Книга 2 - Владимир Высоцкий

Поэтому и витийствуют в табачном дыму застолий новоявленные «близкие друзья» и «закадычные приятели», Поэтому они и «вспоминают»: «Шли мы как-то с Владимиром Высоцким по Басманной…» Или «забегаю это я однажды к Высоцкому, а он мне и говорит…», или еще хлеще: «А с Володькой мы были — водой не разольешь!..»

Я знаю, как много таких «воспоминаний» Объявилось теперь у Высоцкого. Ну да бог с ними, пусть потешатся!.. Я — не о них.

Я — о том, что у Высоцкого и у его песен и в самом деле великое множество истинных, серьезных друзей! Тех самых друзей, ради которых он работал и для которых жил.

Наверное, у каждого человека, знакомого с песенным творчеством Владимира Высоцкого, есть, так сказать, «свой собственный Высоцкий», есть песни, которые нравятся больше других. Нравятся потому, что они чем-то роднее, ближе, убедительнее.

«Свой Высоцкий» есть и у меня.

Был такой вроде бы неплохой фильм — «Вертикаль». Был и прошел. А песни, написанные Высоцким для этого фильма, остались. Были еще фильмы, были спектакли, которые «озвучивал» Высоцкий, и очень часто песни, созданные им, оказывались как бы на несколько размеров больше самого фильма или спектакля. Каждый раз у этих песен начиналась своя отдельная (и очень интересная!) Жизнь. Они сразу же шли к людям, шли, будто бы минуя экран или сцену.

И особенно ясно это понимаешь, когда вслушиваешься песни, написанные Владимиром Высоцким о войне…

Почему все не так? Вроде все как всегда:То же небо опять голубое,Тот же лес, тот же воздух и та же вода,Только он не вернулся из боя.

Он молчал невпопад и не в такт подпевал,Он всегда говорил про другое,Он мне спать не давал, он с восходом вставал,А вчера не вернулся из боя.То, что пусто теперь, — не про то разговор,Вдруг заметил я: нас было двое…Для меня словно ветром задуло костер,Когда он не вернулся из боя.

Нам и места в землянке хватало вполне,Нам и время текло для обоих…Все теперь одному, только кажется мне,Это я не вернулся из боя.

На мой взгляд, песня «Он не вернулся из боя» — одна из главных в творчестве Высоцкого. В ней, помимо интонационной и психологической достоверности, есть и ответ на вопрос: почему поэт, человек, (по своему возрасту явно не мог принимать участия в войне) все-таки пишет о ней, более того — не может не писать?

А все дело в судьбе. В твоей личной судьбе, которая начинается вовсе не в момент рождения человека, а гораздо раньше. В личной человеческой судьбе, которая никогда не бывает чем-то отдельным, обособленным от других людских судеб. Она, твоя судьба, — часть общей, огромной судьбы твоего народа. И существуешь ты на Земле, продолжая не только собственных родителей, но и многих других людей. Тех, которые жили до тебя. Тех, которые когда-то защитили твой первый вздох, первый крик, первый шаг по земле.

Песни Высоцкого о войне — это, прежде всего, песни очень настоящих людей. Людей из плоти и крови. Сильных, усталых, мужественных, добрых.

Таким людям можно доверить и собственную жизнь, и Родину. Такие не подведут.

Сегодня не слышно биения сердец.Оно для аллей и беседок.Я падаю, грудью хватая свинец,Подумать успев напоследок:«На этот раз мне не вернуться.Я ухожу — придет другой.Мы не успели, не успели, не успели оглянуться,А сыновья, а сыновья уходят в бой».

Именно так и продолжается жизнь, продолжается общая судьба и общее дело людей. Именно так и переходят от родителей к детям самые значительные, самые высокие понятия.

У Владимира Высоцкого есть песни, которые чем-то похожи на роли. Роли из никем не поставленных и — более того — никем не написанных пьес.

Пьесы с такими ролями, конечно, могли бы быть написаны, могли бы появиться на сцене. Пусть не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Но дело в том, что ждать до завтра Высоцкий не мог, не хотел. Он хотел играть эти роли сегодня, сейчас, немедленно! И поэтому сочинял их сам, сам был режиссером и исполнителем.

Он торопился, примеряя на себя одежды, характеры и судьбы других людей — смешных и серьезных, практичных и бесшабашных, реальных и выдуманных. Он влезал в их заботы, проблемы, профессии и жизненные принципы, демонстрировал их способ мыслить и манеру говорить. Он импровизировал, увлекался, преувеличивал, был дерзок и насмешлив, дразнил и разоблачал, одобрял и поддерживал.

Причем все это он делал так талантливо, так убедительно, что иные слушатели даже путали его с теми персонажами, которых он изображал в своих песнях. Путали и — восторгались, путали и — недоумевали.

А Высоцкий вроде бы и не обращал на это никакого внимания. Он снова и снова выходил на сцену, продолжая сочинять и петь свои всегда неожиданные, разноплановые, злободневные — «песни-роли». И в общем-то это уже были не роли, а, скорее, — целые пьесы со своими неповторимыми характерами, непридуманными конфликтами, точно выстроенным сюжетом.

Исполняя их, Высоцкий мог быть таким грохочущим, таким штормовым и бушующим, что людям, сидящим в зале, приходилось, будто от сильного ветра, закрывать глаза и втягивать головы в плечи. И казалось: еще секунда — и рухнет потолок, и взорвутся динамики, не выдержав напряжения, а сам Высоцкий упадет, задохнется, умрет прямо на сцене… Казалось: на таком нервном накале невозможно петь, нельзя дышать!

А он пел. Он дышал.

Зато следующая его песня могла быть потрясающе тихой. И от этого она еще более западала в душу. Высоцкий, который только что казался пульсирующим сгустком нервов, вдруг становился воплощением возвышенного спокойствия, становился человеком, постигшим все тайны бытия. И каждое слово звучало по-особому трепетно:

Я поля влюбленным постелю,Пусть поют во сне и наяву!Я дышу — и, значит, я люблю!Я люблю — и, значит, я живу!

Высоцкий пробовал себя в разных интонациях, он искал для своих «пьес» все новые и новые краски, новые детали, поэтому, его песни имеют несколько авторских вариантов, изменений, сокращений. И в этом — тоже он, Высоцкий, — его натура, его неудовлетворенность собой, его способ творчества.

Можно сказать, что дверь в его «творческую лабораторию» была постоянно распахнута. Он был весь на виду. Со всеми своими удачами и неудачами, находками и проколами, сомнениями и убежденностью.

Он написал много песен. И, конечно, не все они равны.

Но это всегда — неровность дороги, ведущей к постижению истины, к открытию людей и, значит, — к открытию самого себя…

Он никогда не пел свои песни свысока, никогда не стоял над зрителем, над слушателем. И эстрада (впрочем, так же как и сцена, и съёмочная площадка) была для него не пьедесталом, а местом, откуда его просто-напросто лучше видно и лучше слышно. А еще она была местом его работы. Работы — с полной самоотдачей. На износ. Всегда и во всем…

Много раз я слышал, как его песни исполняли другие порою очень хорошие — певцы. Не могу сказать, что эти певцы недостаточно старались. Нет, они вкладывали в каждую песню все свое умение, весь свой темперамент и опыт!

А песня все равно получалась какой-то другой, разученной, взятой напрокат. Она — будто одежда с чужого плеча — то морщила на спине, то жала в груди, а то вообще расползалась по швам.

И дело тут даже не в своеобразной исполнительской манере Высоцкого. Ведь в конце концов любую манеру можно скопировать.

Манеру — можно, а душу — нельзя…

Он был невероятно популярен. Достать билет на его выступление было намного труднее, чем «пробиться» Летом сочинскую или ялтинскую гостиницу.

Но если для нормальных людей Владимир Высоцкий был своим, был близким, необходимым и любимым актером, то для мещанствующих снобов он, прежде всего, был «модным».

Я ненавижу публику так называемых «престижных премьер».

Не всю, конечно, публику, а ее самодовольную (кстати, не такую уж малочисленную) — снобистскую часть. Ненавижу типов, которые появляются на премьерах вовсе не потому, что в каждом первом спектакле (или концерте) есть, как в рождении ребенка, какая-то щемящая торжественность, соединение боли и радости, достигнутого и недостижимого.

Нет, быть на премьере — для снобов не самое главное, для них главное — попасть туда! Попасть, чего бы это ни стоило, «отметиться», Хотя бы только для того, чтобы обзвонить «не попавших»: «Как, вы не были?! Ну-у, много потеряли!.. ТаM была такая-то с таким-то. И этот был… И та…»

Именно такие мещанствующие снобы распускали о Высоцком нелепые, почти фантастические сплетни и слухи, и в то же самое время заискивали и лебезили перед ним. О, как им хотелось, чтобы он Высоцкий — стал бы и для них «своим в доску», «рубахой-парнем», Закадычным «дружком-приятелем»!