Проживи мою жизнь - Терри Блик

– Сегодня я хочу быть с тобой. Прошу тебя. Только не убегай.

Медленно-медленно подняла руку, отвела кудри со лба, прикоснулась мягкими губами к шраму, к краешку глаза, скуле, уголку рта. Подняла голову, чуть повернулась и вытянулась сверху, не давая двинуться, сбежать или отказаться. Легчайшие блики бредящей ночи текли по губам, огненно-пряным, не выпускающим друг друга, кисти опаляющей дымкой плыли по изящной шее, точёным ключицам, небольшой груди, замирая от перехлёстывающего восторга, изголодавшийся рот мучил горячие камешки полукруглых вершин, вспыхивали и гасли капли сумасшедших вздохов, когда снова и снова каждая чёрточка тела принимала жгучий мёд поцелуев.

Диана чувствовала, что длинные, сильные пальцы скользят вдоль её спины, пытаются перевернуть, подмять, но не поддавалась: нет, подожди, это я веду тебя, доверяй мне, слушай себя, я тебя не отпущу, не бойся…

Майя просто пыталась дышать, дышать хотя бы без всхлипов, потому что её верное тело сейчас совершенно вывернулось наизнанку, предало её и каждой клеточкой подавалось под мягкие губы. «Я дам тебе, что ты хочешь. Ты получишь меня всю, целиком и без остатка. Но что ты возьмёшь, на чём ты остановишься, я не хочу даже представлять. Потому что невозможно – жить и знать, что всё скоро кончится. Что всё это развеется над городом пыльным облаком смертельной пустоты, когда ты насытишься и исчезнешь. Я делаю самую большую глупость – я тебе доверяю».

И когда Диана, ласково прижав мятущиеся, испугавшиеся руки к простыне, скользнула ниже, пригубив кофе, скрытое за смугло-фарфоровой каймой, отплясывая языком яростную и нежную джигу, Майя вскрикнула, впуская её в горячую тайну, срываясь в слёзы, безотчётно опираясь узкими ступнями на сильные плечи и прижимая ладонями кудрявую голову, продляя, продляя соблазн и выплёскивая блаженство…

В тяжёлых ленивых веках чуть забрезжил розоватый свет просыпающегося утра. Майя протянула руки, поймала оглаживающие пальцы, поднесла к губам, извернулась, обняла, зарылась в щекотную гриву, продышалась, напружинилась пантерой, перекатила, подмяла Диану под себя, выдохнула в шальные губы: «tu es ma proie»[29], кожей? нервами? сердцем? – проникая, познавая, открывая, вмещая в себя и захлёбываясь жаждой и восторгом, отпивая сладкий грог из узкого бокала, слушая шелест рук, шорох скользящих волос, нарастающий рокот дыхания, вырывающегося в бездну неба, и дрогнула натянутая тетива губ, слетела стрела, и всё повторилось, и ещё раз, и ещё, и хищно впивались пальцы в предплечья, оставляя синяки, и тьма становилась светлей, от темени до ступней…

* * *

Солнце уже полностью выкатилось из-за горизонта, заливая тягучим янтарём комнату сквозь распахнутые шторы, а Майя всё держала в руках гладкое обессиленное тело Дианы, пахнущее морем, солью, скошенной травой, чувствуя лёгкое мерное дыхание на плече, стараясь не вздрагивать от снова и снова подступающих и падающих на подушку слёз. Осторожно повернула голову, вытерла щёку о ткань, покосилась на часы: шесть. Пора вставать. Разжала руки, двинулась, замерла: Диана тут же подняла голову, взметнув пушистым занавесом ресницы, серьёзно вгляделась:

– Ты куда?

Майя невесомо погладила растрёпанную голову, едва справляясь с моментально закипевшим сердцем, сбивчиво выдавила:

– Работа… Мне нужно…

Орлова приподнялась на локтях, наклонилась сверху, едва касаясь грудью груди и делая вид, что не замечает, как у Майи перехватывает дыхание и начинает бешено колотиться жилка на шее:

– Ты ведь не сбежишь сегодня никуда, да? Ты вечером будешь дома?

Верлен, переживающая очередное стихийное бедствие в непослушном теле, выдохнула:

– Да. Я буду дома. Зачем тебе?

Танцовщица чуть опустилась, прижимаясь теснее, обнимая ногами мускулистое бедро:

– Потому что я приду. Приду и останусь. И не смей мне возражать!

Стало невыносимо жарко там, где скользнула тангера, и нелепые звуки, никак не желающие складываться в слова, застряли в нёбе белоплечими орланами, попавшими в ловушку, и колко, и садняще загустел воздух в жилах. Верлен пролетела пальцами по длинным мышцам спины девушки, запустила их в разметавшуюся гриву, сжала в ладонях изучающее лицо и со стоном впилась в вишнёвые, припухшие губы, прикусывая, прижимая, переворачиваясь, проникая и обжигая. Откинулась на подушку, прижав длинно, тесно дышащую Диану, шепнула в маленькое горящее ухо:

– Я не возражаю. Но сейчас я должна уйти. Пожалуйста!

Орлова улыбнулась, прячась в покорённом плече, наслаждаясь молящими нотками в голосе бывшей такой неприступной, но оказавшейся восхитительно-пылкой Верлен:

– Иди. Я буду ждать.

Майя выскользнула из объятий и ринулась в ванную. Стоя под горячим водопадом, взмолилась: «Только не играй со мной. Не души меня, как кошка мышку, не мучай до полусмерти. Я влипла в тебя, как пчела в малиновый джем. Стоит тебе уйти, ветер свирепо ударяет в лоб, небо падает бессмысленными квадратами, расчерченными проводами, тонкий хлопок становится жёсткой дерюгой и лохматые облака рвутся гнилыми нитями…».

Выключила воду, промокнула кудри толстым полотенцем, вышла, по привычке, обнажённая и остолбенела, наткнувшись на хищно брошенный синий взгляд. Услышала сдавленное:

– Или немедленно оденься, или вернись в кровать!

Улыбнулась, не понимая, что нежное и прозрачное от беспокойной ночи лицо от улыбки из красивого стало пленительно-завораживающим, проскользнула в гардеробную, оделась, выглянула:

– Будешь кофе? Тосты? Апельсиновый сок?

Диана застонала и спряталась в подушку:

– Сначала тебя, потом… Потом опять тебя. И только потом, может быть, завтрак…

С удовольствием расслышав неутолённую страсть, прозвучавшую в голосе танцовщицы, прошла мимо кровати, наклонилась, поцеловала в макушку:

– Поспи. Потом позавтракаешь. До вечера.

Прикрыла дверь в спальню, наспех выпила кофе, цапнула пару кусочков холодного мяса и выскочила за дверь: «Сосредоточься. Думай. Ищи и думай. Чем быстрее найдёшь, тем быстрее успокоишься. Иначе свихнёшься. Спятишь. И всё потеряешь. Вообще – всё».

* * *

Дорогу из дома до банка как будто вырезали из памяти: казалось, вот только что посмотрела в зеркало заднего вида, не увязался ли кто за стремительным «Ягуаром», а уже охранник, приветливо улыбаясь, поднимает шлагбаум. Хотелось танцевать. Хотелось крутануться на месте, поднимая ладони к небу, взмывая в столбе падающего сверху света, щекотно и терпко пузырящегося в позвоночнике. Как оказалось легко – принадлежать, отдаваться, дарить, сливаться… Как оказалось трудно – размыкать контакты, возвращаться в реальность, удерживая распухшими и содранными ладонями поводья бешено несущегося сердца…