Невеста обезьяны - Автор Неизвестен -- Народные сказки

тревогой отвечает лисенок.

— Вот как! Жаль, очень жаль. На, отнеси матушке этот пирожок, — сказал Хикоити и подал лисенку пирожок.

Лисенок взял его и, очень довольный, отнес своей матери:

— Хикоити-сан зашел тебя проведать и принес тебе сладкий пирожок.

Увидела пирожок больная лисица и затряслась всем телом:

— Скорее выбрось эту дрянь, скорее! Хикоити первый на свете мастер отводить глаза. Это опять его чары! Не пирожок это, а, наверно, катышек навоза.

Так и не поверила.

ДЕВУШКА С ЧАШЕЙ НА ГОЛОВЕ

В старину, не слишком от нас отдаленную, жил в уезде Катано провинции Кавати некий человек по имени Санэтака, носивший звание Биттю-но ками, правителя округа Биттю, и владел он несметными богатствами. Было у него всего вдоволь, ни в чем не терпел он недостатка.

Человек он был возвышенных мыслей: любил музыку и поэзию. Когда расцветали вишни, то под сенью их ветвей грустил он о том, что скоро осыплется непрочный вишневый цвет, слагал стихи и любовался спокойным весенним небом. Супруга его любила читать сборники стихов — Кокинсю, Манъёсю[76], повесть «Исэ-моногатари»[77] и романы того времени. Глядя на полную луну, вздыхала она, что рассвет прогонит ночь. Ничто не омрачало их сердец. Жили они в полном согласии, неразлучные, как пара мандаринских уток.

Одного только не хватало супругам для полного счастья: не было у них детей. День и ночь печалились они об этом, и вот наконец посетила их нежданная радость: родилась у них дочка. Не выразить словами, как обрадовались отец и мать. Безмерно берегли они ее и лелеяли. Утром и вечером молились богине Каннон, совершали паломничество в Хасэ, моля о благополучии и счастье своей дочери.

Так безмятежно текли месяцы и годы. Но когда исполнилось химэгими[78] тринадцать лет, матушку ее посетила вдруг тяжелая болезнь. Чувствуя, что не сегодня-завтра покинет этот мир, призвала она к себе свою дочь и, поглаживая ее волосы, блестящие, нежные, как листья весною, вздохнула:

— Увы, жестокая судьба! Не дождалась я, чтоб исполнилось тебе лет семнадцать-восемнадцать, не успела выдать тебя замуж… Тогда бы умерла я со спокойным сердцем… Да не сбылось это, оставляю я тебя, малолетнюю… — И при этих словах полились у нее слезы.

Химэгими тоже заплакала вместе с матерью.

Тогда мать глубоко-глубоко вздохнула, достала стоявший неподалеку ларчик и поставила его на голову дочери.

Потом воткнула в волосы дочери гребень, наверно, самый тяжелый на свете, а сверху надела чашу-хати[79], такую большую, что она закрыла голову девочки до самых плеч, и затем произнесла такие стихи:

Я — слабая былинка,

Но верю в помощь дивную твою,

Богиня Каннон!

Все совершила я в мой смертный час,

Что некогда ты повелела мне.

И с этими словами отошла в иной мир.

Отец, пораженный горем, стал плакать и сетовать:

— О, зачем покинула ты нашу юную дочь, зачем скрылась от нас неизвестно куда!

Но что делать! Как ни грустна была последняя разлука, а пришлось предать умершую огню на погребальном костре. Там обратился в дым ее прекрасный образ, безжалостный ветер развеял лик, сиявший, подобно полной луне.

Отец подошел к химэгими и попробовал было снять у нее с головы чашу, но не смог. Чаша словно приросла.

— О, несчастье! Лишилась ты своей матери, так нет же! Злой судьбе этого показалось мало, наградила она тебя неслыханным уродством. Какое горе! — печалился он.

Но еще того больше грустила осиротевшая дочь. Все время молилась она о душе матери. Образ ее всегда стоял перед глазами химэгими.

Когда весною опустеют ветки сливы, растущей у застрехи дома, когда облетают вишни и остается на них лишь негустая листва, грустно становится на сердце. Но дождись новой весны, и цветы раскроются снова.

Луна зайдет за гребни гор, ночной мрак поглотит ее, но па следующий вечер она появится вновь. Увы, милые образы ушедших от нас людей не являются нам с полной ясностью даже в сновидениях. И нет того дня, и нет того, вечера; и пет того перекрестка дорог, на котором кто-нибудь хоть однажды повстречал наяву тех, кто ушел безвозвратно в иной мир. Кружатся мысли в голове, как колесо, вертящееся вхолостую, но нет сил остановить колесо судьбы.

Через некоторое время собрались вместе родные и близкие отца химэгими и стали толковать, что не годится мужчине до конца своих дней оставаться одиноким:

— Что пользы без конца печалиться, подстелив в изголовье влажный от слез рукав! Как бы ни была дорога сердцу та, что покинула наш мир, но пора унять свою скорбь.

Санэтака ответил им, что, конечно, супруги ему уже не вернуть, а печаль вдовца слишком тяжела, и нет пользы в вечных жалобах, и что, словом, он последует их благому совету. Все, как один, очень обрадовались, стали искать ему подходящую невесту, и вскоре он вновь женился.

Так изменив наш мир, а сердце человеческое непрочно, как вишневый цвет. Когда минула осень и облетели с веток алые листья клена, во всем доме лишь одна химэгими еще печалилась об умершей.

А новая жена воскликнула при виде девушки:

— Бывают же на свете такие отвратительные уроды?

И с тех пор возненавидела свою падчерицу страшной ненавистью. А когда родилась у нее маленькая дочь, уж тогда мачеха не захотела ни видеть Хатикадзуки[80], ни слышать о ней.

Новая жена вечно взводила на свою падчерицу напраслину по каждому пустяку и все время чернила ее в глазах отца.

Что оставалось делать Хатикадзуки? Уйдет она на могилу своей матери и сетует, обливаясь горькими слезами:

— В нашем мире и без того полно печалей, разлучена я со своей матушкой, слезы мои льются рекою, но, увы! — зачем не могу я потонуть в пучине слез. Жизнь стала мне в тягость. Всем я противна, таким небывалым, неслыханным уродством наградила меня судьба. Мачеха меня возненавидела. Когда потеряла я родную мать, то думала, что, если уйду вслед за нею, отец мой будет обо мне печалиться, и жалела его. Но теперь родилась у него другая дочь, и он скоро обо мне и думать забудет. Раз мачеха меня невзлюбила, то и отец — моя последняя опора в жизни — не слишком обо мне будет печалиться. Пусть возродимся мы в едином лотосе[81], там успокоится мое сердце, — так сетовала девушка, ручьем проливая слезы, но не было ни одного человека па свете, который отнесся бы с