Ребекка - Дафна дю Морье

Последние кусочки головоломки заняли свои места. А раньше, как ни старалась я сложить эти странные, причудливые фрагменты своими неловкими пальцами, они никак не подходили друг к другу. Непонятное поведение Фрэнка, когда я заговаривала о Ребекке. Беатрис и ее настороженное, даже неприязненное молчание. Молчание, которое я принимала за знак симпатии и сожаления, было вызвано смущением и стыдом. Как я могла этого не увидеть? Сейчас мне это казалось просто невероятным. Сколько же есть на свете людей, подумала я, которые мучаются от того, что они не в силах выбраться из-под опутавшей их паутины робкой сдержанности, и в своей безрассудной слепоте возводят перед собой огромную стену, которая заслоняет правду. То самое, что делала я. Я рисовала в уме ложные картины и созерцала их. Ни разу не набралась мужества потребовать правды. Сделай я один шажок вперед, Максим рассказал бы мне все это четыре, даже пять месяцев назад. Но меня сковывала робость.

— Это был последний раз, что Би с Джайлсом гостили в Мэндерли, — сказал Максим. — Больше я не приглашал их одних. Они приезжали на приемы, на танцы, официально, как прочие гости. Би не сказала мне ни слова, я ей тоже. Но я думаю, она догадалась о моей истинной жизни, думаю, она знала. Как и Фрэнк. Ребекка снова надела маску. Внешне ее поведение было безупречным. Но если я случайно отлучался из Мэндерли, когда она была здесь, я никогда не знал, что может случиться. Раньше был Фрэнк, был Джайлс. Теперь она могла вцепиться в любого из работников поместья, в кого-нибудь из Керрита, в кого угодно… И тогда грянет гром. Сплетни. Гласность, которой я так страшился.

Мне казалось, я опять стою возле домика на опушке и слушаю, как на крышу падают капли дождя. Я видела пыль на моделях парусников, дыры, прогрызенные крысами в обивке дивана. Я видела бедного Бена, его пустой, бессмысленный взгляд. «Вы не запрячете меня в больницу, нет?» Я подумала о темной крутой тропинке в лесу и о том, как станет шелестеть под ночным ветерком вечернее шелковое платье женщины, стоящей за деревьями.

— У нее был двоюродный брат, — медленно сказал Максим, — субъект, который долго жил за границей и снова вернулся в Англию. Он повадился приезжать в Мэндерли, стоило мне отлучиться. Фрэнк часто встречал его здесь. Этого типа зовут Джек Фейвел.

— Я его знаю, — сказала я. — Он был здесь в тот день, когда ты ездил в Лондон.

— Ты тоже видела его? — сказал Максим. — Почему же ты мне не сказала? Я услышал об этом от Фрэнка, он заметил его машину, когда она въезжала в ворота у сторожки.

— Не хотела, — сказала я. — Думала, что это напомнит тебе о Ребекке.

— Напомнит? — прошептал Максим. — О Боже, как будто я нуждался в этом!

Он уставился в пространство, прервав свой рассказ, и я спросила себя, о чем он думает — о залитой водой каюте на дне залива, как и я?

— У нее вошло в привычку принимать этого субъекта в домике на берегу, — сказал Максим. — Говорила прислуге, что уходит на яхте в море и не вернется до утра, а потом проводила с ним там всю ночь. Я опять предупредил ее. Сказал, что если встречу его здесь, в Мэндерли, я его застрелю. За ним числилось много грязных дел, у него была ужасная репутация. От одной мысли, что он бродит здесь, в Мэндерли, по лесу, бывает в таких местах, как Счастливая Долина, я сходил с ума. Я сказал ей, что я этого не потерплю. Она пожала плечами. Даже сквернословить не стала. И я заметил, что она бледней, чем обычно, чем-то встревожена, нервозна, что у нее изможденный вид. Я подумал тогда, что с ней, черт ее побери, будет, когда она начнет стареть, начнет выглядеть и чувствовать себя старой… Так все и шло само собой, мы плыли по течению. Ничего особенного не происходило. А затем однажды она уехала в Лондон и вернулась обратно в тот же день, чего обычно не делала. Я ее не ждал. В тот вечер я обедал у Фрэнка, у нас в то время была куча дел.

Максим говорил короткими, отрывистыми фразами. Я крепко сжимала его руки в своих.

— Я вернулся в дом после обеда, около половины одиннадцатого, и увидел на стуле в холле ее перчатки и шарф. «Какого черта она приехала!» — подумал я. Я пошел в ее кабинет, но ее там не было. Я догадался, что она спустилась в бухту. И я понял, что не могу больше выносить эту ложь и грязь, этот обман, которые были нашей жизнью. С этим надо было кончать. Так или иначе. Я решил, что возьму ружье и припугну этого типа, припугну их обоих. И тут же пошел к морю. Прислуга не знала, что я вернулся. Я вышел незаметно на лужайку и пошел через лес. В окнах домика горел свет. Я распахнул дверь и вошел. К моему удивлению, Ребекка была одна. Она лежала на диване, рядом стояла пепельница, полная окурков. Ребекка выглядела больной, не похожей на себя.

Я сразу же начал говорить о Фейвеле, и она слушала меня, не отвечая ни слова. «Мы достаточно долго жили этой унизительной жизнью, ты и я, — сказал я. — Это конец. Ты понимаешь это? Что ты делаешь в Лондоне, меня не касается. Можешь жить там с Фейвелом или с кем хочешь. Но не здесь. Не в Мэндерли».

С минуту она молчала. Только пристально глядела на меня. Затем улыбнулась. «А если мне удобнее здесь, тогда что?» — сказала она. «Ты знаешь условия нашей грязной, проклятой сделки, — сказал я. — Я то, что обещал, выполнил, с этим ты спорить не станешь? А ты мошенничаешь. Ты думаешь, что можешь обращаться с моим домом, с домом моих предков, как с собственным вертепом в Лондоне. Я долго терпел, но, клянусь Богом, Ребекка, мое терпение лопнуло. Все. Конец». Я помню, она воткнула окурок в цветочный горшок у дивана, затем встала и потянулась, подняв руки над головой. «Ты прав, Макс, — сказала она. — Мне пора начать новую жизнь». Она выглядела очень бледной, очень худой. Она принялась ходить взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы штанов. Она была похожа на мальчика в своем моряцком костюме, на мальчика с лицом боттичелиевского ангела.

«А ты когда-нибудь думал, — сказала она, — как чертовски трудно тебе будет возбудить против меня дело? Я имею в виду — в суде? Если ты захочешь со мной развестись. Ты понимаешь, что у тебя нет против меня никаких фактов, ни малейших доказательств? И не было с первого дня. Все твои друзья, даже слуги, считают, что у нас идеальный брак». «А Фрэнк? — сказал я. — А Беатрис?»

Она закинула назад голову и расхохоталась. «Ну где Фрэнку тягаться со мной, — сказала она. — Уж ты-то меня знаешь. А что до Беатрис… для нее, конечно, будет легче легкого выступать свидетельницей как обыкновенной ревнивой женщине, чей муж однажды потерял голову и вел себя как дурак! Нет, Макс, тебе придется потратить чертовски много времени, чтобы доказать мою вину». Она стояла, следя за мной глазами, покачиваясь с носка на пятку, руки в карманах, на губах улыбка. «Ты же понимаешь, что Дэнни, моя камеристка, подтвердит на суде все, о чем я ее попрошу? Под присягой. И вся остальная прислуга в слепом неведении последует ее примеру. Ведь они думают, что мы живем здесь в Мэндерли, как муж и жена, верно? И так думают все — твои друзья, весь твой мирок. Как ты докажешь, что это не так?»

Она села на край стола и принялась болтать ногами, по-прежнему не сводя с меня глаз.

«Разве мы плохо играли роли любящих супругов, Макс?» — сказала она.

Я не мог отвести взгляда от ее ноги в полосатой туфле, она качалась взад и вперед, взад и вперед, и у меня начали подергиваться веки, жарко и быстро запульсировало в висках.

«Мы с Дэнни можем выставить тебя в очень глупом свете, — медленно сказала она. — В таком глупом, Макс, что тебе никто не поверит, ни один человек».

Эта проклятая нога, качающаяся туда и сюда, эта нога в полосатой — белое с синим — туфле!

Внезапно Ребекка соскочила на пол и стала передо мной, все еще улыбаясь, руки в карманах.

«Если бы у меня был ребенок, Макс, — сказала она, — ни ты и никто другой на свете не смогли бы доказать, что он не твой. Он вырос бы здесь, в Мэндерли, и носил бы твое имя. Ты бы ничего не смог сделать. А после твоей смерти Мэндерли перешло бы к нему. Ты не смог бы этому помешать. Это родовое имение, оно не отчуждается. Ведь ты хотел получить наследника для своего обожаемого Мэндерли? Ты бы радовался, не так ли, видя как мой сын лежит в коляске под каштаном, играет в чехарду на лужайке, ловит бабочек в Счастливой Долине? Ты был бы в страшном восторге, да, глядя, как мой сын растет и взрослеет с каждым днем, и зная, что, когда ты умрешь, все это будет его?»

Она подождала с минуту, все еще покачиваясь на каблуках, затем закурила сигарету и отошла к окну. Начала смеяться. Она смеялась, казалось, она никогда не замолчит. «Господи, как смешно! — сказала она. — Как невероятно, как поразительно смешно! Ты слышал, я сказала, что мне пора начать новую жизнь? Теперь ты понимаешь почему. Они будут счастливы — верно ведь? — все эти чопорные соседи, все твои распроклятые арендаторы? „Ах, как мы этого ждали, миссис де Уинтер“, — станут они говорить. Я буду идеальной матерью, так же, как я была идеальной женой. И никто из них ни о чем не догадается, ни один ни о чем не будет знать!»