Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Один за другим откидывались пологи в остальных шатрах и лагерь ожил, наполнился смехом, звуками песен, веселой суетой. Здесь каждый дорожил мгновениями утренней свежести, чистотой красок, запахов, ощущений. Пройдет несколько часов, и воцарившийся на небе Сурья зальет все небесным огнем, заглушит аромат трав и цветов, поставит струящиеся столбы зноя над красной утоптанной землей и каменными доспехами Кампильи.

Столица страны панчалов, некогда вольготно раскинувшаяся на широкой равнине, теперь бурлила в теснине строений, как речной поток в узком ущелье. Ушли в прошлое те времена, когда жители Кампильи с высокомерной гордостью пренебрегали укреплениями, полагаясь лишь на силу рук своих кшатриев и их быстрые колесницы. Поражение, нанесенное армией куру под предводительством Дроны царю Друпаде в то время, когда мы с Митрой еще лежали в колыбелях, заставило город надеть первое ожерелье укреплений. Теперь же, когда угли давней вражды готовы были снова заняться яростным пламенем, Кампилья превращалась в неприступную крепость… Увы, не без нашего участия.

* * *

Тонкие, пронзительные звуки раковины взметнулись над долиной, срывая с веток деревьев в высокое небо яркие комочки растревоженных птиц, напоминая, что нас ждет работа на земле, по злой и неумолимой необходимости превращенной в уродливые валы и рвы, насыщенной ямами-ловушками и тайными переходами. Мы торопливо умылись в студеном ручье и расселись на циновках перед свежесорванными листьями, на которых горкой лежал рис и горячие лепешки, привезенные женщинами из города. Утолив голод, все разобрали заступы, лопаты и корзины для переноски земли и длинной вереницей отправились на строительство укреплений. Мы работали весь день с восхода и до заката. Это было похоже на какую-то древнюю йогу, призванную довести человека до истощения всех телесных и душевных сил в одуряющем единоборстве с землей и камнями.

После такой работы обычный глоток воды заставлял человека обмирать от наслаждения. Вот оно — доказательство нашей преданности Пандавам: мы были готовы рыть землю, пребывать в неведении, идти на смерть, лишь бы не порвалась нить брахмы, связывающая нас с властелинами.

Где ты, брахма — огненная сила духа? В первые недели в Кампилье мне показалось, что сердце мое ослепло. Потребовалось немало времени, чтобы все молодые дваждырожденные, собранные в лагерь Пандавов, смогли войти в гармонию друг с другом, открыть свои сердца для восстановления единого потока.

Разными путями собирались наши братья под стяг Юдхиштхиры, но никому из них не выпала легкая дорога. Я и сейчас помню, как болезненно было воплощаться в мысли моих новых друзей. Прошлое отрывалось с трудом и болью, как корка запекшейся крови на старой ране.

Вновь они стоят перед моим внутренним взором: полный внутреннего изящества и упругой юношеской силы Джанаки, чудом спасшийся из сожженного ашрама на северо-западе; толстощекий увалень Аджа, еще хранящий в сердце ужас голода, выкосившего целые деревни в царстве Магадха; многословный и верткий панчалиец (никак не вспомню его имени), так и не достигший блаженства внутреннего равновесия.

Мы работали бок о бок на высоком гребне вала, понемногу забывая о своих бедах и потерях, обо всем, кроме боли в натруженных руках. Мы работали, а потом падали без сил, вжимаясь телами в полоску тени на дне рва, радуясь каждому мгновению отдыха и глотку воды, которую приносили нам в глиняных кувшинах. Потом снова вставали под крик того, кому поручалось следить за временем. Раскаленная жаровня раскопа принимала наши тела в свои объятия. Жара повсюду — отупляющая, отнимающая силу и волю.

— Это мало похоже на рассказы учителя о блаженстве среди дваждырожденных, — с трудом разлепляя пересохшие губы, сказал Митра, — хоть бы война скорее началась, а то примем бесславный конец, достойный самого последнего крестьянина.

Я пожал плечами и сделал попытку пошутить:

— Считай себя совершающим аскетический подвиг меж трех костров. Впитывай огненную силу…

— Сам впитывай, — не принял шутки Митра.

— В горных речках моей родины вода такая холодная, что ломит зубы. Она настоена на лекарственных травах, растущих по ее берегам, и поэтому чуть горчит, — сказал Джанаки, ни к кому особенно не обращаясь.

— Бредит, — пояснил Митра, с трудом ворочая языком, — главное, обуздать свои ничтожные желания об отдыхе и речной прохладе.

Как раз в это мгновение Джанаки, мечтательно прикрыв глаза, запел:

— Перейду через милую сердцу реку Иравати, Окажусь в стране пяти рек. Там пышнотелая дева с глазами, удлиненными пламенно-алым мышьяком, в тонкой шерстяной накидке, ждет меня из странствий.

— Да, мы про ваших женщин много слышали, — с усмешкой сказал молодой панчалиец, работающий на валу неподалеку от нас, — говорят, что в дни праздников они отдаются кому пожелают и едят мясо коровы с чесноком, пьют хмельные напитки. В плотской любви — необузданны и любят говорить о чувственных утехах.

Услыхав это, Джанаки выпустил заступ и широко развел руками, словно приглашая панчалийца в объятия.

— Брат мой, я слышал, что вы — единственный юноша во всей Кампилье, который по доброй воле пришел к нам в лагерь работать и постигать искусство владения брахмой. Поймите, что всюду есть брахманы и кшатрии, так же как и рабы. Всюду есть те, кто привержен долгу, и те, кто продает своих родных. Даже в ваших благословенных краях между Гангой и Ямуной есть те, кто, не обуздав страстей, горазд подмечать чужие недостатки.

Под общий смех панчалиец пристыженно опустил голову. Знание одного дваждырожденного неизбежно становилось достоянием всех. Поэтому ни для кого не было секретом, что его самого сын Друпады Дхриштадьюмна вытащил из какого-то разбойничьего гнезда, где он пытался развить свои способности, управляя движением игральных костей, разумеется, не без прибыли для себя. В соответствии с традициями Кампильи всех разбойников отправляли в царство Ямы. На счастье молодого панчалийца суд творил сам Дхриштадьюмна, который ощутил, как ожидание смерти пробудило в удачливом игроке трепет таинственной силы. Царевич заглянул в глаза юноши, возложил ему на голову тяжелую руку в боевых браслетах и сказал: «Ты должен быть среди своих». Это было совсем недавно, выучку дваждырожденных этот игрок в кости пройти не успел, хоть и произносил имя Дхриштадьюмны, как священную мантру.

— Не дайте страстям замутить ваш разум, — назидательно сказал я Джанаки, — вспомните, что этот юный панчалиец единственный из всего древнего племени пришел к нам!

Это была горькая правда. Других жителей Кампильи в нашем лагере не было. Мы видели их во множестве, облепляющих строящиеся стены и башни или истязающих себя маневрами на зеленых полях за пределами города. Но это множество людей не рождало ощущения силы. Там, в каменной чаше стен мне чудилась пустота — вязкая, бесформенная, бессмысленная. Впрочем, я помалкивал, от всего сердца надеясь, что мое внутреннее видение потеряло остроту. Ведь именно на панчалийские колесницы и пехоту опирались Пандавы в борьбе за трон Хастинапура. Что если обманывались они, а не я?

— У нас больше нет дваждырожденных, — тихо сказал панчалиец, — у нас есть брахманы, которые поют гимны и приносят жертвы перед статуями богов. А дваждырожденные здесь не в чести. Мало кто верит, что мы можем о чем-то договориться с богами. Они один раз уже отвернулись от племени панчалов. Та война много лет назад…

— Подумаешь, проиграли одну битву, — утешительным тоном сказал Митра.

— Нет, вы не понимаете… Отец мне рассказывал, КАК мы ее проиграли. Все пошли на войну по зову Друпады. Крестьяне везли хлеб, кшатрии — оружие. Никто не протестовал, не сопротивлялся. Просто медленно шли, неохотно выполняли команды. Отец говорит, что уныние висело над войском черной тучей, как предзнаменование. Он тогда сбежал, стал разбойником. Не мог, говорит в этой тоске пребывать. (Я, видно, в него.) Ну, а наше войско встретилось с Дроной и его кшатриями. Исход битвы был предрешен. Тех, кто хотел сражаться, спеленала паутина помех, отсрочек и противоречий. Самые рьяные ушли в погожий день с черными от ненависти лицами. Они пали в битве. Остальные приняли позор поражения. Они потом спились в наших трапезных или вырезали друг друга в бессмысленных кровопролитных ссорах. Никто так и не пробудился. А Хастинапур растет с непостижимым, незаметным упорством, пожирая наши земли.

Чараны уверяют, что после поражения Друпада отправился в обитель одного из патриархов по имени Яджа, сурового в обетах, смиренного, достигшего наивысшей ступени подвижничества. Яджа в присутствии царя и царицы совершил возлияние священного масла в огонь, из него поднялся юноша, подобный божеству.

Он был «огненного цвета, страшный на вид, украшен венцом, в превосходном панцире».