Собрание сочинений (Том 2) - Сергей Баруздин

- А тебе не жалко?

- Что? - спросил я зло. - Если хочешь знать, я собак люблю!

- При чем тут собаки! Я о тополях. Тебе не жалко, что их так режут и пилят?

- Так это нужно, - сказал я. - Они растут лучше, когда их подрезают. Говорят...

- Лучше бы ты волосы свои подстриг. Смотри, зарос совсем, - сказала она. - А мне их, к твоему сведению, жалко. Не волосы твои, Ширяев, а тополиные ветки! Знаю, что их надо подрезать, а жалко...

* * *

Теперь я думал о ней - о Лизе Куприковой. Сколько лет сидим на одной парте, и я даже не замечал ее никогда, а тут вдруг - заметил. На улице увидел и заметил. Эти ветки тополиные и это - "Ширяев". В школе она тоже говорит мне "Ширяев", но там не так, там - школа. И почему-то она, никакая в школе (не ябеда, как другие девчонки, не отличница, а так себе...), здесь вдруг оказалась какая-то. А какая? И вовсе крохотная, будто не в восьмом, а в шестом учится.

"Тебе не жалко, что их так режут и пилят?" Мне не жалко, тебе не жалко, ему не жалко...

И при чем тут мои волосы? Мои волосы, твои волосы, его волосы. Спряжение! А мы его в детстве проходили...

Почему я думал о ней? Свернув с улицы во двор, думал. Пока шел по двору, думал. И, только войдя в подъезд и ступив на лестницу, вспомнил о Гале. Ведь я сейчас пройду мимо ее квартиры, где она празднует свое семнадцатилетие, куда она меня звала...

На лестнице было тихо. Не так, когда кто-то и что-то празднует. Тогда все слышно снизу доверху. Значит, не празднует? А меня зачем звала? Непонятно...

Я прошел мимо ее квартиры. Ни звука. Может, позвонить? Но мать сказала: "К восьми возвращайся". Сейчас, наверно, восемь...

Дома моему возвращению особо обрадовались. Отец о чем-то спрашивал меня, мать хлопотала с едой, усиленно угощая. Друг с другом они не говорили.

Я сразу понял, в чем дело.

- Вы что, поссорились?

- Поссорились? Почему? Ничего подобного! - сказал отец, как-то неловко вскочил из-за стола и обнял мать. - Правда, Ирочка?

- Правда, правда, отстань, - говорила мать. - И все равно ты... Ешьте лучше!

- Характер! - доверительно шепнул отец, когда мать вышла на кухню. Ничего не поделаешь!

- А что у вас?

- Да так, перемелется. Войну прошли. А это... Ничего. Знаешь, как у поэта: "Все пройдет, все перемелется".

- У кого?

- На Кавказе есть такой... Мудрый поэт! Наизусть запомнил:

Знает, знает мельница:

Все пройдет, все перемелется.

Основное ведь - мука,

Остальное все - труха.

Кажется, я не спал в эту ночь.

Слышал, как идут по нашей улице последние машины и троллейбусы и как отец в соседней комнате говорит матери:

- Ну что такого особенного! Мы же не в безвоздушном пространстве живем!

Я видел, как качается фонарь над воротами, слышал, как дует весенний ветер за окном, и слова матери и отца:

- А опекаешь ее почему? Подарки даришь?

- Какие подарки? Просто знак внимания к Восьмому марта. У нее же трудная судьба. Муж бросил, двое детей. В конце концов зарплата у нее в три раза меньше, чем моя... Ты, по-моему, просто ревнуешь.

Опять все реже и реже идут машины по нашей улице, и уже не слышно троллейбусов.

- Сколько мы с тобой живем? Вспомни, сколько?

- Двадцать два года, а что? Но...

- Сына вырастили. Ведь это главное. Самое главное! Понимаешь! И разве...

- Понимаю, понимаю. Я все понимаю. Не сердись, пожалуйста!..

А я думал о Гале и о Лизе. Сначала о Лизе, потом о Гале. А может, наоборот. Где-то они сливались вместе, и я догонял Лизу на улице Горького, и говорил с Галей о тополях, и без конца путался в мыслях, не зная, чего хочу.

"Ширяев, - говорила мне Галя. - Может, тебе взять?" "Приветик! говорила Лиза, показывая на школьный завтрак. - Мне пломбир!" И вдруг совсем непонятные слова Гали: "До собак им как до лампочки, а сами довольны - прогуливаются, кислородом дышат!"

"Зачем тебе эти ветки нужны от срезанных лип?" - спрашивал я.

"Для булочной. Ты же идешь в булочную, а со мной не хочешь".

"Почему ты соглашаешься, что это липы, ведь это тополя! Сама же говорила".

"Самые настоящие душистые тополя! Но мне не хочется с тобой спорить сегодня. У меня день рождения... А липы совсем другое. Просто ничего похожего. Вот на улице Горького, например... Но, честное слово, лучше нашей улицы нет... И какие мы мудрецы, что тогда на Ломоносовский не поехали!"

"Сколько мы с тобой живем? Вспомни, сколько?.. Сына вырастили... Ведь это главное. Самое главное! Понимаешь?"

* * *

На следующее утро я шел в школу так, как еще никогда не ходил. Мне хотелось идти в школу. Я знал, что меня там что-то ждет, кроме уроков, кроме отметок, кроме...

Вместо того чтобы идти двором, я вышел на улицу к срезанным тополям. А всегда ходил двором - так куда ближе.

Кучи веток еще не убрали. И та, из которой Лиза отламывала верхушки, была цела. Никто другой ее, наверно, не трогал, не растормошил.

А Лизы тут не было. Двести метров по улице, и я опять свернул в наш двор - прямо напротив школы.

Я искал Лизу Куприкову, хотя это было глупо. Все равно она придет и сядет за парту рядом со мной, как было уже много-много лет.

Мы уже поговорили о чем-то с ребятами у входа в школу, в раздевалке и перед классом - в коридоре на третьем этаже, а я все искал глазами ее.

В самом деле, я уже заранее знал, о чем спрошу ее.

Просто так, как бы мимоходом, когда она сядет за парту или даже во время урока:

"Зачем тебе эти ветки нужны?"

"Какие?" - спросит она. Может быть, добавит: "Ширяев".

И тут уже я не дам маху:

"Тополя, что ты вчера собирала".

Прозвенел звонок, а ее не было. Я сидел за партой один. И среди опоздавших, а у нас всегда кто-то опаздывает, ее не было.

На переменке я спросил одну из девчонок:

- Чего это сегодня Куприковой нет?

- Наверно, заболела, - безразлично сказала она. - Полкласса почти нет. Ты же знаешь: грипп какой-то вирусный. С осложнениями. Вот у Тони Антиповой воспаление...

Полкласса меня не интересовали. Тоня Антипова тоже. И уроки - в этот день.

После пятого я пошел уже не улицей, а опять двором.

В подъезде неожиданно столкнулся с Галей.

- Ты? Вот хорошо! Приветик! А у меня замок никак не открывается.

Я покраснел. Вспомнил, что весь день думал не о ней.

- Давайте, я попробую.

Я взял у нее ключ, вставил в замок. Вертел влево, вправо, никак.

- Дурацкий замок, - сказала она. - И придумают же такие!

- Не получается! - признался я и еще больше покраснел от неудачи. Никак!

- И дьявол с ним! Пусть мамочка моя ненаглядная помучается. Ее идея! Даже лучше! - зло выпалила Галя, и я совсем растерялся. Мне показалось, что она какая-то странная сегодня, непохожая на себя...

- Я пойду, - сказал я.

- Можно от тебя позвонить? - попросила Галя.

- Можно, чего ж нельзя...

Мы поднялись этажом выше, к нам. Я сразу же открыл дверь.

- Ты один?

- Один, отец с матерью на работе... Вот телефон.

- Я разденусь, а то жарко.

Галя сбросила пальто, присела к телефону, а я не знал, куда деть себя. Положил портфель, зачем-то пошел на кухню, опять вернулся. В столовой разделся. И снова на кухню.

Не слушать же мне ее разговоры по телефону.

Но я все равно слышал. Непонятный разговор, какой обычно мальчишки ведут вроде Вольки Карпова. Только слово "приветик" было ее, но она его повторила три раза и все по-разному: смешно, то зло, то с удивлением.

- Так я приеду, - сказала она под конец. - До вечера, да? Только ты сообрази, как договорились...

Опустив трубку, она позвала меня:

- Ты где?

- Тут.

Я вышел из кухни.

- Загуляла я, - призналась она протяжно-весело. - И дома не ночевала, и на работу не вышла. И буду гулять! У тебя, кстати, выпить нечего?

- Выпить? Чего?

- Не воды, конечно, - рассмеялась она. - Вы всегда посуды много порожней сдаете, я знаю. Посмотри...

- Так это когда гости...

- Посмотри, посмотри.

- Сейчас посмотрю в холодильнике, - услужливо пообещал я.

Она пошла за мной на кухню.

В холодильнике что-то было. Я достал начатую бутылку коньяку, показал ей.

- Вот это вещь! - обрадовалась она. - А мы всю ночь водку хлестали.

И сама достала с полки две чашки:

- Наливай!

- А-а... вторая зачем?

- Как зачем? Тебе!

- Что вы! Я... Мне...

У меня чуть не сорвалось с языка, что мне и так попадет, если отец с матерью заметят, а чтобы еще самому...

- Ну и приветик! Будь здоров! - сказала она. - Поехали! За нашу школу! Я тоже в ней училась. И за тебя!

Галя вобрала в себя воздух, словно перед тем как нырнуть под воду, и залпом выпила почти полную чашку.

Я ахнул.

Потом она села тут же, на кухне, за стол и долго не уходила. А я стоял рядом с ней, стоял с бутылкой в руках и не знал, что делать.

Галя молчала, и мне уже показалось, что ей плохо, как вдруг она посмотрела на меня, ухмыльнулась и сказала:

- Хорошо! До чего же хорошо, а! А я тебе нравлюсь? Скажи, нравлюсь?

Не знаю, что мне было сказать.

- Не знаю, - сказал я, ничего не соображая.

- Знаю: нравлюсь! Нравлюсь, нравлюсь, нравлюсь! И ты ходишь за мной, бегаешь, смотришь. И мне это нравится. Скажу даже тебе, что ты, в общем, ничего... Ничего, вот только бы постарше чуть. Но ты и не маленький. Я в твои годы...