Золото - Елена Крюкова

– Потому, почему и ты не забирал оттуда тело Моники. Его тебе привезли самолетом, гроб передали, – сухо сказал Кайтох и закурил, обвевая себя дымом, как фимиамом. – Лень, милый мой, лень. Лень и еще авось. Я хоть и поляк, а всегда надеюсь на русский авось. Это славянское. Это у нас в крови. С Ежи ничего не случится. Это мой сын.

– Дурак!.. Он же еще ребенок!..

– В этом возрасте мальчик уже должен уметь постоять за себя. Побороться за себя. И, если понадобится, умереть в бою.

Бельцони угрюмо сверкнул в Кайтоха слезящимися глазами. Поправил галстук.

– Ты жесток!

– Все мы жестоки. Все мы звери. Помнишь, что сказал умный Гоббс: человек человеку волк. А благородное животное волк, Армандо, согласись. Древние его всегда изображали на фресках, на стелах. И лев тоже. Хотя лев хищник, Армандо, и жрет даже людей, не только антилоп. И я – хищник. Я хищник, Армандо, и ты тоже. Мы оба хищники и циники. Не лги себе.

Кайтох бросил в пепельницу сигарету. За окном смеркалось. Вдалеке, в теплом небе, гасло огромное белое облако, как чья-то жизнь.

… … …

Та благодатная гроза, великая и страшная, смыла в море острую боль невозвратных потерь. Наутро засверкало солнце, озарив напитанную влагой землю первозданным сияньем красоты. Весь раскоп расквасился и отсырел – потоки ливня размыли глину, снесли деревянные распорки Задорожного, превратили в кашу склон свежих разысканий. Нужно было многое начинать заново, но люди, потрясенные и умытые очистительной грозой, казалось, даже не огорчались, видя разрушенья. Это была природа, стихия, долгожданная и могучая. Бог немного побил в барабан и погудел в небесный рожок. И снова – солнце. «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос…»

Их осталось шесть человек. Всего шесть человек. Солнце сияло так ярко, жарко и ласково над омытым влагою миром, что казалось невозможным больше никакое убийство, никакая трагедия. Роман и Светлана взялись за руки при виде утреннего моря, сплели пальцы. Любить, любить. На земле только и есть счастье – любить. Счастлив лишь тот, кто любит и творит. Все остальное – тлен, мишура, суета сует.

Славка Сатырос, забрав волосы на затылок, хлопотала на кухне. Леон чистил скребницей коня. Серега копошился в раскопе. Ежик еще лежал в палатке – жар у него, стараньями Светланы, спал. Роман озирал свои владенья, сжимал руку Светланы все крепче.

– Родная моя, идем трудиться. Ты хорошо себя чувствуешь?..

Светлана озарила его улыбкой не хуже взошедшего солнца.

– Я люблю тебя.

Это был исчерпывающий ответ.

Белопенный прибой тихо, нежно взлизывал, набегал на темную кромку берегового песка. На валуне сидела чайка.

– Милое море, – сказала Светлана дрогнувшим голосом, – я никогда его не забуду.

– Я тоже. Я видел много морей. И много земель. Но Тамань всегда будет наша.

Сзади послышались шаги, сухая трава зашуршала. Задорожный быстро обернулся. Перед ними стоял странный парень, абсолютно бездомного, расхристанного вида, – судя по всему, вокзальный житель, сезонник, голь перекатная, классический бомж; или уж такая бездонная богема, что он, видно, потонул в ее пучине навек. Он был одет в обрезанные, как у Светланы, джинсы, непотребно-грязные, будто ими мыли полы на вокзале; в вытертую до белесости джинсовую безрукавку на голое тело; на его башку была нахлобучена шляпа невиданной формы и цвета – она напоминала огромный черный груздь с неровными краями, неудачно срезанный и вдобавок червивый; его руки и грудь были покрыты татуировками, а рожа по глаза заросла неряшливой, безумной бородой – неряшливость Леона была по сравненью с этим бродягой просто комильфо. «Расскажи, расскажи, бродяга», – захотел спеть ему Задорожный. Какая муха укусила этого сезонника?.. Что ему от них надо?.. А красивый парень-то, это заметно сквозь заросли его чудовищной бороды. Вот моджахед. Не чеченец ли?.. Да нет, светловолос; и до чего правильные черты лица, просто как из дерева вырезанные. Роман, прищурясь, всмотрелся. Неожиданное сомненье кольнуло его. На кого он смахивает?.. О, Роман Игнатьич, у тебя столько встреч было за последние три-четыре года, столько людей мимо тебя, сквозь твою жизнь прошло, всех разве упомнишь… Разве можешь ты вспомнить, на кого этот бомж похож?.. А вот помыться ему надо, странновато пахнет от него… но не погано, а…

Роман вдохнул воздух вокруг бродяги еще раз и понял: это запах дегтя. Обычного сапожного дегтя. Будто парень выскочил из сапожной мастерской.

Таманец?.. Пришлый?.. А может, просто местный алкоголик Вася, и приперся сюда, в экспедицию, у доброго профессора десяточку-двадцаточку стрельнуть, на выпивон?..

– Здравствуй, – не чересчур любезно бросил Задорожный. – Чего надо?

– Здрасте, – боднул головой бродяга. Переступил с ноги на ногу. Почесал пяткой лодыжку. – Работать возьмете?..

Вот так вот, с ходу. А почему нет.

Нет, нет, Роман, погоди. Все-таки надо быть осторожным. После стольких смертей – надо быть предельно осторожным.

– Работать, значит, хочешь?.. А про оклад не спрашиваешь?..

– Какой оклад, – бродяга шмыгнул носом. – Мне и харча достаточно. Харч будет – ну и ладно. И спанье. Утомился я спать на автобусной станции. Меня уже оттуда гонят.

– На какой станции?.. Откуда ты?..

Вслушаться в его говор. В его выговор. Южный выговор очень отличается от северного и от московского. Уж от сибирского – и подавно.

– Я-то?.. Я караим, я из Чуфут-Кале!.. Прямо оттуда, да… чуток в Бахчисарае пожил, это да… меня в Бахчисарае пытались в психушку посадить, там знаменитая психушка, клевая такая, там даже суп с креветками сушеными давали… и помидоры свежие… больные теми помидорами кидались, так я ж им говорю: ну вы, суки, Бога не гневите, вам что, больше всех надо?!.. Сбег я оттуда, сбег. Дохтур один мне помог, клевый такой. На вокзалах я дрых, это да… нанимался на разные работы, ручонки-то у меня ничего, рабочие!.. многое я могу, вы не смотрите, начальник!.. И черную работку, грязную, и побелее!..

Роман слушал. Нет, как знакомы эти южные «х» вместо «г»: «Боха не хневите», «сбех я оттуда»… И руки у него заскорузлые, сильные, мозолистые: рабочие. Классический сезонник. Нет, Роман, это не подосланный. Это не убийца. Это просто обычный крымский бродяга, и он прознал про то, что тут, на обрыве, копают археологи; а нельзя ли здесь подзашибить?.. люди гутарют – можно… За спрос, как известно, денег не берут… Задорожный оценивающе глядел на бродягу. Бродяга, не стесняясь особо, – на него. Усмехнулся.

– Меня боитесь, начальник?..

– Сидел? – без обиняков спросил Роман.

– Сидел, конешно, – тут же, даже с радостью, подтвердил бродяга. – А как же не сидел?.. Как же без сиденья-то?.. Но я не испортился на зоне, начальник, не скурвился, не ссучился, ты же сам видишь. – Он резко и легко перешел на «ты». – Хлебнул я жизняка, это верно. Так мне за то и цена подороже. За одного битого, знаешь ведь, двух небитых дают…