что уже доставляла неприятности.

Взбудораженная успехом, Дити отмахнулась:

— Чего он теперь сделает, когда мы в море? Назад не отправит, верно?

*

— Прибрать бом-кливер! Тан фулана джиб!

Ветер крепчал, и почти все утро шхуна, распустив паруса, шла крутым бейдевиндом. Однако днем разыгравшиеся волны уже перехлестывали через борт. Очарованный мощью судна, Захарий так и шел бы полным ходом, но капитан велел прибрать паруса.

— Страхуй! Сабтайяр!

Обычно бом-кливер отвязывал один матрос, самый быстрый и ловкий. Он забирался почти к клотику фок-мачты, чтобы распустить кливер-галс, а матросы внизу стягивали парус и крепили его к утлегарю. Джоду справился бы и один, но тиндал Мамду не любил работу внизу, особенно когда тридцатифутовая балка то и дело ныряет в воду, и все, кто в нее вцепился, промокают насквозь. Под предлогом проверки старшина тоже влез на мачту и удобно расположился на рее, пока Джоду возился с леером.

— Стягивай! Даман тан чикар!

— Держись! — Предупреждение Мамду поступило именно в ту секунду, когда распустился узел кливер-галса.

Словно охваченный паникой, парус вздыбился, как загнанный лебедь, что неистовым биением крыльев пытается отогнать хищника. Джоду успел прильнуть к мачте, обхватив ее обеими руками. Матросы внизу стягивали кливер, но им мешал сильный ветер, и парус неистовствовал, будто пытаясь куснуть юнгу за пятки.

— Видал? Не так уж и легко, — поучительно сказал Мамду.

— А кто говорит, что легко?

Джоду соскользнул по мачте и спиной к тиндалу уселся на рее. Море было исполосовано широкими черными тенями, отмечавшими прогалы между волнами. Наверху мотало сильнее — казалось, ты сидишь на раскачивающейся пальме. Джоду крепче ухватился за леер — если грохнешься в море, это верная смерть. Чтобы развернуть шхуну при таком ветре, уйдет не меньше часа, а потому никто не станет менять курс, ибо шанс спасти утопающего будет ничтожен. Но опасность лишь добавляла специй в пьянящий напиток высоты.

Мамду был того же мнения.

— Хорошо здесь! А бедолаги внизу вдосталь накупаются! — Старшина показал на утлегарь, который ласкары называли «дьявольским языком» — он слизнул немало матросских жизней. — То-то Гхазити радость!

«Язык» вместе с оседлавшими его ласкарами то и дело окунался в волны, а вынырнув, окатывал водяными фонтанчиками гирмитов, выбиравшихся из трюма на дневную кормежку. Сквозь переплетение снастей Джоду разглядел две фигурки в сари, присевшие на корточки возле баркаса. В одной из них он признал Мунию, которая, судя по наклону головы, тоже на него смотрела.

Этот перегляд не ускользнул от внимания Мамду, и он ткнул Джоду локтем в ребра.

— Опять на девку загляделся, дубина стоеросовая?

— Чего, уж и поглядеть нельзя? — набычился Джоду, удивленный строгостью тона.

— Слушай, парень, ты не скумекал, что ли? Ты ласкар, она кули, ты мусульманин, она неверная. Тебе ничего не доспеется, кроме порки. Усек?

— Че так серьезно-то? — рассмеялся Джоду. — Какой вред, если маленько похохмить? Так быстрее время летит. Сам говорил: Гхазити в моем возрасте творила, что хотела, — дескать, ни одной койки не пропустила.

— Тьфу! — Старшина длинно сплюнул по ветру, послав плевок точно за борт, и хмуро проговорил: — Раз не сечешь разницы, то, пожалуй, стоит отлучить тебя от мачты.

*

Даже в ручных кандалах А-Фатт поражал своей сноровкой. Мало того что он ловил мух на лету — не прихлопывал, а именно ловил двумя пальцами, — так еще умудрялся делать это в темноте. Бывало, ночью Нил безуспешно отмахивался от мухи или комара, и тогда А-Фатт перехватывал его руку и просил полежать спокойно.

— Тсс! Дай послушать.

Просить тишины в камере было нелепо: куда денешься от скрипа корабельных досок, плеска воды под днищем, топота матросских ног на палубе и голосов гирмитов за переборкой? Однако А-Фатт как-то исхитрялся отключиться от одних звуков и сосредоточиться на других: стоило насекомому вновь подать голос, как рука китайца выстреливала в темноте, и гуденье или жужжанье прекращалось. Не имело значения, если злыдень сидел на Ниле — китаец умудрялся сцапать его так, что ощущался только легкий щипок.

Однако нынче он шикнул не из-за жужжанья или шлепков Нила.

— Тсс! Слушай.

— Что?

— Слушай.

Звякнули кандалы, а затем раздался неистовый пронзительный писк. Потом что-то хрустнуло, точно сломанная кость.

— Что это?

— Крыса.

В камере завоняло, когда А-Фатт, сняв крышку, бросил дохлую тварь в парашу.

— Не постигаю, как ты их ловишь голыми руками, — сказал Нил.

— Обучен.

— Ловить мух и крыс?

— Нет, — усмехнулся А-Фатт. — Слушать.

— Кем обучен?

— Учителем.

Нил, имевший кучу наставников, не мог представить себе того, кто обучает столь необычному навыку.

— Что же это за учитель?

— По боксу.

— Тренер по боксу? — еще больше изумился Нил.

— Странно, да? — опять усмехнулся А-Фатт. — Отец велел учиться.

— Зачем?

— Он хотел, чтоб я стать как англичанин. Уметь все, что надо джентльмен, — гребля, охота, крикет. Но в Гуанчжоу нет охоты и полей для крикета, а в лодке гребет слуга. Поэтому он велел учиться боксу.

— Значит, ты жил с отцом?

— Нет. С бабушкой. В лодке.

Вообще-то судно являло собой плавучую кухню: на широком носу мыли посуду и разделывали свиней; в надстройке под бамбуковой крышей был устроен камбуз, где стояла четырехглазая печка, а в центре лодки под навесом располагались столики и лавки для клиентов. На высокой квадратной корме уселась двухъярусная халупа, в которой жили А-Фатт, мать и бабушка, а также наезжавшие в гости родственники.