Рейтинговые книги
Читем онлайн Раевский Николай Алексеевич. Портреты заговорили - Николай Раевский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 65 66 67 68 69 70 71 72 73 ... 129

II

О своей помолвке Пушкин сообщил в письмах некоторым близким друзьям еще до того, как родители H. H. Гончаровой разослали извещение от "Маия 6 дня". В. Ф. Вяземской он написал, например, о предстоящей свадьбе, прося ее быть посаженой матерью, не позже 28 апреля. 2 мая в письме к П. А. Вяземскому Пушкин спрашивает, сказал ли тот о помолвке своей сестре, Екатерине Андреевне Карамзиной. Около 5 мая он пишет П. А. Плетневу: "Ах, душа моя, какую женку я себе завел!" Вряд ли можно сомневаться в том, что Пушкин счел также себя обязанным известить о предстоящем событии и Елизавету Михайловну Хитрово. Не сделать этого значило бы серьезно ее обидеть, а Пушкин -- нельзя этого забывать -- был воспитанным человеком, хорошо знавшим светские обычаи. После отъезда Пушкина в Москву Елизавета Михайловна, догадавшаяся о цели поездки, отправляла ему одно письмо за другим, и эти отчаянные послания наскучили поэту. Уже во второй половине марта он пишет Вяземскому: "...она преследует меня и здесь письмами и посылками. Избавь меня от Пентефреихи" {Пушкин имеет в виду библейский рассказ о жене египтянина Пентефрия (Петифара), домогавшейся любви молодого Иосифа.}. Но "Пентефреиха" -- это для Петра Андреевича, в расчете на то, что он не разболтает. Для общества -- ее превосходительство генерал-майорша Хитрово, теща австрийского посла; для самого себя, несмотря на все ее странности,-- умный и преданный друг... Оскорбить ее молчанием Пушкин не мог. Можно думать, что Елизавета Михайловна, как ни было ей горько, в ответ на извещение поздравила жениха, но это письмо до нас не дошло. 9 мая она писала: "Я не имею для вас никакого значения. Говорите мне о вашей свадьбе и о ваших планах на будущее. Все разъезжаются, а хорошая погода не наступает. Долли и Катрин просят вас рассчитывать на них, чтобы вывозить в свет вашу Натали. Г-н Сомов дает уроки посланнику и его жене,-- что же касается меня, то я перевожу на русский язык "Светский брак" и буду его продавать в пользу бедных. Элиза -- 9-е вечером". Тон этого письма грустный, но спокойный -- Е. М. Хитрово, видимо, примирилась с неизбежным, но, быть может, это спокойствие только кажущееся, нарочитое. Она говорит о женитьбе поэта, которая, конечно, не перестала ее волновать, как-то походя, вперемежку с сообщениями о погоде, уроках Сомова и своих переводческих планах, кстати сказать, неосуществившихся и неосуществимых -- по-русски, как и по-французски, Елизавета Михайловна писала очень неправильно. Пушкин ответил довольно быстро. Письмо Хитрово он должен был получить числа 13--14, a его короткая (всего три строчки) записка датирована 18 мая: "Не знаю еще, приеду ли я в Петербург,-- покровительницы, которых вы так любезно обещаете, слишком уж блестящи для моей бедной Натали. Я всегда у их ног, так же как у ваших". Надо сказать, что одни и те же слова, даже если они точно переведены, зачастую в подлиннике звучат иначе, чем по-русски. "Бедной" в этой фразе по-французски -- всего лишь словесное украшение, а "быть у чьих-нибудь ног", как мы знаем -- старинная форма вежливости, и только. По существу же из письма Хитрово следует, что обе молодые графини, во-первых, считают себя приятельницами Пушкина, и, во-вторых, очевидно, в свете никто не сплетничает по поводу их дружбы с поэтом. Собственно говоря, "покровительницей" молодой женщины, начинающей выезжать в большой свет, скорее приличествовало стать Елизавете Михайловне, но легко понять, что в светском обществе над этим начали бы смеяться... В конце мая она пишет Пушкину еще одно письмо -- на этот раз очень длинное, очень серьезное и до предела искреннее. Деланного спокойствия в нем нет. Елизавета Михайловна примирилась с тем, что любимый человек женится, но не скрывает того, что ей тяжело: "Когда я утоплю в слезах мою любовь к вам, я тем не менее останусь все тем же существом -- страстным, кротким и безобидным, которое за вас готово идти в огонь и воду, потому что так я люблю даже тех, кого люблю немного". "Благодаря богу, у меня в сердце вовсе нет эгоизма. Я размышляла, я боролась, страдала и наконец достигла того, что сама желаю, чтобы вы поскорее женились. Устройтесь же с вашей прекрасной и очаровательной женой в хорошеньком, маленьком и чистом деревянном домике; по вечерам ходите к тетушкам составлять им партию и возвращайтесь домой счастливый, спокойный и благодарный провидению за вверенное вам сокровище". Возможно, что тогда, в мае 1830 года, заочно восхищаясь будущей женой поэта и сочиняя эту идиллию в духе Руссо (не хватает только зеленых ставен у предназначаемого Пушкину деревянного домика),-- Хитрово была искренна. Однако из письма Елизаветы Михайловны к Вяземскому от 12 сентября того же года {ЦГАЛИ.} видно, что спустя несколько месяцев ее отношение к невесте поэта, "прекрасной и очаровательной", резко переменилось -- по крайней мере на время. Хитрово, по-видимому, только что узнала, что Пушкин уехал (31 августа) из Москвы в Болдино. По этому поводу она разражается упреками по адресу Натальи Николаевны, в которых чувствуется и нескрываемая любовь к поэту, и несомненная ревность: "Как вы отпускаете Пушкина ехать среди всех этих болезней? Однако, его невеста создана для того, чтобы позволять ему носиться в одиночку. Так как нужно, чтобы он женился, я хотела бы, чтобы это уже совершилось и чтобы его жена, брат, сестра -- все они только бы и думали, как о нем позаботиться! Знаете, если бы они были под властью [его] очарования, как я, они не знали бы покоя ни ночью, ни днем!" {Отрывок публикуется впервые в этой книге.}. Долли теперь спокойнее и выдержаннее матери. Ее порывистая юность прошла. Тоже тревожится за друзей, которые могут заразиться холерой, но пишет Вяземскому 4 декабря 1830 года строки весьма рассудительные; "К тому же нет ничего менее веселого, чем современный салон, -- нет больше любезности, нет больше изящества в выдумках, если только вы и Пушкин вскоре не вернетесь -- жизнь в деревне, быть может, предохранила вас обоих от этой роковой заразы" {ЦГАЛИ.}. Фикельмон считает -- и она, надо думать, права, -- что, оставаясь в своем поместье, легче уберечься от холеры, чем в Москве. Вернемся теперь немного назад -- к лету все того же 1830 года. Свадьба Пушкина по разным причинам долго откладывалась. На короткое время (конец июня -- начало августа) он приехал в Петербург и затем снова вернулся в Москву. Очевидно, повидавшись с поэтом, Фикельмон записывает 11 августа 1830 года: "Вяземский уехал в Москву, и с ним Пушкин, писатель; он приезжал сюда на некоторое время, чтобы устроить дела, и теперь возвращается, чтобы жениться. Никогда еще он не был таким любезным, таким полным оживления и веселости в разговоре. Невозможно быть менее притязательным и более умным в манере выражаться". Быть может, поэт вспомнил о том, что в апрельском письме Дарья Федоровна заранее упрекала, его в том, что, женившись, он переменит свое отношение к ней. Вспомнил и лишний раз хотел показать, что все остается по-старому. Долли очень ценила в людях умение вести беседу, и в особенности, способность говорить просто и занимательно. Чувствуется, что именно эта способность Пушкина, оттенявшая его блестящее остроумие и ум, особенно восхищала молодую женщину. А в Долли он видит умную, блестящую собеседницу. В салоне Фикельмон поэт прост и естествен. 18 февраля 1831 года Пушкин наконец обвенчался с H. H. Гончаровой. Первые месяцы молодые прожили в Москве, а в середине мая, не поладив с тещей, поэт приехал с женой в Петербург, намереваясь провести лето и осень в Царском Селе. Вернемся снова к дневнику Фикельмон. 21 мая она записывает: "Пушкин приехал из Москвы и привез свою жену, но не хочет еще ее показывать [в свете]. Я видела ее у маменьки -- это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая -- лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением,-- глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, взгляд не то чтобы косящий, но неопределенный,-- тонкие черты, красивые черные волосы. Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, чего ему недостает, чтобы быть красивым,-- он так хорошо говорит, его разговор так интересен, сверкающий умом без всякого педантства". Портретов Натальи Николаевны известно немало, но почти все они относятся ко времени ее вдовства или второго замужества с генералом П. П. Ланским {О самом раннем снимке -- дагерротипе 1850--1851 годов см. в первом очерке настоящей книги.}. Немало мы знаем и описаний ее внешности в переписке и мемуарах современников. Прелестная, выразительная словесная акварель, набросанная Фикельмон после первой встречи с Натальей Николаевной,-- едва ли не лучший ее литературный портрет. Чувство прекрасного, которое было так сильно у Дарьи Федоровны, сказалось здесь в полной мере. Сказалась в ее записи и всегдашняя способность наблюдать людей. Фикельмон сразу заметила, что Пушкин влюблен в свою юную жену, хотя есть ряд свидетельств, что под венец он шел неохотно, почти по обязанности. За неделю до свадьбы (10 февраля 1831 года) он пишет своему приятелю Н. И. Кривцову: "До сих пор я жил иначе, как обыкновенно живут. Счастия мне не было <...>; Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся -- я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же женюсь я без упоения, без ребяческого очарования <...> Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью". Но свадьба состоялась, и радостно удивленный Пушкин почувствовал, что к нему в самом деле пришло долго не дававшееся счастье. Через шесть дней после венчания (24 февраля) он пишет П. А. Плетневу: "Я женат -- и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось -- лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился". Через три месяца счастливого, влюбленного поэта увидела у себя Фикельмон. По-прежнему он кажется ей очень некрасивым, даже уродливым человеком, о внешности которого забываешь, когда он начинает говорить. По-прежнему Долли отмечает сверкающий ум поэта. С обычной своей проницательностью она чувствует, что Пушкин счастлив. Пребывание молодоженов в Петербурге, где они жили в гостинице Демута, продолжалось всего неделю. 25 мая Пушкины уехали в Царское Село, куда вскоре в связи с начавшейся в столице эпидемией холеры переехали царская семья и двор. Вокруг резиденции были установлены карантины, и сообщение с Петербургом прекращено. К этому времени относится еще одно впервые публикуемое сообщение о Пушкине в письме Е. М. Хитрово к Вяземскому от 12 июля 1831 года; "Наш друг в Царском Селе -- я не могу для него ничего сделать -- за исключением книг" {ЦГАЛИ.}. Таким образом, несмотря на карантинные строгости, заботливая Елизавета Михайловна продолжала снабжать поэта нужными книгами, вероятно, используя при этом возможности своего зятя-посла {19 или 20 июня, очевидно, еще до установления карантинов, Пушкин благодарит в письме Е. М. Хитрово за присылку запрещенной к ввозу в Россию книги Минье.}. Мы видим, что ее отношение к Пушкину после его женитьбы остается прежним. Е. М. Хитрово сумела себя перебороть и, оставаясь другом Пушкина, жизни его больше не осложняла. Обратимся теперь снова к ее дочери. 25 мая, через четыре дня после того, как Долли писала в дневнике о счастии Пушкина, она в грустном письме к Вяземскому, полном тревоги по поводу холеры и событий в Польше, сообщала ему свои мысли о несчастии, которое она предвидит для четы Пушкиных в будущем... В письме, опубликованном еще в 1884 году сыном Вяземского {См. очерк "Переписка друзей", с. 178.}, имеются такие строки: "Пушкин к нам приехал, к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот раз еще любезнее; мне кажется, что я в уме его отмечаю серьезный оттенок, который ему и подходящ. Жена его прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие (pressentiment) несчастия у такой молодой особы. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем. У Пушкина видны все порывы страстей; у жены вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, я видела эту красивую женщину еще только один раз" {Сверив ставший традиционным перевод П. П. Вяземского с фотокопией подлинника, я добавил пропущенные Павлом Петровичем слова "у такой молодой особы" и "еще" (в последней фразе), а также несколько изменил пунктуацию. Курсивом выделено слово "предчувствие", подчеркнутое Фикельмон. Точную транскрипцию французского текста письма опубликовала Н. Каухчишвили. Дневник Фикельмон, с. 188.}. Еще определеннее выразились опасения Долли в письме к Вяземскому 12 декабря того же года: "Пушкин у вас в Москве, жена его хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение ее лба заставляет меня трепетать за ее будущность". Пушкинисты единодушны в оценке этого удивительного предвидения, которое говорит о глубоком уме и совсем исключительной интуиции двадцатисемилетней Дарьи Федоровны. Когда Пушкин женился, многие из его друзей, знавшие непостоянный нрав поэта, не ожидали ничего хорошего от этого брака, но несчастья непоправимого, катастрофы, кроме Фикельмон, не ожидал никто. Грустные пророчества Долли, несомненно, стоят в связи с тем ее свойством, которое ее родственница по мужу графиня Каролина Латур называла "avoir un oeil au bout du nez" {Сони, с. 214. Дословно: "Иметь глаз на кончике носа".}. Дарья Федоровна была вообще чрезвычайно склонна волноваться за людей, так или иначе ей дорогих, и легко видела их будущее в трагическом свете. "Это недуг, которым природа наделила меня в непереносимой степени",-- пишет она сестре 25 апреля 1849 года. Наталье Николаевне и отношению к ней мужа посвящено еще несколько интересных записей. 25 октября 1831 года поэт с женой присутствовал на большом вечере у Фикельмонов. Это было первое появление Пушкиной в высшем обществе Петербурга. Долли на следующий день записала: "Госпожа Пушкина, жена поэта, здесь впервые явилась в свете; она очень красива, и во всем ее облике есть что-то поэтическое -- ее стан великолепен, черты лица правильны, рот изящен и взгляд, хотя и неопределенный, красив; в ее лице есть что-то кроткое и утонченное: я еще не знаю, как она разговаривает,-- ведь среди 150 человек вовсе не разговаривают,-- но муж говорит, что она умна. Что до него, то он перестает быть поэтом в ее присутствии; мне показалось, что он вчера испытывал все мелкие ощущения, все возбуждение и волнение, какие чувствует муж, желающий, чтобы его жена имела успех в свете". И на этот раз Долли Фикельмон не ошиблась. Впоследствии светские успехи жены стали тяготить Пушкина, и он пережил в связи с этим немало горьких дней. Уже в сентябре 1832 года он пишет жене: "Я только завидую тем из них (друзей.-- H. P.), y коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадонны etc, etc. Знаешь русскую песню -- Не дай бог хорошей жены, Хорошу жену часто в пир зовут. А бедному-то мужу во чужом пиру похмелье, да и в своем тошнит". Позднее это похмелье стало еще сильнее, но, надо сказатьправду, наступило оно далеко не сразу. Привезя жену в столицу, поэт первое время, несомненно, сам увлекался и гордился ее светскими успехами. А зоркая, наблюдательная Фикельмон не расставалась с мыслью о несчастном будущем четы Пушкиных. 12 ноября 1831 года после бала у председателя Государственного совета Кочубея и за месяц до письма Вяземскому, о котором уже говорилось, она пишет в дневнике: "Поэтическая красота г-жи Пушкиной проникает до самого моего сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике -- эта женщина не будет счастлива, я в том уверена! Она носит на челе печать страдания. Сейчас ей все улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова ее склоняется и весь ее облик как будто говорит: "я страдаю"! Но и какую же трудную предстоит ей нести судьбу -- быть женою поэта, и такого поэта, как Пушкин!" Что сказать об этих задушевных строках? В подлиннике в них еще больше литературного блеска, но самое главное -- еще и еще раз Дарья Федоровна Фикельмон оправдывает прозвание "Сивиллы флорентийской" -- предсказательницы будущего. Личность Натальи Николаевны, жены великого поэта, продолжала интересовать Долли. Год спустя, 22 ноября 1832 года, она записывает: "Вчера мы дали наш первый большой раут <...> Общество еще лишено своего лучшего украшения, так как все почти молодые женщины еще остаются дома. Однако самая красивая вчера там была -- Пушкина, которую мы прозвали поэтической как из-за мужа, так из-за ее небесной и несравненной красоты. Это образ, перед которым можно оставаться часами как перед совершеннейшим созданием творца" {Дополненный мною перевод сличен с фотокопией с. 106--107 второй тетради дневника.}. По-видимому, в этот день, 22 ноября, имя поэта упоминается Долли в последний раз и затем внезапно исчезает со страниц ee дневника вплоть до записи о дуэльной драме. Однако факт этот нуждается в проверке (напомню, что за 1832--1836 гг. дневник не опубликован, кроме небольших отрывков), но, по словам А. В. Флоровского, прочитавшего весь документ в подлиннике, "приведенными записями, к сожалению, и ограничивается -- кроме рассказа о смерти <...> -- находящийся в дневнике гр. Ф. материал непосредственно о Пушкине и его жене" {Флоровский. Пушкин на страницах дневника, с. 570.}. Я не рассмотрел еще одной записи, относящейся к Наталье Николаевне, хотя она сделана несколькими месяцами раньше последней. Ее содержание показывает, что, по-прежнему восхищаясь красотой Пушкиной, "совершеннейшего создания творца", Фикельмон с некоторого времени начала очень скептически относиться к ее уму. В сентябре 1832 года, когда у Пушкина уже началось "похмелье" от всеобщего увлечения внешностью его жены, в дневнике наблюдательницы, в связи с вечером у князей Белосельских-Белозерских на Крестовском острове, появляется такая запись: "Госпожа Пушкина, жена поэта, пользуется самым большим успехом; невозможно быть прекраснее, ни иметь более поэтическую внешность, а между тем у нее не много ума и даже, кажется, мало воображения" {Там же, с. 665. Фотокопии этой записи я не получил.}. Впоследствии, как мы увидим, в связи с дуэльной драмой Фикельмон отзывается об уме Натальи Николаевны тоже довольно резко. Права ли она? Такой вопрос поставил я в первом издании книги "Портреты заговорили" и предпринял попытку коротко ответить на него. В некоторых своих суждениях я, видимо, был не прав. Личность Натальи Николаевны, как выясняется, была гораздо сложнее. И поскольку она продолжает волновать не только исследователей-пушкинистов, но и широкого читателя, необходимо рассмотреть ее более подробно. О жене поэта сейчас пишут многие, и это понятно. Как сказала еще современница Гончаровой H. M. Еропкина*, "Наталья Николаевна сыграла слишком видную роль в жизни Пушкина, чтобы можно было обойти ее молчанием". Сведения о жене Пушкина до недавнего времени были очень неполными и носили большей частью весьма пристрастный характер. Отзывы современников, которым, казалось бы, необходимо доверять больше, чем кому-либо другому, на деле оказываются малоубедительными, так как они не были объективными. Трудно понять, почему так случилось, но травля Натальи Николаевны началась еще при жизни Пушкина. "Вообрази, что на нее, бедную, напали...-- писала мужу сестра Пушкина Ольга Сергеевна Павлищева еще в 1835 году.-- Почему у нее ложа в спектакле, почему она так элегантна, когда родители ее мужа в такой крайности, -- словом, нашли пикантным ее бранить..." Судя по всему, Пушкина очень огорчало это несправедливое отношение света к его жене. Возвратясь из Михайловского, он жаловался Осиповой: "В этом печальном положении я еще с огорчением вижу, что моя бедная Натали стала мишенью для ненависти света". Бурный всплеск "ненависти света" произошел после смерти Пушкина, как он и предвидел: "Бедная! Ее заедят..." -- сокрушался умирающий поэт. И затем новая волна враждебных Наталье Николаевне выступлений в печати поднялась в 1878 году, спустя почти 30 лет после ее смерти, когда переданные Тургеневу младшей дочерью Пушкина Натальей Александровной Меренберг письма Пушкина к жене были опубликованы в "Вестнике Европы" (кн. I). И теперь, спустя сто лет, отдадим должное вдове поэта -- кроме А. П. Керн, кажется, никто из женщин, корреспонденток Пушкина, не имел мужества полностью сохранить его письма. Некоторые, как, например, баронесса Вревская ("кристалл души моей") перед смертью, несмотря на мольбы ее дочери, уничтожила письма Пушкина полностью. Между тем в письмах к жене поэт порой не стеснялся в выражениях, и некоторые из этих выражений не могли быть приятны вдове поэта и она не могла не понимать, что впоследствии их могут использовать для очернения ее личности. В какой-то мере в этом случае нельзя не согласиться с Араповой, когда она говорит: "... только женщина, убежденная в своей безусловной невинности, могла сохранить (при сознании, что рано или поздно оно попадет в печать) то орудие, которое в предубежденных глазах могло обратиться в ее осуждение" {А. П. Арапова. Приложение к "Новому времени", 1907--1908 гг.}. Скептическое отношение к духовному облику жены поэта, как мы уже сказали, было предопределено ее современниками. Насколько оно соответствует истине, мы увидим по ходу изложения и анализа различных источников. Что же касается первых исследователей дуэльной истории, то здесь случилась довольно странная вещь: многие отрицательные отзывы современников о личности жены поэта принимались на веру без всякой осторожности (положительные при этом зачастую отсеивались), в то же самое время совершенно игнорировалось мнение самого Пушкина о своей жене, в которой он видел "чистейшей прелести чистейший образец". Исполнились мои желания. Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона, Чистейшей прелести чистейший образец. Жуковский, познакомившись поближе с Натальей Николаевной, находил, что она -- "милое творение". "Женка Пушкина очень милое творение. C'est le mot {Лучше не скажешь (франц.).}. И он с нею мне весьма нравится. Я более и более радуюсь тому, что он женат. И душа, и жизнь, и поэзия в выигрыше" {Письма В. А. Жуковского к А. И. Тургеневу. Изд-во Русского архива, 1895, с. 256.}. Обратим особое внимание на фразу из письма Жуковского: "И душа, и жизнь, и поэзия в выигрыше" и прислушаемся, как она созвучна признаниям самого Пушкина: "Женка моя прелесть не по одной наружности" {Письмо от 26 марта 1831 года.}. И, наконец, посмотрим, как отзывается о Наталье Николаевне поэт в своих письмах к ней. "Какая ты умненькая, какая ты миленькая! Какое длинное письмо! как оно дельно! благодарствуй, женка! Продолжай, как начала, и я век за тебя буду бога молить" (25 сентября 1832 года). "Гляделась ли ты в зеркало, -- писал он ей спустя два с половиной года после женитьбы,-- и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете -- а душу твою люблю я еще более твоего лица" {Письмо от 21 августа 1833 года.} (подчеркнуто мною.-- Н. Р.). В одном из писем Пушкина к жене мы читаем до предела откровенное признание: "Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив". Перечитывая то ласковые, то сердитые, но всегда задушевные письма Пушкина к жене, нельзя не заметить, что они полны любви и искренней заботы о ней. В свое время они глубоко взволновали большого русского писателя А. И. Куприна. Он писал: "Я хотел бы тронуть в личности Пушкина ту сторону, которую, кажется, у нас еще никогда не трогали. В его переписке так мучительно трогательно и так чудесно раскрыта его семейная жизнь, его любовь к жене, что почти нельзя читать это без умиления. Сколько пленительной ласки в его словах и прозвищах, с какими он обращается к жене! Сколько заботы о том, чтобы она не оступилась, беременная,-- была здорова, счастлива! Мне хотелось бы когда-нибудь написать об этом <...> Ведь надо только представить себе, какая бездна красоты была в его чувстве, которым он мог согревать любимую женщину, как он, при своем мастерстве слова, мог быть нежен, ласков, обаятелен в шутке, трогателен в признаниях! <...> Я хотел бы представить женщину, которую любил Пушкин, во всей полноте счастья обладания таким, человеком" {Врем. ПК, 1972, с. 113--114.}. Волею судьбы Наталья Николаевна Гончарова стала женою гениального поэта. Трудно сказать с уверенностью, был ли этот брак счастливым (вспомним слова Долли Фикельмон о том, что трудно быть женою поэта, в особенности такого поэта, как Пушкин). Одно является несомненным: именно браку с великим поэтом Наталья Николаевна обязана тем, что имя ее повторяется на все лады вот уже второе столетие. Потомков продолжает волновать, вопрос о том, каков же был подлинный духовный облик этой горячо любимой Пушкиным женщины? Предки Натальи Николаевны, как я уже упомянул, были дворянами, но дворянами недавними. Ведя жизнь богатых дворян, в то же время Гончаровы по существу оставались купцами и промышленниками. Надо сказать, что эта деловая жилка в какой-то мере была свойственна и Наталье Николаевне, несмотря на ее внешность "Российской Психеи". Но об этом я буду говорить позднее. Мы располагаем лишь очень отрывочными сведениями о детстве и юности Натальи Николаевны. Совсем мало мы знаем и внешность будущей знаменитой красавицы в детском возрасте. Сохранился лишь один-единственный портрет 8- или 9-летней Таши Гончаровой, задумчивой и несколько грустной девочки. Такое же впечатление производят и несколько сохранившихся ее детских писем к деду. Они искренни, не банальны и говорят, между прочим, о любви девочки к цветам, которые она сама разводила. Барышни Гончаровы, в том числе Таша, получили не худшее, а может быть, в некотором отношении лучшее образование, чем большинство их сверстниц. Когда Наталья Николаевна стала девушкой, ее кавалерами и, наверное, поклонниками были образованные молодые люди -- студенты Московского университета. Домашняя обстановка в семье Гончаровых в пору детства и юности Натальи Николаевны, еще раз повторим, была тяжелая и не могла не отзываться на психике девочки. Однако духовный облик ее, видимо, оставался необычайно привлекательным. Об этом говорят интересные воспоминания Еропкиной, одной из немногих рисующей Наталью Николаевну вне всякой связи с дуэльной трагедией. Она пишет: "...Я хорошо знала Наташу Гончарову, но более дружна она была с сестрой моей Дарьей Михайловной. Натали еще девочкой-подростком отличалась редкой красотой. Вывозить ее стали очень рано, и она всегда окружена была роем поклонников и воздыхателей. Участвовала она и в прелестных живых картинах, поставленных у генерал-губернатора кн. Голицына, и вызывала всеобщее восхищение. Место первой красавицы Москвы осталось за нею. Наташа была действительно прекрасна, и я всегда восхищалась ею. Воспитание в деревне на чистом воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно пропорционально сложена, отчего и каждое движение ее было преисполнено грации. Глаза добрые, веселые, с подзадоривающим огоньком из-под длинных бархатных ресниц. Но покров стыдливой скромности всегда вовремя останавливал слишком резкие порывы. На главную прелесть Натали составляло отсутствие всякого жеманства и естественность. Большинство считало ее кокеткой, но обвинение это несправедливо. Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении, помимо ее воли, покоряли ей всех. Не ее вина, что все в ней было так удивительно хорошо. Но для меня так и осталось загадкой, откуда обрела Наталья Николаевна такт и умение держать себя? Все в ней самой и манера держать себя было проникнуто глубокой порядочностью. Все было comme il ' faut {Безупречно.}-- без всякой фальши. И это тем более удивительно, что того же нельзя было сказать о ее родственниках. Сестры были красивы, но изысканного изящества Наташи напрасно было бы искать в них. Отец слабохарактерный, а под конец и не в своем уме, никакого значения в семье не имел. Мать далеко не отличалась хорошим тоном и была частенько пренеприятна... Поэтому Наталья Николаевна явилась в этой семье удивительным самородком. Пушкина пленили её необычная красота, и не менее вероятно, и прелестная манера держать себя, которую он так ценил". Однако, надо сказать, что порой Пушкин все же находил в жене недостаток comme il faut, в чем её и упрекал. 30 октября 1833 года он писал жене: "...ты знаешь, как я не люблю все, что не comme il faut, все что vulgar" {Отзывается невоспитанностью... вульгарно.}. Думается, однако, что в Наталье Николаевне временами чувствовалось не так ее московское прошлое, как прочная душевная связь с очень провинциальной жизнью Калужской губернии, где находилось поместье Гончаровых Полотняный Завод и где прошло ее детство. Недаром в письме Пушкина к Наталье Николаевне, от 3 августа 1834 года есть такие строки: "Описание вашего путешествия в Калугу, как ни смешно, для меня вовсе не забавно. Что за охота таскаться в скверный уездный городишко, чтоб видеть скверных актеров, скверно играющих старую, скверную оперу? что за охота останавливаться в трактире, ходить в гости к купеческим дочерям, смотреть с чернию губернский фейворок, когда в Петербурге ты никогда и не думаешь посмотреть на Каратыгиных и никаким фейвороком тебя в карету не заманишь. Просил я тебя по Калугам не разъезжать, да, видно, уж у тебя такая натура". Характерно также письмо вдовы Пушкина к Александру Ивановичу Тургеневу от 10 марта 1843 года {А. А. Фомин. Петр Николаевич Тургенев и его дар русской науке.-- "Отчет Отделения русского языка и словесности". СПб., 1912. Приложения, с. 60--65.}. Этот любопытный документ опубликован давно и частью воспроизведен фототипически, но почему-то не привлек внимания исследователей и, насколько я знаю, до сих пор не был даже переведен. Приведу из него несколько строк. Тридцатилетняя Наталья Николаевна пишет пятидесятидевятилетнему Тургеневу впервые, -- по ее словам, он не знает ее почерка, не встречались они ряд лет, но тон дружеской болтовни Пушкиной чрезвычайно фамильярный, а некоторые фразы граничат с пошлостью. "Я не требую от вас полной правды, я только смиренно спрашиваю имя того цветка, который в данное время остановил полет {Публикатор неправильно прочел "roi" (хоботок бабочки) вместо "vol" (полет), как это видно из приложенного факсимиле чисти письма.} нашей желанной бабочки. Увы, все те, кого вы покинули здесь (в Тригорском.-- Н. Р.), вянут, ожидая вас. Не говорю вам, чтобы годы были здесь ни при чем, но приезжайте наконец поскорее собрать их последние ароматы {Вероятно, это намек на известное стихотворение "Цветы осенние милей...", которое Пушкин посвятил П. А. Осиновой.}. Теперь прощайте, самое ясное, что я должна вам сказать на свой счет, это то, что я сохраню о вас самое нежное воспоминание, всецело основанное на дружбе, не прочтите на любви.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
1 ... 65 66 67 68 69 70 71 72 73 ... 129
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Раевский Николай Алексеевич. Портреты заговорили - Николай Раевский бесплатно.
Похожие на Раевский Николай Алексеевич. Портреты заговорили - Николай Раевский книги

Оставить комментарий