Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский

не в пол ковровый глядя, а на некое войско как бы перед собой.

– Говорили мне, что приказывать ты орлам моим вздумал, чего и как им делати. А тебе и ответили, что князь Вяземский у них воеводою, не ты. М?

Молчал Федька, и головы не поднимал.

– Ну и ударил ты, будто, за это сотника Сабурова, при всех в палате трапезной давеча.

– Не за это!

Иоанн помолчал, вздохнул.

– А за что же?

– Не было таких там слов, государь. Вяземский Афанасий – начальник войску, тобою поставленный, с тем бы я не спорил в уме своём и по чести. Не те слова его были!

Иоанн снова вздохнул.

– Ладно. Ступай, отдохни, Феденька.

– Государь! Прости!!! – вдруг не вынес и кинулся целовать ему руку Федька. – Ну прости!!! Ну не было разговору о Вяземском! Не было!!! О другом мы …

– А о чём было?

– Да объявил я всем протрезвиться назавтра, как ты пожелал, да и всё! Не командовал никем, что я, дурак, что ли?! Одно же дело делаем, одному служим. Васька опять дрянь понёс свою, а я, как малец какой сопливый, поддался, каюсь в том, государь! А тут…

– Иди, Феденька, отдохнуть нам надобно, – прервал запинающиеся признания его Иоанн. – Верю тебе. Солгал, стало быть, свидетель того, али не дослышал. После поговорим.

Мука недосказанного рвала его грудь, но… ушёл, и вернулся, и лёг рядом, как государь указал, ни слова более не сказавши. Только рука Иоанна, возлегшая на него, жгла.

– Не виновен я, государь, ни в чём! Допроси их, свидетелей этих, как следует! И меня, с ними заодно! – не выдержал, вскрикнул Федька, приникая к его груди.

– Верю… Верю тебе… Сказал же.

Назавтра вовремя на смотр не явившихся ратников ждало наказание, острога и плетей похуже. Отправляли их десятские и сотские чистить конюшни и конюшенные дворы в ряд с простой обслугой, и всякую другую чёрную работу, которой извечно невпроворот, по войсковой части исполнять. На портомойню112, на кухни и в кузни. Ругались провинившиеся, в зипуны простые и опорки переодевались, да шли, делать было нечего – работников не хватало, и чуть не половину всех дел в Слободе делили меж собой "орлы" государевы, особо не чинясь.

Уже к полудню приказ прошёл, что вскоре одним – в Москву с государем охраной собираться, другим – в Слободе оставаться дозор и службу нести, а третьим – воевод сопровождать, кого государь по назначениям вскоре отправляет. Таковых не много было, и не обошлось тут без пересудов, что это им вроде ссылки, за какие-то прегрешения, так отписано.

– Колычёва-Умного воеводой в Смоленск, как будто, а меня – с полком его. А за что?! – тихо возмущался Пронский в кружке вчерашних у костра. – Васька Грязной лепит что душе угодно, вон, ему всё дозволено, видать, и Басманов не на него – на нас взъелся, вот же ведь чёрт! Сабуров отчудил – а я виноватый вышел!

– А где Сабуров-то? – покивавши, заметил его товарищ. – Мож, ему башку давно оттяпали? Чойто на псарне сегодня гудёж особый. Так что, всяко лучше в Смоленск, от греха подалее, мне думается.

Рассмеялись невесело.

– Дурни вы, – вмешался Вишняков, присаживаясь на бревно рядом и принимаясь натирать ирхой кованные посеребрённые бляшки ножен своей сабли, – это прежде было, раз Смоленск или там Полоцк – то опала. А теперь – иные времена настают, разуметь же надо. Теперь – честь это тебе, балда, идти государев рубеж защищать, доверие тебе оказывает он, понял ли? Я вот с Охлябининым весной к Калуге пойду, так что же, и его – в опалу усылают, что ли?! – и он хохотнул, качнув кучерявой головой в добротной генотовой шапке. – То-то он по покоям государя нашего шастает.

– Эт-да, – был вынужден согласиться с товарищем Пронский. – И, всё одно, падла это – Федька Басманов! Ещё наплачемся, вот помяните…

Спорить о том не стали. Давешние полупьяные речи Грязного об ночной кукушке, что завсегда дневную переплюнет, в смысл вошли накрепко. Да и вся мудрость, давняя и теперешняя, о том же говорит…

– О! Сабуров! Живёхонек!

Они поднялись дружно и поснимали шапки, заприметив, что Сабуров скачет рысцой впереди небольшой гвардии, и следом – сам царевич Иван, на белом жеребце в золотом уборе и покрывале шерстяном, хазарском, с окровавленной саблей наголо, и сам весь – в белом с золотом. По сторонам его скакали кравчий его, ровесник царевичу, и постельничий дядька, и дальше – в гомоне криков бравых, перешибающих друг друга, ватага смешанная… Все больше в чёрных кафтанах, что теперь, невесть с чего, стало принятым носить здесь, и даже сотники, и сам князь Вяземский в обыденности тоже носить стали. Ватага, при саблях, ножах и с длинными палками-рогатинами, как на зверя, в руках, вроде посохов, обступила караул. Все снизу поклонились царевичу.

– Добро! – воскликнул он, привставая в стременах, и восторженно сверкая очами. – Подавайте сюда всех подлайков113, что есть! Славно разделаемся! – и заливисто расхохотался, указав саблей на ближайшего своего провожатого, и тот вздыбил нервного чёрного жеребца, а на снеговую мешанину под их копытами отовсюду накапало кровью.

Приглядевшись, увидели притороченные крючьями крепёжными за уши к передним лукам сёдел, страшно оскаленные, в шерсти скомканной взмокшей, пёсьи отсечённые головы.

– Государь Иван Иваныч, – молвил Сабуров, удерживая коня на месте, – тут дичи нам не добыть. На задворки ехать надобно! Да и ты, почитай, всех собак-то негодных потребил. Не гончих же пускать!

– Не гончих, – с некоторой досадой поглядев на саблю свою, и на голову пса у седла, замаравшую всё великолепие с правого боку, отвечал царевич, – ну ладно тогда! До волка потерпим. А уж там, – и он оглянулся вокруг, и на свою рать, – затравим ворога!

– Затравим!

– Выметем заразину из пределов наших!

– Набело выметем! – рьяным хором отвечали ему голосами страшными, и взмахивали рогатинами, и потрясали мётлами.

– Послужим государю нашему!

– Послужим!!!

Радостно гикнул царевич Иван, весьма забавою довольный, развернув храпящего, косящего дико на мертвечину коня обратно к своим покоям. И все провожатые – за ним ринулись. Только комья снежно-грязные из-под копыт.

– А ты говоришь – опала, – Вишняков вернул шапку на голову.

– Как здравфие государ Ифван Фасильевич? – раздалось рядом.

Двое иноземцев, недавно присоединившихся к жителям Слободы, оказались за их спинами, с всегдашними железными улыбками.

Не зная толком, как следует сноситься с ними, и уже прослышав о неких делишках расторопных приезжих, молодцы не торопились с ответом.

– Да, слава Богу, хорошо всё. Вишь, и царевич здрав и весел. Выметает нечисть с землицы нашей, стало быть. Добрый будет государь! – Пронский обернулся к товарищам, дружно кивнувшим.

– То хорошо! – с неким полупоклоном согласились подошедшие, одетые, как и все почти вокруг, в чёрные, но не монашьи, а немчинские кафтаны.

– А чего это вы, служивые, не по порядку прибраны? – искренне озаботился Вишняков, на них