Башня. Новый Ковчег-3 - Ольга Скляренко

Пашку тоже. Весь остаток дня на них дулся. Потом простил, конечно.

Такое сравнение не очень-то понравилось Киру. Какой из Савельева Санька Григорьев? Савельев уже старый, важный, при власти, даже сейчас, скрывающийся и мёртвый для всех — всё равно при власти. А Санька Григорьев, он молодой, смелый, как Кир. Савельев уж, скорее, дядя главной героини, который терпеть не может Саньку, потому что тот, как и сам Кир, отщепенец в его глазах.

Но с другой стороны… Павел Григорьевич тоже когда-то был молодым. И Литвинов, и Анна Константиновна. Кир попытался себе представить их своими ровесниками и не смог. Он недоверчиво взглянул на Литвинова.

— Что? — тот поймал его взгляд, понял, ухмыльнулся. — Думаешь, какие из нас с Павлом герои? Старыми нас считаешь? Да не мотай головой, вижу, что считаешь. Это нормально. Я сам в твои годы, думал, что после тридцати жизни нет, а уж сорок — и вовсе край. Что сорок, что шестьдесят — глубокая старость. Ты потом поймёшь, что это не совсем так.

— А почему вы хотели походить на героя? На Саньку? — внезапно выпалил Кир. Почувствовал, как опять внутри поднимается его привычная ершистость. Киру казалось, что его переживания — единственные в своем роде. И что писатель писал именно про него и ни про кого больше. А оказывается, давным-давно ещё двое мальчишек ощущали что-то похожее. — Ну, вы же…

Кир смешался и уже пожалел, что влез со своим дурацким, глупым вопросом, но Литвинов снова его удивил.

— А ты думаешь, ты один такой уникальный? — в голосе Бориса Андреевича опять зазвучала насмешка, хотя уже и немного другая, не такая обидная, как раньше. — Что никто до тебя такого не чувствовал? Поверь мне, этой книгой зачитывались даже не сотни и тысячи, а миллионы таких мальчишек, как ты. Ещё давно, до потопа зачитывались. И каждый был уверен, что это про него. И ни про кого другого. В этом и состоит гениальность литературы — хорошей литературы. Потому что всё, что описано там — вечно. Люди всегда, во все времена будут думать про смелость и трусость, про верность и предательство. Про то, что такое подвиг. И про смысл жизни, если хочешь. А такие герои, как Санька Григорьев…

Литвинов задумался на минуту, а потом продолжил.

— Знаешь, почему я тогда простил Пашку? Потому что даже тогда понимал, что Санька Григорьев — это он. Да не смотри ты так, Кирилл. Понимаю, тебе сложно сейчас это представить, но… Вот скажи мне, что главное в нём, в этом Григорьеве?

— Ну, — Кир замялся, чувствовать-то он чувствовал, но сформулировать ему было трудно. — Он смелый. Поставил себе цель и добивается её. Несмотря ни на что.

— Ну да, так я и думал, — Борис Андреевич снова усмехнулся. — Бороться и искать, найти и не сдаваться. Вот и я, как и ты, когда-то полагал, что главное — дерзость, целеустремлённость, сила духа. А уж в этом, как мне казалось, я точно смогу, если не обойти Савельева, то поспорить с ним на равных. Но главное, Кирилл, оказалось не это. Я понял, но позже, намного позже. А вот Анна, она уже тогда всё понимала. Женщины они, вообще, знаешь, иногда мудрее нас, что ли.

— И что же главное? — Кир тоже не совсем понимал, что не так, совсем как юный Литвинов.

— А вот скажи мне, Кирилл, зачем капитан, отец Кати Татариновой, отправился в экспедицию?

— Ясно зачем. Хотел новые земли открыть, подвиг совершить.

— А для чего он их хотел открыть, те земли? Чтобы прославиться? Разбогатеть? Забрать их себе и там править?

Кир пожал плечами.

— Нет, Кирилл. Не для этого. Он для людей это хотел сделать. Понимаешь? Или вот Санька Григорьев. Он почему так долго разыскивал следы той экспедиции? Чтобы что? Доказать всем свою правоту? Пнуть своих врагов?

— А разве нет?

— В том-то и дело, что не совсем, Кирилл. Не совсем… Это всё про личные желания и амбиции. Но на одном этом героем не станешь. Можно прославиться, разбогатеть, получить власть и ещё что-то. Но герой — это про другое. Вот что такое подвиг? Ввязаться в драку и всех победить? Добиться того, чего другие не смогли?

Кир кивнул, неуверенно кивнул, уже понимая, что вопрос этот с подвохом, и что всё совсем не так просто, как кажется.

— Подвиг, Кирилл — это всегда про жертву. Точнее, про самопожертвование. Подвиг нельзя совершить для себя и своих хотелок, понимаешь? Подвиг — всегда для других, ради других. Ради своих друзей, ради любимой женщины, да просто ради людей. И жертвовать иногда приходится многим и не только жизнью, а ещё чем-то, что намного важнее, чем жизнь. Вот Пашка, то есть, Павел Григорьевич, он из такой породы.

— А вы нет? — брякнул Кир и тут же сам испугался. Сейчас Литвинов разозлится и начнётся…

— Я? — Литвинов не разозлился. Только слегка помрачнел. — Я, Кирилл, немного не так всё понимал. Я-то как раз был из тех, кто для себя в основном. Но это… Это, парень, уже совсем другой разговор.

Литвинов резво соскочил с банкетки и стал расхаживать по коридору, туда, обратно, заложив руки за спину. Потом остановился в нескольких метрах от Кира, повернулся. В тусклом свете коридора было не понять, какие эмоции отражаются на лице Бориса Андреевича — прыгают ли в зелени глаз наглые чертенята, или напротив Литвинов серьёзен и строг.

— Ты мне лучше вот что скажи, Кирилл. Ты же парень неглупый. Совсем неглупый. И смелости у тебя хоть отбавляй. Так объясни мне, что ты жизнь-то свою так пытаешься изгадить? Почему в теплицы попал? Что, так сложно в школе было получше учиться?

От такой резкой смены темы разговора Кир немного опешил.

— Я не сразу в теплицы попал, — неохотно ответил он. — Сначала меня в производство определили, в ремонтный цех, к отцу.

— А-а-а, так значит всё-таки в производство. То есть мозги в голове есть. Ну а как же ты до теплиц докатился? Подрался с кем-то, что ли?

Кир подавил в себе желание привычно огрызнуться, брякнуть «не ваше дело», замкнуться. Что-то ему подсказывало, что сейчас Литвинов не издевается, хоть насмешливые нотки в