Гавань Семи Ветров - Дмитрий Воронин

Тьер снова изменялся. Из тела буквально выплеснулся длинный многосуставчатый хвост, увенчанный чем-то вроде жала… если этот трехгранный шип, больший напоминающий наконечник копья, можно было назвать жалом. Яда в острие не было, и не потому, что организм тьера не смог бы его выработать, он много чего мог, и это — в том числе. Просто все известные яды на ньорка не действовали вообще или действовали столь слабо, что отвлекать и так не беспредельные ресурсы организма на создание отравы Тернер не рискнул. Зато сам хвост был совершенством — каждый сегмент был укрыт толстой броней, которая, пожалуй, могла бы выдержать и удар чудовищного меча ньорка. А его подвижность была столь велика, что могла посоперничатъ по скорости с клинком Вечного Воина. Уловив крошечную брешь в стальном облаке, жало ударило в цель — вряд ли медленнее, чем выпущенный из арбалета болт. И острый костяной шип достиг цели.

Д’раг ощутил удар в левое плечо, тело пронзила короткая боль. Меч дрогнул в руке, а потому не перерубил пополам длинный хвост чудовища, а лишь отбросил его в сторону. За мгновение до этого гладкий шип ощетинился острыми выступами и, будучи вырванным из тонкого и глубокого прокола, превратил его в рваную рану. Д’раг отшатнулся назад, чувствуя, как теряет чувствительность левая рука, как разжимаются пальцы, выпуская рукоять меча.

И тут он увидел шанс… тьер, древний враг, почувствовал успех и, пусть и на мгновение, утратил осторожность. Длинный хвост снова ударил, и этот удар должен был стать смертельным. Но слишком очевидным было направление удара… Д’раг не стал парировать его, он просто увернулся, а в следующее мгновение меч, направляемый теперь одной рукой, ударил в голову тьера.

И снова Тернер не успевал блокировать неожиданный удар, стремительный и точный. Все, что ему удалось сделать, это подставить под летящее прямо в глаз лезвие одну из суставчатых ног… с хрустом развалилась броня, конечность, отсеченная в суставе, упала на камни, а сам тьер немыслимым, в два десятка локтей, прыжком отскочил назад, лихорадочно затягивая рану и выжимая из себя новую ногу.

Оба бойца замерли неподалеку друг от друга, приходя в себя. Д’раг не обольщался — даже раненый тьер смертельно опасен, и приближаться к нему, поддавшись стремлению к легкой победе, — большая ошибка. И все же сейчас его положение было гораздо хуже, чем в начале боя. Тьер — в этом не было сомнений — очень скоро придет в форму, а он, Д’раг, ранен… и несмотря на чудовищную скорость регенерации ньорков, она не шла ни в какое сравнение с возможностями его противника. Кровь свернулась, к руке постепенно возвращалась чувствительность, но чтобы рана могла затянуться более или менее основательно, требовалось время. Стоит начать бой — и рана откроется.

Д’раг размышлял долгие три секунды… слишком мало для обычного человека и слишком много для Вечного Воина. Он пришел к единственно правильному выводу — если у него и есть шанс победить, то только сейчас, пока тьер ошеломлен полученной раной… и Д’раг атаковал, не обращая внимания на лопнувшую корку запекшейся крови, его меч, опять направляемый обеими руками, снова пришел в движение, описывая смертельные круги, — но теперь защита отошла на второй план. Убить и выжить… тело приняло первый приказ.

Три секунды оказались роковыми. Вероятно, у Д’рага был шанс — мизерный, но все же был. Но за эти три долгие секунды тьер успел прийти в себя. И встретил атакующего в полную силу…

Они лежали рядом. Торс тьера был разрублен почти пополам, две из шести ног были переломлены, одна — отсечена начисто, как и гибкий хвост. Один из четырех глаз, обеспечивавших ему круговой обзор, вытек, остальные были закрыты. Иссеченное тело не шевелилось.

А Д’раг был жив… хотя и понимал, что осталось ему немного… Хвост тьера все-таки достал его, пробив оба сердца великана. Пожалуй, для ньорка такие травмы не были бы смертельными, если бы ими дело и ограничилось, но… Живот бойца представлял собой одной сплошную рану, вскрытый стремительным ударом одной из рук тьера, оканчивавшейся костяным клинком, внутренности, изорванные и окровавленные, лежали в пыли. Ньорк тяжело и часто дышал, глядя в затянутое облаками небо. Он помнил это небо голубым, помнил, как лучи солнца играли на гранях Хрустальной Цитадели…

Он лежал и улыбался, может быть, впервые в жизни. Именно сейчас он понял, что люди называют иронией судьбы. Тысяча лет прошла с тех пор, как он впервые увидел свет… и вот теперь ему придется умереть почти там же, где довелось родиться. Забавно… Перед глазами все плыло, сердца не бились, мозг, лишенный притока свежей крови, отказывался служить. Д’раг снова улыбнулся… что ж, достойная смерть. Его рука стиснула рукоять выщербленного меча. Стиснула и замерла… невидящие глаза все так же смотрели в хмурое, сырое небо.

Один из трех всадников спрыгнул на землю и вытащил из ножен меч.

— Ты что удумал, Рамус? — бросил другой, постарше.

— Пару когтей этой твари отрежу, — криво усмехнулся тот, кивая в сторону тьера. — Прикинь, Хмурый, это ж каких денег может стоить коготь демона, а? Я своего не упущу.

— Брось, Рамус, не надо, — поморщился пожилой. — Не добро это… они ведь воинами были оба. Великими… Их бы похоронить с честью, как подобает.

— Да ты что, спятил, старик? Это ж демон… и вообще, не нравится, можешь уматывать, мне с тобой делиться не резон. Дело сделали? Сделали. А то золото, что госпожа ньорку заплатить обещалась, так оно ей же и останется, еще и спасибо скажет. Так что, Хмурый, сам посуди — со всех сторон хорошо получилось.

Пожилой воин покачал головой и отвернулся. Он знал, что юный наглец сильнее его, и начнись тут спор — неизвестно, до чего дойдет дело. Так же как неизвестно и то, кого поддержит до сих пор молчавший третий следопыт. И ветеран не был уверен, что не окажется в меньшинстве, — запах золота прямо-таки витал над полем боя… Куда ни кинь, этот подонок Рамус прав, за любой кусок этого демона можно взять равный, а то и двойной вес золота. А ежели покупателя с умом поискать, то… И все же он не двинулся с места, не бросился собирать куски иссеченного чудовища — это было… подло. Хмурый был воином — десяток лет, проведенных в легионе, не проходят даром. У него были свои представления о чести.

Рамус подошел к неподвижному телу тьера и, примерившись, с размаху жахнул мечом по одной из лап, прямо по суставу. Ударил сноп искр, руку отбросило назад так, будто он со всей дури врезал по железной наковальне. На костяном панцире появилась крошечная зарубка, а на лезвии — глубокая зазубрина.

— Ах ты, тварь! — Он бросился к скакуну, сорвал с седла тяжелую секиру и принялся с остервенением рубить ногу тьера, пытаясь отделить сустав с длинным, в пол-локтя, когтем. Получалось плохо — лезвие топора щербилось, панцирь поддавался еле-еле… Пот градом струился по лицу, Рамус сбросил тяжелый шлем, сорвал подшлемник из толстой кожи. Он был сосредоточен на проклятой конечности, а потому не заметил, как шевельнулось веко на одном из глаз тьера, как приоткрылась тонкая щель. Не заметил и стремительного взмаха одной из рук. И даже не почувствовал, как костяное лезвие, с легкостью разрывая кольчугу, одежду, мясо и кости, вошло ему в спину, выставив окровавленное острие из груди. Глухо звякнул топор, падая на землю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});