В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

Но вот наконец магуш произнес имя всемогущего Мустафы — гордости Аварии, перечислил победы, одержанные львом Дагестана. У Магдилава дрожали ноги от волнения, на лбу выступил пот.

— Ничего, сынок, не бойся, это все было и прошло, — шептал ему в самое ухо Шагидав. — Нет непобедимых борцов. Не так страшен черт, как его малюют. Только ты уложишь, дай Аллах, Мустафу и прославишься на всю Аварию.

Слова старого борца немного успокоили Магдилава. А Мустафа тем временем не спеша снимал рубашку; его мускулистое, отливающее бронзой тело, казалось, вылеплено опытным мастером. Он стоял посреди ковра и горделиво озирался, когда магуШ объявил:

— Кто хочет похвалиться своей силой, выходите, не стесняйтесь, лев Дагестана очень добрый, он не сломает вам ребра… ха–ха–ха.

Как было условлено с Арсаханом, Магдилав должен был выйти не сразу. Все с восхищением смотрели на борца. И вдруг сквозь ряды гостей вышел вперед худой парень и молча начал снимать рубаху.

— Ну и смельчак! — шептали люди.

— Да это же чабан Курах, он пьян, — кричали другие. — Мустафа его сомнет одной рукой.

Но Курах оказался не из робкого десятка. Он первым бросился на Мустафу, а тот, как взбесившийся бугай, нагнул голову и, казалось, прирос к земле. Для начала он оттолкнул смельчака, а потом цепкой рукой притянул к себе, крепко ухватился за пояс, поднял над головой и бросил на ковер. Еле–еле поднялся побежденный с ковра и, хромая, опозоренный, ушел. А Мустафа снова застыл в своей живописной позе, будто говоря: «Неужели не найдется больше смельчаков попробовать свою силу?» Но смельчаков пока не находилось.

Тут Арсахан дал знак Шагидаву — пора, мол. Тот подтолкнул Магдилава: «Иди, сынок, пусть Аллах поможет тебе, только не бойся, ковер не любит трусов».

Магдилав вышел на ковер, начал стягивать рубаху, как во сне слышал чьи‑то слова:

— Вот еще бычок нашелся!

— Тоже спьяну небось!

— Нет, братцы, у этого длинного вон какие мускулы, смотри, как оа красив, сын шайтана!

Магдилав стоял напротив Мустафы, высокий, худой. Старый борец сразу определил его возможности и понял, что вышел этот парень не спьяну и не в шутку. И когда для пробы начали они, как бараны, наклонив головы, держась руками друг за друта, топтаться на месте, почувствовал Мустафа, что руки соперника тяжелы, как железные. Магдилав крутился вокруг Мустафы, стараясь увильнуть от его цепких рук, а внутренняя дрожь все не покидала его. В ушах звучали то слова Шагидава; «Ты должен, должен победить его, он уже потерял былую силу. Ты молодой, помни это!», то предостережение отца: «Если ты проиграешь сегодня, никогда больше не выйдешь на ковер!» Бедный отец, как он хочет, чтобы сын победил, вышел в люди. Ведь из‑за него только Арсахан милостив к мельнику, а ведь если победа достанется Мустафе, выбросит он Магдилава, как ненужный хлам. Тогда опять сгибать ему спину на мельнице под чужими мешками. А мать? В слезах проводила сына, с полным кувшином вышла она за порог и полила дорогу от дома — чтобы удача сопутствовала ему. И Шагидав тоже надеется на него. Старый борец, когда то первый силач аула, — это о нем говорили гондохцы: «Он может так сжимать скалы, что масло потечет из них!» Как он воспрянул духом и помолодел!

— Ты возьмешь обратно славу гондохцев, отнятую у меня Мустафой! Только помни его приемы и то, чему учил я тебя.

Эти мысли роились в голове молодого борца, а умный, видавший виды Мустафа, почуяв силу противника, хитрил, делал вид, что отступает. В один миг бросился он на зазевавшегося соперника. И вот уже он держит его обеими руками за пояс.

— Теперь пропал парень! — услышал Магдилав чей‑то изумленный возглас. Все, затаив дыханье, следили за борьбой, ждали, когда Мустафа применит свой коронный прием — оторвет от земли соперника и бросит наземь. Не было еще такого случая, чтобы кто‑то выходил победителем из его железных объятий.

— Ох, проклятый! — шептал Шагидав. На лице его появились капельки пота, он скрипел зубами, будто это его, как тогда на базаре, сжимает своими каменными руками Мустафа.

А Магдилаву казалось, что набросили на него железный аркан, вот–вот хрустнут кости в груди, все труднее дышать, и глаза застилает красная пелена. «Оставь меня, я задыхаюсь», — хотел он крикнуть. Совсем близко увидел он лицо Мустафы. Глаза его уже не казались веселыми и добрыми, они сузились и потемнели, на лбу залегли глубокие складки, на гладкой, как тыква голове, блестел пот. Ему оставалось только оторвать от земли обессиленного соперника и положить на лопатки. «Ничего, молодчик, — думал он, завидуя молодости Магдилава, — хоть ты и молод и силен, но на этот раз уляжешься подо мною. А дальше Аллах знает, будет ли у тебя охота пробовать силы Мустафы!»

— Смотрите, смотрите, Мустафа отрывает его от земли! — воскликнул кто‑то.

— Крепись, сынок! — закричал Шагидав. Не выдержал старый борец. Больно ему видеть, как в тисках соперника никнет молодое, могучее тело его питомца.

И Магдилав услышал этот голос. Всю свою молодую нерастраченную силу собрал он и, казалось, окаменел. Как ни старался Мустафа, не мог он оторвать от земли соперника. И вдруг железное кольцо разорвалось. Один миг — и уже Магдилав длинной рукой держит толстую шею противника. Еще миг — и ловким маневром он скручивает ногой правую йогу Мустафы, а потом, сгибая влево, особым приемом бросает его на ковер. Лопатки дагестанского льва коснулись пола.

Все оцепенели, а опомнившись, закричали, приветствуя победителя. Женщины бросали к ногам Магдилава тонкие шали. В стороне стоял старый Шагидав и мельник. Магдилав увидел их и облегченно вздохнул. Будто во сне он слышал, как из уст в уста передавалось его имя, видел, как Нуцал–хан подозвал казначея своего, с золотой монетой, как Арсахан, улыбаясь, говорил ему что‑то. Но дороже всего молодому горцу была нежная улыбка прекрасной дочери Исилава. Это она первая выбежала из пестрой толпы девушек и набросила на его широкие могучие плечи красную шаль.

4

Вернулся Магдилав домой багадуром — победителем. В кармане у него звенела золотая монетка — ханский подарок, душа пела от людской молвы и славы. Арсахан посадил его на лучшего коня, купил ему у хунзахского торговца богатую одежду. «Отныне твое имя полетит, как орел по горным аулам; его будут произносить и стар и млад», — говорит он, тоже радуясь, что его слуга уложил самого прославленного борца — Мустафу. Казалось Магдилаву, что он стал другим, даже немножко загордился. «Смотри, сынок, не будь похож на петуха, который кичится в ветреный день своим хвостом. Слава — вещь капризная, приобретается с трудом, а сохранить ее еще труднее», — поучал своего питомца старый Шагидав. В те дни Магдилав ходил как пьяный: перед ним сверкали глаза дочери Исилава, они как две пули пронзили его сердце. И вспомнил он последние слова Мустафы. Тот встал с ковра, взял обеими руками руку молодого соперника: «Отныне я не буду выходить на ковер, буду тобою любоваться, береги честь борца Дагестана, не замарай ее!»

И в самом деле, когда теперь он — Магдилав появлялся на кородинском базаре, люди окружали его, превозносили его силу и ловкость. Он был желанным гостем на торжествах хана. Арсахан всюду возил его за собой. И везде искал Магдилав ту, что жила в его сердце — после очередной победы над борцами, на торжествах хана во дворце, и жил надеждой, что встретит девушку когда‑нибудь и скажет ей о своей любви. Родители говорили Магдилаву: «Женись, сынок, мы постарели, хотим нянчить вну ков, рано рожденный ребенок отцу и сын и брат». А он отказывался, находя всякие причины, скрывая от них, о ком мечтает. Между тем он рос и развивался, как виноград под солнцем, молодая сила играла в его мускулах. Иногда казалось, что стоит чуточку приподняться и протянуть руку — достанет он с неба звезду, захочет и прыгнет через Койсу и оставит ее под собой, положит на плечи высокие горы и понесет их, как хурджины, на любое место.

Сельский сапожник сшил ему чарыки широкие и чуть ли не полметра длиной. Шапочник из двух шкур ягненка сделал ему папаху, а хунзахский портной из шести метров с. угуры — самодельного крепкого материала — сшил чуху–черкеску. Шел он по аульским улицам то боком поворачиваясь, чтобы пройти между узких стен, то сгибаясь, чтобы не задеть навесных крыш. Деревянный мост через аульскую речку, по которому ходили нагруженные ослы, дрожал, когда он ступал своими пудовыми ногами. Двери в отцовском доме были узки для него, а когда спал он зимою в комнате, ноги его торчали через дверь на балконе. А уж если храпел он, казалось, что маленький их дом весь дрожал, и земля ходила ходуном. Сверстники, рослые, крепкие, около него казались цыплятами около петуха. Был он душой добрым, отзывчивым, казалось, никогда и ничем невозможно обозлить великана–багадура; мелкие ссоры, обиды его не касались, пе тревожили, но не дай Аллах вызвать его гнев. Тогда, казалось, и скалы вокруг гондохцев дрожали, горы хмурились, а земля гудела. Обидчику же лучше было бы на время скрыться из аула, противнику исчезнуть с глаз — пока не успокоится Магдилав. Был он похож тогда на разлившуюся реку, которая, ударяясь о прибрежные скалы, выходит из русла и затопляет все вокруг или на рассвирепевшего бугая, который рогами и копытами взрывает землю, все разрушая.