Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маркс и Энгельс оправдывали это тем, что крестьянству чужд прогресс, а пролетариат — его носитель и потому он имеет историческое право угнетать враждебные «антиисторические» классы. Рассуждая похожим образом, они одобряли и колониальную систему, несмотря на то, что она носила характер исключительно жестокой эксплуатации и подавления. Ведь эксплуатации подвергалась аграрная цивилизация Третьего мира, к которой основоположники марксизма относились с нескрываемой неприязнью.
Эта неприязнь порой принимала патологический характер зоологического расизма. Энгельс уверенно рассуждал, что растительная пища, бедная белком приводит к уменьшению массы мозга и умственных способностей человека. Правда, в данном случае он приводил «научный» пример индейцев Центральной Америки, возделывающих маис, но нам с вами стоит помнить, что пища русского крестьянина была почти исключительно растительной. Следовательно, всех их герр Энгельс, регулярно употребляющий говяжий бифштекс и стейк лосося, скопом записал в разряд биологически неполноценных дегенератов.
Тезис о боевом содружестве пролетариата и крестьянства в борьбе против эксплуататоров, развитый Лениным в цельную политическую доктрину, носит совершенно антимарксистский характер. Первым об этом союзе страстно заговорил Михаил Бакунин[78], за что был нещадно обруган Марксом, предан анафеме всею марксистской уммой и изгнан из I Интернационала. Да, Ильичу очень повезло, что Карл Маркс не дожил до XX столетия, иначе его ересь встретила бы столь же истерический отпор. Впрочем, на протяжении всей его карьеры он подвергался нападкам за свой отход от основных постулатов марксизма. К счастью Ленин был марксистом большей частью на словах, чем на деле, иначе бы социалистический эксперимент в России закончился в 1918 г. при первых же потугах установить режим эксплуатации крестьянства пролетариатом.
Ход истории заставляет в корне пересмотреть аксиоматику истмата, но марксисты панически боятся этого. Куда проще эксплуатировать привычные лозунги, символы и совершенно устаревшую терминологию, пытаясь приладить их на потребу дня. Если взглянуть на реалии мировой экономики непредвзято, картина станет намного сложнее, чем в классическом голливудском вестерне, где есть хорошие парни в белых шляпах и плохие парни с черными платками на мордах. Какими бы милыми ребятами не казались левые камрады из сытой Европы, они не могут быть союзниками в борьбе с капитализмом, ибо на деле выступают не за его уничтожение, а за модернизацию, точнее сказать, гуманизацию системы по отношению к 500 миллионам потребителей Старого Света. Их интернационалистская риторика — словесная шелуха. Они за более справедливое распределение материальных благ в пользу себя любимых, и именно поэтому за ними идет определенное число «сознательных» сограждан. Но они не могут сегодня протестовать против искоренения эксплуатации человека человеком, то есть против паразитизма, ибо это означает, что западноевропейский обыватель должен отказаться от привычного высокого уровня жизни за счет нищеты, царящей в желтом и черном мире.
Как только массы европейских бюргеров почувствуют такую перспективу, они мгновенно отвергнут всякую левизну, потому что ни один нормальный обыватель не будет сознательно осложнять свою жизнь во имя принципа справедливости. Он с пеной у рта требует социальной справедливости только тогда, когда рассчитывает поиметь с этого персональную выгоду. Но если справедливость означает, что ему придется с кем-то делиться, то расклад получается совсем иной, и под справедливостью тот же обыватель начинает подразумевать сохранение status quo, борясь за это с удвоенной энергией.
Да, неолиберализм в своем сегодняшнем выражении отвратителен, но он имеет надежную базу в виде «золотого миллиарда» человечества, где торжествуют идеи паразитизма и алчности, формируемые потребительским обществом, совокупностью всех его институтов, в том числе институтами социального государства. Где-то этот паразитизм смотрится гламурно, и вкусно пахнет, как в старушке-Европе. Там сытые и добродушные бюргеры смачно потребляют легкодоступные им материальные ценности, изготовленные дешевым трудом заморских туземцев. И желают потреблять еще и еще. А где-то паразитизм выглядит очень непристойно, как на Филиппинах, где 12-летних девочек и мальчиков отдают в бордели, чтобы те ублажали за пару евро извращенцев из той же Европы. Пардон, слово «извращенцы» сегодня звучит неполиткорректно. Коль у нас потребительское общество, то извращенцев следует называть потребителями нетрадиционных сексуальных услуг.
Та справедливость, которой добиваются евролевые — это справедливость для избранных, основанная на паразитизме. Это справедливость в понимании алчных животных, которые считают справедливым свое право паразитировать на других. Западноевропейское общество, не говоря уж о североамериканском, паразитарное по отношению к подавляющей части человечества. Допустим даже, что «добрая» и «социально ответственная» европейская буржуазия пойдет евролевым на уступки и материальные блага несколько перераспределятся в верхних этажах глобальной иерархии. В Европе вновь воцарится идиллия 70-х, но для подавляющей части человечества это ровным счетом ничего не изменит, кроме того что обделенными посчитают себя теперь капиталисты, и уж они постараются компенсировать потери за счет усиления эксплуатации Третьего мира.
Вот в этом и кроется главная, неустранимая слабость капиталистического общества, которая неизбежно приведет к его смерти. Не рост классовой борьбы вызовет смерть капитализма, а рост паразитизма. Предлагаю рассмотреть проблему на элементарном примере. Представьте себе, что 100 человек попали на необитаемый остров. Самый ушлый уркаган сколотил банду из девяти головорезов и эта компания стала паразитировать на 90 своих собратьях, заставив их выращивать для них еду на грядках. Однако эксплуатируемые рабы преодолели разобщенность и начали готовиться к восстанию с целью истребить паразитов. Те это вовремя поняли и по наущению главного уркагана стали делиться частью присваиваемых продуктов с 20 самыми сильными рабами, сделав их надсмотрщиками. Причем надсмотрщики стали получать еды больше, нежели они могли бы иметь в случае распределения производимых продуктов поровну между всеми 100 жителями острова. Было на острове десять паразитов, а стало 30. Но 70 человек все же сильнее 30, и процесс повторился с тем же результатом. Теперь уже надсмотрщики, боясь, что быдло восстанет и установит коммунизм, наняли себе каждый по помощнику-оруженосцу из числа рабов, делясь с ними частью своей доли. Возникает некое равновесие — 50 эксплуататоров приходится на 50 эксплуатируемых.
Численно силы теперь равны, и выигрывает тот, кто будет более организован. Теоретически паразиты сильнее, ибо опираются на интеллект главного уркагана и организованную вооруженную силу надсмотрщиков и их оруженосцев, но… Иерархия!!! Оруженосцы тоже считают себя обиженными надсмотрщиками, так как те питаются лучше, а надсмотрщики завидуют 10 высшим паразитам и главному урке, ибо считают себя ничуть не хуже их. Между ними начинается борьба, которая то обостряется, то затухает в моменты, когда рабы готовы поднять восстание. Исход этой борьбы предсказать нетрудно, учитывая, что 30 надсмотрщикам и их оруженосцам противостоит всего 10 верховных рабовладельцев. Делиться надо по справедливости, а кто не хочет — того под корень! Короче, в результате революции касту верховных рабовладельцев, включая главаря, надсмотрщики и оруженосцы физически истребили и учредили республику (Свобода! Равенство! Братство!), после чего начали между собой длительную борьбу за право доминировать в ней. Побеждать в ней стал тот, кому удавалось привлечь на свою сторону рабов, обещая тем послабление, но былую уркаганскую власть никто так и не смог получить, ибо остальные паразиты тут же сплачивались против победителя в междоусобной борьбе.
В итоге всех этих перипетий через некоторое время установился такой «демократический» режим, при котором на 50 плебеев пришлось 40 равноправных между собой патрициев. Отношения между последними регулируются на основе договора. Численный перевес в пользу плебеев стал опасен, и запахло новым восстанием под лозунгом полного равенства всех жителей острова и запрета паразитирования. И тогда патриции идут на беспрецедентный шаг, постановив, что отныне любой раб может стать патрицием, если окажется более сильным и хитрым, чем остальные рабы. Определена квота в 10 штатных единиц. Сие именуется социальной мобильностью. И рабы тут же забыли о восстании и начали бороться между собой, пытаясь «выбиться в люди», потому что быть патрицием все же более выгодно, чем просто работать и делить полученный продукт поровну. Все это неизбежно вело к тому, что число рабов постепенно сокращалось, а количество паразитов росло. Таким образом, рост числа паразитов подрывал базу паразитирования. Паразитам доставалось все меньше и меньше, что вынуждало их вести борьбу между собой (равноправие равноправием, но прав тот, кто сильнее), но на этот раз война шла уже на уничтожение, ибо количество продуктов все уменьшалось, а количество едоков росло. Это уже начало конца, когда иерархия перестает быть незыблемой, структура общества разрушается и начинается просто борьба всех против всех, когда каждый сам за себя.
- Вертикаль. Как работает система Путина - Алексей Кунгуров - Политика
- Восставшие из сортира. Сборник статей о современной России. - Алексей Кунгуров - Политика
- О социализме и русской революции - Роза Люксембург - Политика
- Китаизация марксизма и новая эпоха. Политика, общество, культура и идеология - Ли Чжожу - Политика / Экономика
- После либерализма - Иммануэль Валлерстайн - Политика
- Маркс против русской революции - Сергей Кара-Мурза - Политика
- Исторический материализм - Герман Гортер - Политика
- Белая книга. Экономические реформы в России 1991–2001 - Сергей Кара-Мурза - Политика
- Введение к Уложению государственных законов (план всеобщего государственного образования) - Михаил Сперанский - Политика
- Блог «Серп и молот» 2019–2020 - Петр Григорьевич Балаев - История / Политика / Публицистика