История человечества. Россия - Владимир Сядро

Удивляет и официальное отношение к делу Морозова соответствующих органов Российской империи. В некоторых статьях по поводу смерти Саввы Тимофеевича можно встретить такой пассаж: «Русской жандармерии тоже было совсем не до убийства миллионера-фабриканта – шел 1905 год». Не хочется обижать авторов подобных статей, но такие утверждения не имеют ничего общего с действительностью. Русская жандармерия более чем пристально следила за миллионером-революционером, финансировавшим этот самый 1905 год, и многих причастных к нему, она просто не могла оставить без внимания одного из крупнейших денежных мешков России, открыто (!) призывавшего, как минимум, к радикальному реформированию самодержавия. Однако к расследованию загадочной смерти такого человека почему-то особого интереса не проявила, быстро удовлетворившись выводами французской полиции.

А вот почему особого рвения не проявляли французские следователи, понять как раз можно. Одно дело – русский миллионер, по лишь ему одному ведомым причинам пустивший себе пулю в сердце, и совсем другое – убийство иностранного подданного на территории Французской республики. Первый вариант – личное дело семьи покойного, второй – международный скандал. И поскольку видимые признаки того, что Савва Морозов сам нажал на курок своего браунинга, были налицо, департамент полиции города Канны делает вывод – это самоубийство. Спустя сутки в мэрии Канн в присутствии свидетелей был составлен акт о смерти и дано разрешение вывезти тело «инженера Морозова» в Москву. Собственно говоря, на этом официальное расследование гибели Саввы Морозова завершилось. Его похоронили на старообрядческом Рогожском кладбище Москвы, а дело сдали в архив. Национальные же попытки раскрыть тайну гибели «мятущегося купца» предпринимались неоднократно, вплоть до сих пор. Но ни одна из них, по сути, так и не опровергла с полной достоверностью того факта, что Савва Морозов добровольно прервал свой земной путь…

* * *

60 тысяч образца 1905 года – сумма значительная, особенно если рассуждать категориями вроде тех, что в то время корова стоила три рубля. Но большевикам не нужны были тысячи коров, им нужно было вести революционную работу. А вот с этой точки зрения, 60 тысяч – не то чтобы мало, но и не «катастрофически много». Очевидно, что Ленину нужны были еще деньги, что и вынудило его и единомышленников активизировать свои поиски денежных знаков, законными, не очень и совсем не законными средствами. Этим объясняется создание Большевистского центра, усиленная «работа» экспроприаторских групп и т. д. А тут еще на горизонте замаячил гораздо больший куш, чем 60 тысяч, полученных после реализации страхового полиса Саввы Морозова.

Для начала, так сказать для затравки разговора, приведем две цитаты:

«На рассвете 26 февраля, в каземате московских Бутырок с перерезанной сонной артерией нашли труп товарища Николая Павловича Шмидта. Арестованный в декабрьские дни в связи с вооруженным восстанием, Шмидт в продолжение 14 месяцев находился в одиночном заключении, претерпевая все муки тюремного режима. Он умер, замученный жестокими преследованиями своих палачей, и на кладбище жертв российской революции выросла лишняя могила. В годовщину праздника освобождения пролетариат не забудет своих товарищей, павших в борьбе, и в их числе Николая Павловича Шмидта».

В том, что кто-либо опровергает чьи-то слова, нет, наверное, ничего удивительного. Удивительно другое – когда свои слова опровергает… сам автор. Эта заметка появилась в газете «Дело жизни» в 1907 году, в пятом ее номере. А спустя много лет ее автор, известный философ-марксист, после революции занимавший ряд ответственных постов, а в 1930 году ставший одним из первых высокопоставленных «невозвращенцев» в истории Советского Союза, написал следующее: «Моя заметка составлена в стиле и духе того времени. Что произошло в тюрьме со Шмидтом, я никакого понятия тогда не имел, помню только, что, когда моя заметка появилась, Сорин и другой меньшевик, только что вышедший из Бутырской тюрьмы (фамилию его я забыл), мне сообщили, что никаких «физических мук» тюремного режима Шмидт не испытывал, «материально», например, относительно всякой еды, находился в исключительно благоприятных условиях, имел в тюремной больнице комнату даже с комфортом, но уже с половины 1906 года был явно ненормальным».

Кто же такой Николай Павлович Шмит (мы будем придерживаться именно этого варианта написания его фамилии)? Человек, дни которого окончились в московской тюрьме, был наследником сразу двух крупнейших предпринимательских семей Российской империи. Прадед по отцовской линии Матвей Шмит, уроженец Риги, перебрался в Москву в 1817 году, построил у Арбатской площади мебельную фабрику и, удачно ведя дела, быстро разбогател. Не менее предприимчив был и его сын Александр, добившийся, среди прочего, выгоднейшего заказа на поставку мебели для вокзалов на линии Петербург – Москва. Положение и богатство позволили следующему мужчине в семействе Шмитов – Павлу Александровичу, породниться с семьей Морозовых: в конце 1880-х годов он женился на Вере Морозовой, дочери уже упоминавшегося нами Викулы Елисеевича Морозова.

Успешный ход дел и жизни семьи Шмитов в 1902 году был прерван скоропостижной смертью Павла Александровича. Девятнадцатилетнему Николаю Шмиту в этой ситуации пришлось бросить учебу на естественном отделении физико-математического факультета Московского университета и переключиться на семейный бизнес. Но дабы продолжить обучение, совмещая его с делами фирмы, он нанял себе репетитора – некоего помощника присяжного поверенного М. Л. Михайлова.

Некоторые авторы полагают, что именно с этого момента Леонид Красин по согласованию с Лениным начал многоходовую операцию по привлечению Николая Шмита к «делу мировой пролетарской революции». Естественно, не в качестве, например, члена боевой дружины. Николай уже тогда был довольно обеспеченным человеком, а по достижении им 21 года должен был полностью вступить в наследство своего отца, а также получить часть паев от наследства своего деда Викулы Морозова.

Михайлов, известный в «определенных кругах» по кличке Дядя Миша, к 1902 году занимал далеко не последнее место в системе большевистского подполья, в частности, специализировался на организации нелегальных типографий, печати фальшивых документов и т. д. Как утверждает публицист Виктор Тополянский, в достаточно закрытую старообрядческую семью Шмитов – Морозовых Михайлова ввел еще один помощник присяжного поверенного А. Ф. Линк. Последний в 1902 году решением московского окружного суда был назначен опекуном над несовершеннолетним Николаем Шмитом и его сестрой Екатериной, а вскоре стал еще и репетитором их младшего брата Алексея. Как и Михайлов, Линк был связан с социал-демократами, входил в созданную Красиным систему финансового обеспечения нужд партии. Они же первыми и привили революционные идеи пылкому и даже экзальтированному юноше.

Впрочем, на этот счет есть и другое мнение. Некоторые историки полагают, что в формировании весьма сумбурных, но революционно направленных взглядов Николая Шмита главную роль сыграли не Михайлов и Линк, а Савва Морозов. Через своего знаменитого родственника Николай был представлен Горькому, а затем познакомился с московскими большевиками Леонидом Красиным, Николаем Бауманом, Виргилием Шанцером.

10 декабря 1904 года Николай Шмит вступил в права наследства. Согласно воле отца, фабрику на Пресне и принадлежавший ему мебельный магазин в Неглинном проезде следовало продать, а деньги, вырученные от реализации недвижимости, разделить поровну между четырьмя детьми. Детям в равных долях поступало в собственность и все движимое имущество, основная часть которого состояла из 8 паев «Товарищества мануфактур Викула Морозова с сыновьями».

Доверие друзьям-большевикам было полным – после событий января 1905 года Николай Шмит регулярно передает РСДРП крупные суммы, в частности 20 тысяч Красину на закупку оружия, затем еще 15 – на издание газеты «Новая жизнь». Всего за год, по данным полиции, Шмит роздал до 140 тысяч рублей.

Николай не очень разбирался в том, как правильно управлять предприятием, но это, по большому счету, ему было не очень нужно. Знаменитая мебельная фабрика быстро превращается в «чертово гнездо», как стали ее называть в полиции. По совету Красина и Баумана, он принял на работу слесарями большевиков Михайлова и Карасева. В цехах они не появлялись, но немалое жалованье исправно

получали. Старые рабочие во главе с мастером Блюменау выразили свое недовольство, после чего было созвано общефабричное собрание, на котором многих из недовольных объявили «агентами полиции» и «коллективным решением коллег» уволили. Из Англии пришло новое оборудование, но устанавливать его не спешили. Зато прямо на фабричном дворе молодые рабочие под руководством Михайлова и Карасева учились бросать муляжи бомб.