Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

7_____

Томительно душно; я, изнывая, то ходил по комнатам, опять строя смешные планы, то сидел у окна комнаты с буфетом, смотря какой-то роман Жюль Верна без конца, без начала. Я не понимаю, чего я не еду. Ходили вечером на пристани, но парохода не дождались — наверное, писем нет. Вечером на пристанях очень весело, хотя сегодня темный душный вечер, за Волгой стреляют из ружей, тучи, жгучий ветер. Мои друзья могут думать, что я уже еду. Получу ли я письмо от Павлика еще? Вдруг завтра?! Не ехать ли завтра с «Самолетом»{317}? Увидеть скорей Павлика, скорее завтра, милое завтра, и послезавтра, и вся противная долгая дорога.

8_____

Утром ходил один гулять до завтрака. Страшно хотелось что-нибудь писать, но не знаю что, просто хотелось покрывать бумагу черными строчками. Написал письма. После обеда пошли на Суру лугами, я люблю эту дорогу, всю в виду города, ровную, среди кустов, широкую. Дом на перевозе, где мы сидели когда-то с Алешей Бехли, сгорел, и вместо него другой. Наши с перевоза поехали на лодке, а я пошел пешком. Пришли к пристаням в одно время, но они ушли, не дождавшись пароходов, я же ждал до темноты; рядом на скамейке сели чужие, ведя свой разговор, и мне уже чуялась грусть одинокой дороги к друзьям. Было страшно душно и темно, с нашими какие-то нелады, я с ужасом думаю, что в случае задержки моей, раннего приезда Пр<окопия> Ст<епановича> будут таскать по разным борам. Письма от Нувель и Павлика. Домой мне спутником пристал какой-то сторож, и мне было приятно в темноте идти разговаривая, а не заброшенным. Ах, прислали бы поскорей денег, чтобы без думы ехать. М<ожет> б<ыть>, завтра. Почему мои друзья так совсем забросили бедного Павлика? Его тов<арищ> прокурора, оказывается, очень часто ему пишет и вообще выплывает на горизонте. Я сегодня очень расстроен; скоро я прямо начну дурить и грубить. Мне нужно уехать. Скрытые стычки из-за прогулок, из-за крокета, из-за желанья видеть народ, из-за балагана, из-за всего, долгое воздержанье, скука по Павлике и друзьям, абсолютное безделье, отсутствие интересных бы мне знакомых, жара — меня энервируют крайне. Брат Алеши Бехли Сергей на днях утопился. Он был красивый, молодой и сильный. Он посмел. Но м<ожет> б<ыть>, больше еще смелости — остаться живым. Уеду ли я завтра? Господи, когда же я увижу Павлика? И он ждет не дождется письма с извещением о дне приезда.

9_____

Утром втроем с Л<идией> Ст<епановной> и Т<атьяной> Алипьевной ходили в березовую рощу за кладбище; они были грустны, говорили, что их что-то гнетет, что бонна утром сказала: «Господи, и чего я не умираю! съезжу на свадьбу к сестре и умру потом!» Березы белые, тонкие, гибкие и частые, с нежною бледною зеленью, через нее Волга серая и неподвижная; сегодня лень и усталость была во всем. Какое-то равнодушие. Пошел мелкий редкий дождь. После завтрака пошли на Шеремет<евский> хутор за сыром. За Сурой чудные луга, там мне всегда вспоминаются стихи Сологуба:

Пришел. Пришел издалека,Окрест в полях прохлада,И будет смерть моя легкаИ слаще яда{318}.

Дивно там. Было опять солнце, ветер, открытые луга и мелкий лес. Каменные белые строения сыроварни, чистый прудок, <маленькие?> деревца, машины, гуси, толстый сыровар-швейцарец и его сын, слегка похожий на Сомова, но лучше, собаки Прометей и <Момент?> — все напомнило какие-то сказки Andersen’a: «Гадкий утенок» и т. п. Домой пришли поздно. Ходили с Сережей на почту, но не дождались парохода. Вечер теплый, с зарницами, и все небо, трепещущее звездами, народ на темном берегу, трактиры, освещенные внизу, спокойные улицы в гору, сады, редкие огни, напоминая какой-то южный, почти турецкий городок, звали к любви. А сестра обижается, что я уеду как раз накануне приезда зятя, не дождавшись, будто я его избегаю и т. д. И это действительно может иметь такой вид. Успокоившись за Павлика, я могу и подождать, и деньги подойдут, быть может.

10_____

Сегодня было очаровательно на пристанях; тонкий молодой месяц, заря, первые звезды, приходящие пароходы, оживление — все было прелестно. С «Кавк<азом> и Мерк<урием>» приехал зять; солдат, обняв за шею обеими руками другого, долго напутствовал его разными поручениями. Писем не было; наши едут 17-го, долго рассказывались разные новости. Неладно с письмами-то, вероятно, Renouveau Павлика не увидел. Теперь, впрочем, это не первостепенно важно, раз я имею известие от самого него.

11_____

Ездили за Суру, пили чай под деревьями, будто веселые компании Ватто, но не особенно веселость всех мешала впечатлению. Несколько бы другое веяние — и при совершенно тех же условиях было бы дивно. Возвращались на лодке. После обеда играли в крокет, пришли Инжаковичи, но с ними сидели только Варя и Прок<опий> Ст<епанович>, мы же дурачились у ворот, играя в горелки, жмя масло, поя песни. Мне хотелось потанцовать, и я, зайдя во двор за ворота, поплясал в одиночку. И потом, пойдя на почту по полутемным улицам, я все громко пел, будучи почему-то возбужденно весел. Письмо от нежного Павлика, от верного Renouveau. Гафизиты видаются у Сомова, был и Городецкий{319}. Лететь бы скорей! Нежный Павлик пишет хотя просто и бесхитростно, но еще любовнее прежнего: вероятно, он получил уже мое самое сердитое письмо. Нувель пишет, что живет монахом по довольно серьезной причине. Триппер, что ли, у него? Вечером играли в карты. Без нас Л<идия> Ст<епановна> свалилась в ров и вывихнула ногу, так что завтра на хутор все не пойдем. Долго не отвечает Юша. Смотрю в будущее без дум, и потому легко.

12_____

Решительно ничего нет. Какой-то тупой день; готовятся к отъезду: обирают яблоки, режут кур. Завтра едет Т<атьяна> Ал<ипьевна> и Л<идия> Ст<епановна>: ходили на пристани узнавать о пароходах. Необыкновенно звездные ночи! Когда-то увижу я нежного Павлика! Цыганка гадала мне, между прочим вздором (ничего не говоря о женщине): «Ты лукавый, но щедрый и приятный, тебе завидуют за твой ум, тебя тяготят дела, но в разговенье тебе будет радость». Павлика же я не увижу еще 15-го. Получу остальные деньги, что ли?

13_____

С утра в каком-то томленьи. Я давно уже не был в таком чувственном возбуждении, как последнее время, и это угнетает, неудовлетворенное. Я вспоминаю роман Гонкура, где Жермини Ласерте ножки от столов, стульев, палки от щеток, перила, свечи представлялись мужскими членами и она старалась не глядеть, чтобы не возбуждаться{320}. Не в такой степени, но вроде этого теперь со мною, и я понимаю, как любители женщин не могут равнодушно слышать одно шуршанье женских одежд. Когда думаю о деньгах, сердце у меня падает: как я устроюсь? как я устроюсь? Решительно не знаю. Я все пою какой-то пошлый романс на прекрасную «Черную шаль»{321}. Отчего там все так вечно? Какая божественность!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});