Графиня де Монсоро - Дюма Александр

– Ну и что ты сделал? Расскажи, любезный Реми, я слушаю.

– Вот что я сделал: как только вы уехали, я перенес свои деньги, книги и шпагу в маленькую комнатушку, снятую мной в доме на углу улиц Сент-Антуан и Сен-Катрин.

– Хорошо.

– Оттуда я мог видеть известный вам дом, весь – от подвальных окошечек до дымовых труб.

– Отлично.

– Вступив во владение комнатой, я сразу же обосновался у окна.

– Превосходная позиция.

– Но у этой превосходной позиции тем не менее оказался один существенный изъян.

– Какой?

– Если я видел, то и меня могли увидеть или хотя бы заметить тень какого-то незнакомца, упорно глядящего в одну и ту же сторону. Такое постоянство через два или три дня навлекло бы на меня подозрение в том, что я вор, любовник, шпион или сумасшедший…

– Вполне резонно, любезный ле Одуэн. Ну и как же ты вышел из положения?

– О, тогда, господин граф, я понял, что надо прибегнуть к какому-нибудь исключительному средству, и, ей-богу…

– Ну, ну, говори.

– Ей-богу, я влюбился.

– Что-что? – переспросил Бюсси, не понимая, каким образом ему может быть полезна любовь Реми.

– Влюбился, как я уже имел честь вам сообщить, влюбился по уши, влюбился безумно, – с важным видом произнес молодой лекарь.

– В кого?

– В Гертруду.

– В Гертруду, в служанку госпожи де Монсоро?

– Ну да, бог мой! В Гертруду, служанку госпожи де Монсоро. Что вы хотите, монсеньор, мы не дворяне, и влюбляться в хозяек нам не по чину. Я всего лишь бедный маленький лекарь, у которого вся практика состоит в одном пациенте, да и тот, как я надеюсь, впредь будет нуждаться в моей помощи только в весьма редких случаях; мне приходится делать свои опыты in anima vili,[80] как говорят у нас в Сорбонне.

– Бедный Реми, – сказал Бюсси, – поверь, что я высоко ценю твою преданность!

– Э, монсеньор, – ответил ле Одуэн, – в конце концов, мне не на что пожаловаться; Гертруда девушка сильная и статная, она на целых два дюйма выше меня и, схватив вашего покорного слугу за воротник, может поднять его на вытянутых руках, что свидетельствует о прекрасно развитых бицепсах и дельтовидной мышце. Это внушает мне к ней почтение, которое ей льстит, и так как я всегда уступаю, то мы никогда не ссоримся; затем, Гертруда обладает драгоценным даром…

– Каким, мой милый Реми?

– Она мастерица рассказывать.

– Ах, в самом деле?

– Да. Таким образом, я узнаю от нее все, что происходит в доме ее госпожи. Ну, что вы скажете? Я думаю, вам пригодится лазутчик в этом доме.

– Ле Одуэн, ты добрый гений, которого мне послал случай, а вернее сказать, провидение. Значит, с Гертрудой ты…

– Puella me diligit,[81] – ответил ле Одуэн, раскачиваясь с самым фатовским видом.

– И тебя принимают в доме?

– Вчера в полночь я вступил туда на цыпочках, через знаменитую дверь с окошечком, которая вам известна.

– И как же ты достиг такого счастья?

– Признаться, вполне естественным путем.

– Ну, говори же.

– Через день после вашего отъезда и на следующий день после того, как я водворился в маленькую комнату, я уже поджидал, когда будущая королева моих грез выйдет из дому за провиантом, – такую вылазку она, должен вам признаться, производит ежедневно с восьми до десяти часов утра. В восемь часов десять минут она появилась, и я тотчас же спустился со своей обсерватории и преградил ей путь.

– И она тебя узнала?

– Еще как! Она тут же закричала во весь голос и пустилась наутек.

– А ты?

– А я, я бросился вслед и догнал ее, это стоило мне большого труда, так как Гертруда чрезвычайно легка на ногу, но вы понимаете, юбки, они в любом случае только мешают.

– Иисус! – сказала она.

– Святая дева! – воскликнул я. Это восклицание отрекомендовало меня с самой лучшей стороны; кто-нибудь другой, менее набожный, на моем месте крикнул бы «черт побери» или «клянусь телом Христовым».

– Лекарь! – сказала она.

– Прелестная хозяюшка! – ответил я.

Она улыбнулась, но сразу же спохватилась и приняла неприступный вид.

– Вы обознались, сударь, – сказала она, – я вас ни разу в глаза не видела.

– Но зато я вас видел, – возразил я, – вот уже целых три дня, как я не живу и не существую, а только и делаю, что обожаю вас, поэтому я теперь обитаю уже не на улице Ботрейи, а на улице Сент-Антуан на углу с улицей Сен-Катрин. Я сменил свое жилье лишь для того, чтобы созерцать вас, когда вы входите в дом или выходите из него. Если я вам снова понадоблюсь для того, чтобы перевязать раны какого-нибудь красавца дворянина, вам придется искать меня уже не по старому, а по новому адресу.

– Тише! – сказала она.

– А! Вот я вас и поймал, – подхватил я.

И таким образом наше знакомство состоялось или, правильнее будет сказать, возобновилось.

– Значит, на сегодняшний день ты…

– Настолько осчастливлен, насколько может быть осчастливлен любовник. Осчастливлен Гертрудой, разумеется; все относительно в этом мире. Но я более чем счастлив, я наверху блаженства, ибо добился того, чего я хотел добиться ради вас.

– А она не подозревает?

– Ни о чем, я ни слова не говорил о вас. Разве бедный Реми ле Одуэн может знать столь благородную особу, как сеньор де Бюсси? Нет, я только один раз, с самым равнодушным видом, спросил у нее:

– А как ваш молодой господин? Ему уже полегчало?

– Какой молодой господин?

– Да тот молодец, которого я пользовал у вас?

– Он мне вовсе не господин, – отвечала она.

– Ах! Но ведь он лежал в постели вашей госпожи, поэтому я и подумал…

– О нет, бог мой, нет, – со вздохом сказала она. – Бедный молодой человек, он нам никем не приходится; мы и видели-то его с той поры всего один раз.

– Значит, вы даже имени его не знаете? – спросил я.

– О! Имя-то мы знаем.

– Но вы могли и знать его, да забыть.

– Такие имена не забывают.

– Как же его зовут?

– Может, вам приходилось слыхать о сеньоре де Бюсси?

– Само собой! – ответил я. – Бюсси, храбрец Бюсси!

– Вот это он и есть.

– Значит, дама?..

– Моя госпожа замужем, сударь.

– Можно быть замужем, можно быть верной женой и в то же время порой думать о юном красавце, даже если вы его видели… всего только раз, особенно если этот молодой красавец был ранен, внушал участие и лежал в нашей постели.

– Вот, вот, – ответила Гертруда, – если уж как на духу, то я не сказала бы, что моя госпожа не думает о нем.

Алая волна крови прихлынула к лицу Бюсси.

– Мы о нем даже вспоминаем, – добавила Гертруда, – всякий раз, как одни остаемся.

– Что за чудесная девушка! – воскликнул граф.

– И что вы говорите? – спросил я.

– Я рассказываю о разных его храбрых делах, а это нетрудно, ведь в Париже только и разговору как о том, что он кого-то ранил или что его ранили. Я даже научила госпожу маленькой песенке о нем, которая нынче в моде.

– А, я ее знаю, – ответил я. – Уж не эта ли?

Кто первый задира у нас? Конечно, Бюсси д’Амбуаз. Кто верен и нежен, спроси, Ответят: «Сеньор де Бюсси».

– Вот, вот, она самая! – обрадовалась Гертруда. – И теперь моя госпожа только ее и поет.

Бюсси сжал руку молодого лекаря; неизъяснимая дрожь счастья пробежала по его жилам.

– И это все? – спросил он, ибо человек ненасытен в своих желаниях.

– Все, монсеньор. О, я сумею выведать еще кое-что. Но какого дьявола! Нельзя узнать все за один день… или, вернее, за одну ночь.

Глава XXV

Отец и дочь

Рассказ Реми просто осчастливил Бюсси. И в самом деле, он был вполне счастлив, ибо узнал: во-первых, что господина де Монсоро ненавидят по-прежнему и, во-вторых, что его, Бюсси, уже полюбили.