Мифогенная любовь каст, том 2 - Павел Пепперштейн

— Приходилось ли вам, голубчик, задумываться о том, как расшифровывается само слово — «человек»?

— Чело и веки, — сказал Дунаев.

— Я слышал эту версию. Она неверна. Слово «человек» означает «се-ловец», то есть «это — охотник». Некогда, в глубокой древности, охотники, блуждающие в лесах, так обозначали друг друга. Вы тоже попали в лес, но не были там охотником. Из этого вы сделали вывод, что вы нечеловек. Правильный вывод. Кроме того, вы не встретили там других охотников. И это означает, что людей вообще нет. Да… — Врач задумчиво покачал головой. — В общем, земную жизнь пройдя до середины, Владимир Петрович, вы очутились в сумрачном лесу. И продолжаете в нем блуждать. И вы к тому же не одиноки. Или все же одиноки?

— Одинок все же, — сипло ответил Дунаев.

— Я тоже так думаю. Но и жизнь одинока. Подумайте о Земле, о единственной живой планете, затерянной в безбрежном и мертвом космосе. С одной стороны — что вы получили в награду за свои подвиги? Ослиный хвост. Иными словами: от дохлого осла уши. Это, конечно же, издевательство. Но — педагогическое издевательство. Ведь, если посмотреть на дело с другой стороны, ваш бред спас вас. Он укрыл вас от страшной реальности, он действовал как обезболивающее, он милосердно уничтожал страдание. Он стал, конечно же, инструментом вашего самосохранения. Он еще и обучал вас. Бред стал вам школой. И неплохой школой. Ваши «магические учителя» не так давно поздравили вас с окончанием средних классов. Считайте, что вы перешли в «высшие классы». Только теперь это уже не учение. Это — лечение. Так, в общем-то, живут все. До определенного возраста учатся, потом — лечатся.

— Почему вы считаете, что мой мозг — это мой Бог? — спросил Дунаев.

Врач в ответ приподнял керосиновую лампу, осветив репродукцию фрески Микеланджело, висящую над его рабочим столом. Только что сотворенный Адам, еще скованный истомой полубытия, как медленно просыпающийся, поднимает и протягивает руку. Его указательный палец почти встречается в воздухе с указательным пальцем Бога. Но между ними все же остается небольшой промежуток. Создатель парит в облаке, состоящем из развевающихся одежд и ангелов. В центре этого «облака» находится и Ева. Оттуда, из центра этого божественного сгустка, из-за могучего плеча Бога, она, полуобернувшись, смотрит на своего суженого. Смотрит с недоумением.

— Видите эти очертания? — спросил доктор, указывая на форму божественного «облака». — А теперь взгляните сюда.

Он достал откуда-то прозрачную кальку, на которой тонкими линиями была нанесена схема человеческого мозга в разрезе. Врач приложил кальку к изображению Бога и ангелов. Очертания мозга и божественного сгустка совпали. Рука Создателя, выходящая из «облака» и протянутая к Адаму, соответствовала глазному каналу.

— Вот, собственно, небольшое послание, завещанное нам великим художником. Человеческий мозг, этот инопланетянин, живущий на вершинах нашего тела (вспомните марсиан Уэллса), и есть наш Бог, создающий для нас мир и нас самих. А теперь посмотрите туда.

Врач выше поднял лампу и осветил глубину комнаты, где висели несколько зеркал различной формы, в различных рамах. Все они повешены были так, чтобы отражать репродукцию Микеланджело.

— Отражение мозга, — задумчиво произнес аккуратный старик. — Я называю отражение мозга специальным словом — Гзом. Это скорее прозвище, нежели научный термин. Гзом — это разум среды. И мозг, в свою очередь, есть отражение Гзома. Мы на самом деле мыслим не мозгом. Мы мыслим Гзомом.

Дунаев растерянно переводил взгляд, глядя то на картину в раме, то на ее отражение в зеркалах. Переводил взгляд с Мозга на Гзом. И обратно.

Под репродукцией Микеланджело висел вырезанный из черной бумаги профиль самого врача. Он был заключен в рамку, представляющую из себя гирлянду свивающихся в хоровод жирафов, страусов, бегемотов и других экзотических животных. Все это были также силуэты, мастерски вырезанные из цельного листа черной бумаги.

— Это делал один мой последователь, — усмехнулся старый врач. — Раньше у меня имелось много учеников. Раньше я лечил людей. Но потом отстранился от них. Теперь мне приятнее лечить животных. Для вас я сделал своего рода исключение, и то потому, что вы отрекомендовались нечеловеком. Ваш психоз вступил в интересные отношения с различными галлюциногенными веществами, которыми потчевал вас лес. У вас, конечно же, глубокое, эшелонированное отравление. Но очищать организм еще рано. Путь ваш лежит сквозь галлюцинации. С их помощью вы сопереживаете события войны. Если отнять у вас бред сейчас, вы просто провалитесь… Вам нужно дотянуть до конца войны. Шаман из Ежовки верно сказал: вам надобно постоянно выводить безумие наружу, лицезреть его воочию. Для этого нужны снадобья, яды. До сих пор вы питались грибами, травами и другими ядами родной земли. Но Красная Армия теснит врага к границам СССР. Война выплеснется за границу. Для того, чтобы ваше безумие смогло сопровождать наших солдат вне Отечества, для того, чтобы «дойти до Берлина», вам нужен новый препарат, новый яд, уже не взращенный родной землей, выпестованный не соками леса, а разумом медиков. Вспомните: где кончается родная земля, там начинается пустота. Чтобы шагать по ней, не проваливаясь, нужно обзавестись новым магическим зельем. Не претендую на звание мага, но, пожалуй, смогу помочь вам в этом деле. До войны я участвовал в исследованиях одного медикамента. Первоначально предполагалось использовать его как обезболивающее. Я, вообще-то, начинал как анестезиолог. Много занимался болевыми сигналами, их устранением. У меня даже прозвище было с этим связанное в медицинских кругах. Но, в ходе разработок, у этого вещества обнаружились поразительные побочные эффекты, которые, я надеюсь, вам понравятся. Потом я отказался от участия в этих исследованиях. Пришлось передать тему одному коллеге. Я уже упоминал сегодня, что разветвленный и зрелый бред способен фрагментами отражать будущее. На этом держатся все гадательные практики. Галлюцинации, вызываемые к жизни данным веществом, находятся в особых, трудноописуемых отношениях с будущим. Вы сами увидите.

Врач встал и подошел к шкафчику, где, по-видимому, хранились лекарства. Выдвинув верхний ящичек, он достал несколько прозрачных ампул.

— Вот, возьмите. Совершенно синтетическое вещество, не имеющее в природе никаких аналогов. У него еще нет имени. Когда сочтете нужным, взломайте ампулу и выпейте содержимое. Физического ущерба оно вам не причинит.

Дунаев взял ампулы, посмотрел на просвет. Чистая, прозрачная жидкость. Как вода.

— Да, как вода, — кивнул врач. — Запах химический, аптечный. Не самый неприятный из запахов. Кажется, я сделал для вас все, что было в моих силах. Да, вот еще… Я обещал подарить вам на прощанье мою брошюру. Вот она. Почитаете на досуге.

Врач протянул Дунаеву скромно изданную брошюру. Парторг взглянул на обложку:

П.А.Арзамасов.Нарушения психики у животных.Научиздат. 1931.

— Значит, ваша фамилия Арзамасов. Где-то я уже слышал эту фамилию, — произнес Дунаев.

— Да-с. Арзамасов к вашим услугам. Фамилия не из редких.

— И что же, вы тоже — бог? — неожиданно для самого себя спросил парторг.

Старик снова усмехнулся.

— Все мы склонны подражать Богу или же богам, о которых знаем из книг. Я не исключение. Как-то раз, вдохновленный ветхозаветной «Книгой Иова», я удачно вылечил одного пациента от тяжелейшего ипохондрического бреда (ему казалось, у него распадается тело). Вылечил, всего лишь описав ему устройство бегемота и среду его обитания. «Ипохондрия» и «гиппопотам» — от одного корня, и то, и другое конского, так сказать, происхождения. Люблю лошадей. Я также рассказывал ему о китах. Кажется, это был единственный успешный случай моего богоподражания. Будем надеяться, что сегодня содеялся второй такой случай. Вчера всю ночь провозился с мотыльком — он опалил крылышко на свечке. Сегодня — вы. Завтра ко мне привезут на осмотр одного немецкого офицера. Они ведь тоже нелюди. Поэтому придется уделить и ему время. Так что надобно мне выспаться. Ну-с, научить вас напоследок одному редкостному йогическому приему, с помощью коего возможно пережить повешенье?

— Нет, пожалуй. Спасибо, — внезапно отказался Дунаев. — Пули немецкие меня не брали, и петля не возьмет. А если и придется умереть в петле, хотя бы умру со стоячим хуем. Так веселее.

— Что ж, слышу слова, достойные мужчины, — одобрительно усмехнулся доктор. — Желаю удачи.

Пожав врачу руку, Дунаев вышел в ночной сад. Было холодно.

глава 30. Звезды

Дунаев совершенно не знал, куда ему идти. Девочка в голове не подавала никаких сигналов. Прослойки стояли где-то рядом, но были словно бы заперты на замок. Магические техники не действовали. Тем не менее после разговора с врачом Дунаев чувствовал себя как-то легко.