Гарнизон - Игорь Николаев

— Дружище! Ну вот как ты угадал?!! Друг!!!

Вождь развернулся волчком и заорал своим. Те отозвались нестройным, но определенно одобрительным хором, потрясая кулачищами и оружием.

— Друг! — умиленно повторил Готал, вновь обратившись к комиссару. — Всем ваши вагоны хороши, только вот махонькие — развернуться негде. И бахалы крошечные, никакой радости от баха! А тут на прямо как у нормальных парней… Я то думал — щас башню сворачивать надыть! А не надыть!

Оторопевший Иркумов начал потихоньку понимать, что орк ведет речь именно о той самой пробоине, которую танкист считал недостатком и поводом для претензий. Но у босса оказалось свое понимание вопроса и прочие парни его полностью разделяли.

— В такую бойницу любая пуха пролезет! — Готал радовался, как ребенок, получивший на день рождения пиктографический образ Бога — Императора. Из тех, что продаются на самые большие праздники, заключенными в марципановую рамку, чтобы любовь возвышенная, духовная, гармонично соединилась с усладой тела. — Совать куда следоваит легко, заряжать легко, менять легко!

Видимо, Готал подал какой — то незамеченный людьми сигнал, потому что из — за кормы дареного Лемана трусцой выбежал гретчин — подручный, тащащий на горбе кривой пластиковый футляр цилиндрической формы, длиной примерно с метр или чуть больше.

— Как договаривались! — хлопнул в ладони Готал, вызывая воздушную ощутимую воздушную волну. — Вот вам винтило для пулеметов. На палец хомоса, из лучшей стали.

Морда мехбосса дрогнула так, будто орк с трудом сдержал непрошеную слезу.

— Для себя болванку берег, — всхлипнул вождь. — Думал, сварганю шуту всех шут… Но, значит, не свезло… А где ваш мелкий комендант? А, Горка и Морка с ним! Бери, пользуйся.

— Испытать надо, — негромко вставил пару слов комиссар.

— А то ж, — расплылся в масляной улыбке Готал, его глаза превратились в узкие щелочки. — Испытывай!

— Пару часов понадобится, — сообщил Иркумов. — Первый ствол откуем, тогда скажу в точности, годно или нет.

— Куй, — великодушно позволил орк. — Вы же добрые, честные хомосы, которые не обманут старого доверчивого товарища?

— Не обманем, — пообещал комиссар. — Сейчас попробуем матрицу в работе. Если все хорошо — забирайте танк. И о патруле договоримся.

— И про разные полезные вещи не забудем, — быстро напомнил Готал. — Горючка там и прочее.

— Не забудем.

Когда люди вернулись под защиту рва и вала, комиссар тихо спросил:

— Как быстро сможешь нас довооружить?

— Часть деталей я уже отфрезеровал, — так же тихо и четко отрапортовал танкист. — Если эта штука не сломается от щелбана… — Иркумов взвесил в руке увесистый орочий футляр. — За три дня я соберу десять пулеметов. Далее производительность станет примерно по одной машинке за те же три дня.

— Патроны?

— Будут. Но немного. Для пороха ингредиентов маловато. Пока хватит, но нужно будет искать целлюлозу.

— Значит будем искать, — подытожил Тамас. — И, кстати, а где действительно наш… комендант?..

* * *

«Я прощаю тебя, Уве Холанн…»

Комендант Холанн шел, не разбирая пути, низко опустив голову. Кто — то встречался ему, что — то говорил, но чаще люди просто боязливо уступали дорогу. Комиссар хорошо поработал, внушая гарнизону слухи об эпичной значимости и положении ревизора и коменданта. Но даже если бы Хаукон не произнес ни слова, все уже знали, кто приказал провести экзорцизм оскверненной техники. Одного этого оказалось достаточно, чтобы окружить Уве невидимой, но прочнейшей стеной опасливого почтения и отчуждения.

Тот, кто приказал очистить машины, не взирая на последствия. Тот, кто навсегда запятнал душу связью с Хаосом и уже не имеет значения, из каких побуждений. Тот, кто хладнокровно, расчетливо обрек на смерть экзорциста. И никому уже нет дела до того, как все случилось на самом деле.

«Я прощаю тебя, Уве Холанн… Прощаю за твой грех неверия.»

Прежде таинственный комендант внушал почтение, как посланец далекого Танбранда и может быть даже самого губернатора. Сейчас Холанн вызывал скорее суеверный ужас.

«Я прощаю тебя, Уве Холанн… Ты думал, что поступаешь во благо, хотя тебе это и не зачтется…»

Уве сорвал маску, позволявшую успешно скрывать от солдат смятение, и отбросил в снег. Он тяжело дышал, жадно хватая ртом уличный холод, кривя бледные губы, но никак не мог надышаться. Словно воздух внезапно утратил природные свойства и насытился углекислотой так, что легкие работали впустую. Холанну было жарко, пот лился ручьями, пропитывая белье и подкладку комбинезона. Сероватые волосы торчали в разные стороны слипшимися перьями, отброшенный капюшон болтался за спиной черной тряпкой.

«Я прощаю тебя, Уве Холанн… Все равно наказание, на которое ты обрек себя, окажется страшнее любого проклятия…»

Уве остановился и закусил кулак, чувствуя, как зубы погружаются в шероховатую ткань комбинезона. Синтетическая горечь заполнила сухой рот. Счетоводу хотелось заплакать, излить бесконечное горе и душевную боль в спасительной влаге. Но у Холанна больше не осталось слез. Поэтому он бродил по базе, а встречные шарахались по сторонам, едва увидев болезненный, горящий сумасшествием взгляд коменданта.

Уве шел, и раз за разом вспоминал карантинный бокс в лазарете Александрова. Последнее пристанище священника Фация Лино, экзорциста Восемнадцатого ангара.

«Ты хороший человек, Уве Холанн. Просто тебе не повезло принять суровое решение в суровое время. Но так или иначе, ты выбрал, и будешь жить с памятью об этом, сколько тебе отмерено.»

Священник умирал страшно, в немыслимых страданиях, отравленный эманациями Хаоса. По сути, он не просто изгнал скверну их машин, но принял ее в себя, не в силах предложить злотворной сущности более надежный сосуд. И теперь только собственной смертью мог навсегда изгнать мерзость из этого мира. Кожа его посерела, кровь обратилась в черную вязкую жижу, непрерывно изливающуюся из горла. Фаций ослеп, и все попытки Александрова облегчить его страдания оказались безрезультатны. Последнее, что мог сделать Виктор — это предложить страдальцу смертельный яд. Но Лино отказался, слабо прошептав, что только Бог — Император вправе забрать у ничтожного слуги величайший дар — дар жизни. И это произойдет в отмеренный срок, ни мгновением раньше.

Перед тем, как началась агония, Холанн смог набраться смелость и прийти к человеку, которого убил своим приказом. Они говорили недолго, через интерком, разделенные бронестеклом герметичного бокса. Точнее говорил Фаций, а Холанн чувствовал, как с каждым словом умирающего мертвеет его собственная душа.

«Я прощаю тебя. И благословляю словом и силой Бога — Императора. Может быть Он окажется милосерден, и расплата не окажется чрезмерно высокой. Но я не прощаю еретика Тамаса. Пусть мое проклятие падет на его голову.»

— Господин комендант…

Холанн не сразу понял, что кто — то осмелился обратиться к нему.

— Господин комендант…

— Что? — непонимающе вопросил Уве. Собеседник странно расплывался перед глазами, словно пятно несфокусированного света.

— Там… вас… это…

Кажется, это был Сэм Акерман… Мальчишка из беженцев. Или нет?

— Там приземлился геликоптер… — бормотал юноша, отчаянно дрожа и пряча взгляд. — Персона какая — то.

— Персона? — пустым, безжизненным голосом спросил Уве.

— Персоны, то есть, — окончательно стушевался Акерман или не Акерман. — Большие такие, хотят с главным говорить… Ну, то есть с вами…

Как выяснилось, «большие» относилось не к размерам, а к положению. Волт действительно посетили весьма значимые персоны из самого Адальнорда. Вернее, одна персона, к коей прилагались члены семьи и охранник.

Как быстро рассказал по пути Акерман, сначала воздушный экипаж вознамерился сесть прямо у главной антенны, но после предупреждающего выстрела из лазканона приземлился чуть поодаль, на выдающемся за охраняемый периметр участке взлетной полосы. Недалеко от бронетехники, которую с мученическим видом скоблили штрафники — утром комиссар предложил им простой выбор — гауптвахта в виде добровольческих работ или немедленный расстрел.

Охрана уже открыла проход в колючей вязанке, держа под прицелом и геликоптер, все еще дышащий жаром двигателя, и прибывших гостей. В первое мгновение Уве показалось, что он увидел Координатора отчетности сектора. Того самого, что отправил счетовода в экспедицию на Базу номер тринадцать. Но при более пристальном взгляде комендант убедился, что ошибся. Прибывший был просто очень похож на координатора, словно брат — близнец — такой же дородный толстяк с заплывшими глазками и пухлыми пальцами. Рядом стояла некая дама — надо полагать, супруга — габаритами немногим уступавшая отцу семейства. Двое детей неопределенного возраста. Учитывая доступ к разнообразным геронтологическим микстурам им могло быть и в районе двадцати, и все сорок лет. А вот слуга, он же телохранитель и пилот, разительно отличался от пассажиров. Собранный, подтянутый, в зеленоватой ливрее, измятой и забрызганной кровью. На взгляд Уве, кровь была относительно свежая, и это наводило на определенные мысли относительно путей, которыми беженцы добыли геликоптер.