Дни - Джеймс Лавгроув

– Послушай, Руперт!

– Подожди, Алджи, – отмахивается берлингтон-дылда, неотрывно глядя Гордону в лицо. – Я занят.

– Гм… Руперт, думаю, тебе пора его отпустить.

Руперт раздраженно вздыхает:

– В чем дело – а, Алджи? Что может быть важнее, чем демонстрация классовой системы в действии?

Он заглядывает в зеркало поверх головы Гордона, и его зауженная челюсть отвисает.

Из зеркала на него взирает охранник. Он держит Алджи за ворот пиджака. Другая рука лежит на рукоятке поясного пистолета.

Руперт мгновенно выпускает Гордона и быстро отступает назад, а заточенная карточка уже скрылась из виду. Гордон шатается и хрипит, ощупывая рукой нежную кожу на горле.

– Доброе утро, – здоровается Руперт с охранником, в считанные секунды превратившись из надменного сноба в нашкодившего школьника.

– Уже день, – поправляет его охранник.

– Простите. Добрый день. Мы тут с другом, вот… Просто пытались помочь этому малому разобраться, где что. Похоже, он заблудился. Свернул не туда.

– Вот как? Очень любезно с вашей стороны.

– Вот и мы так подумали.

Гордон силится что-то произнести, но его трахея травмирована, и разобрать вылетающий из его горла хриплый, влажный клекот совершенно невозможно. К счастью, охранник разглядел все, что нужно.

– Пожалуй, будет лучше, если теперь вы оставите нас, сэр, – обращается он к Гордону, сама вежливость. – Нам с мальчиками нужно обсудить кое-какие личные дела. Я должен им продемонстрировать, как на самом деле работает классовая система.

Гордона не приходится долго упрашивать.

Унося ноги, он слышит, как берлингтон Руперт говорит:

– Послушайте, ну разве мы не можем во всем разобраться, как разумные лю-ууу-ООО-ААА-РРРР!

Затем слышатся только удары кулаков по человеческой плоти и жуткие крики.

25

Семимильные сапоги: великанские сапоги; когда их надевал сказочный герой Мальчик-с-пальчик, они за один шаг переносили его на семь миль (около 34 км)

12.00

В поворотный момент дня, ровно в полдень, после часа бесплодных скитаний, в течение которого не было ни следа, ни намека на правонарушение, способное разбить однообразную скуку (отдел за отделом, отдел за отделом), Фрэнк довел себя до состояния летаргической тупости.

Ничего не происходит. Вокруг него покупатели толпятся, толкутся, топчутся, мешкают, глазеют, толкуют, сравнивают, примеряют, высчитывают, раздумывают и покупают, а продавцы улыбаются, раскачиваются, кланяются, предлагают, подсказывают, соглашаются, снимают ценники, орудуют сканерами, выдают чеки, упаковывают и вручают товар. Ничего не происходит, кроме обычной купли-продажи, столь же естественного и вечного процесса, как отлив и прилив, а Фрэнку не остается ничего другого, кроме как вышагивать из одного отдела в другой, следуя различным векторам «Дней», повинуясь ногам, которые несут его вперед с бездумной и беспощадной поспешностью. Время от времени он налаживает связь с «Глазом». Есть что-нибудь любопытное? Что-нибудь такое, что требует его присутствия? Всякий раз ответ следует один и тот же: ничего. Реплики «Глаза» звучат спокойнее обычного, фоновый шум кажется приглушенным, словно и там, внизу, в залитой светом экранов каморке Цокольного этажа тоже наступил период хандры и затишья.

Шагая по бесконечным пространствам «Дней», Фрэнк вновь и вновь наступает на собственные следы, преодолевая эти расстояния исключительно ради того, чтобы преодолевать расстояния, потому что именно за это ему и платят. Он идет не для того, чтобы достичь какой-то цели, и не для того, чтобы удалиться от чего-то, он просто наматывает километр за километром. Впереди нет финишной прямой, позади нет Содома, для него существует лишь сам путь, сама ходьба. Он шагает с надеждой и никогда не достигает конца странствия.

Садясь в лифт, он продолжает двигаться.

Задержавшись возле витрины, он продолжает двигаться.

Стоя на эскалаторе, он проделает двигаться.

Дожидаясь, пока рассосется затор в потоке покупателей и проход освободится, он продолжает двигаться.

Медля у входа в примерочную, чтобы удостовериться, что покупатели выйдут в той же одежде, в которой туда входили, он продолжает двигаться.

Он движется в движении, он движется в покое, словно тридцать три года службы в качестве магазинного детектива породили в нем внутреннюю инерцию, которая толкает его вперед, даже когда он пребывает на месте. Если бы его ноги вдруг перестали слушаться, быть может решив, что они прошагали достаточно, что пройденного пути хватит на несколько жизней, что они прошагали гораздо больше, чем следовало бы по справедливости, и отказались ступить еще хоть шаг, – если бы такое случилось, Фрэнку кажется, что его тело и тогда не смогло бы остаться неподвижным. Накопленная за тридцать три года каждодневной ходьбы инерция продолжала бы вечно толкать его вперед, как космическую станцию, которая пролетает сквозь пустоту, не ведая ни усилий, ни цели, ни энтропии, скользя в бесконечность.

Когда ничего не происходит, время замедляется, а мысли разбегаются из умиротворенного Фрэнкова мозга во все стороны, как разлетаются искры от тлеющего полена. Его голова заполняется собственным рокотом и ропотом, монологом в форме потока сознания, столь громким и бессмысленным, что в прошлом ему нередко хотелось заткнуть уши и крикнуть самому себе: «Заткнись!»

Наверное, ослабить такой умственный гнет можно было бы, просто поговорив с кем-нибудь, однако Призракам рекомендовано воздерживаться от общения с другими служащими в рабочее время. Более того, школа Призраков предписывает как можно меньше контактировать с коллегами, потому что открывать рот – значит привлекать к себе внимание. Что касается покупателей, то в том случае (крайне маловероятном), если кто-то из них ошибочно примет вас за своего собрата и попытается завязать разговор, чем более краткими и резкими будут ваши ответы, тем лучше. Вот, согласно девизу Призрака, четыре главных качества хорошего Призрака: молчаливость, бдительность, настойчивость и непримиримость. Величайшее из этих качеств – молчаливость. Молчать любой ценой, пусть даже вас доводит до точки безумия бессознательная болтовня вашего мозга.

Иногда, когда Фрэнк проходит мимо другого Призрака, ему чудится, будто он видит на чужом лице отражение того выражения, которое должно быть написано на его собственном. Ему кажется, что под внешней бесстрастностью Призрака, в его глазах, он различает едва сдерживаемое жгучее желание откупорить наконец забитую сжатыми мыслями голову, обратив это в шутку – за полной невозможностью взвыть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});