Живым не верится, что живы... - Лазарь Лазарев

А в «Знаке беды» он остался там, где некогда была просторная хуторская усадьба, от которой мало что оставил огонь, — разве что опаленную с уродливым стволом липу, на которую, видно, чуя «дух несчастья, знак давней беды», никогда не садились прилетавшие из леса птицы. Он не пошел на этот раз за своими прежними героями, он остался здесь, чтобы узнать, что за люди жили на спаленном хуторе, какая беда обрушилась на них.

Чем могли угрожать оккупантам эти пожилые одинокие люди, что могли им сделать? Но и против них гитлеровцы вели безжалостную войну, если можно называть войной убийство безоружных, беззащитных, слабосильных. Но не зря они именовали развязанную ими войну «тотальной» и «истребительной».

Разумеется, ничего хорошего Петрок и Степанида не ждали от вражеской армии, понимали, что предстоят им тяжкие дни, но действительность оказалась ужаснее самых мрачных предчувствий, бесчеловечность захватчиков не знала границ. Но еще больше сокрушает их то, что у фашистов оказались прислужники, нисколько не уступающие им в жестокости и изуверстве, что палачествуют, истязают, глумятся «свои», выросшие здесь, на их глазах.

Как могло это случится? Откуда они могли взяться, эти фашистские «бобики»? Что творится на свете? Боль эта жжет героев повести. «Как же так можно, мысленно переспрашивал себя Петрок, чтобы свои — своих? Ведь в деревне испокон веков ценились добрые отношения между людьми, редко кто, разве выродок только, решался поднять руку на соседа, враждовать или ссориться с таким же, как сам, землепашцем. Случалось, конечно, всякое, не без того в жизни, но чаще всего из-за земли — за наделы, сенокосы, ну и скотину. Но теперь-то какая земля? Кому она стала нужна, эта земля, давно всякая вражда из-за нее отпала, а покоя оттого не прибавилось… И ничего не боятся — ни божьего гнева, ни человеческого».

В «Знаке беды» Быков с особой настойчивостью ищет корни явлений, старается определить силу воздействия обстоятельств, времени на поведение людей, на их характеры, раскрыть природу возникающих нравственных деформаций. Никогда прежде он не уделял столько места и внимания прошлому героев.

У прежних, в большинстве своем молодых его героев груз прошлого был, естественно, не так уж велик. А Петрок и Степанида прожили длинную — да еще какую! — жизнь, горестями и суровыми испытаниями судьба их не обделила. Колесо большой истории не миновало этот хутор в глухомани, каждый его оборот отзывался в жизни Петрока и Степаниды тяжело достававшимся убогим достатком, а то и «галочным» «трудоднем пустопорожним», надеждами и горькими разочарованиями. И за простой жизнью, за обыденными заботами о земле, о хлебе, о детях — встает судьба народная. Повествование в «Знаке беды» обретает эпическую перспективу. Автору пришлось держать в поле зрения не один эпизод, а уже всю жизнь своих героев. Он изменил той «модели» повествования, которой владел уже с таким совершенством, ему потребовалось обширное временное пространство, чтобы выявить одну из главных идей произведения.

Многое пришлось пережить Степаниде, многих драм участницей или свидетельницей стать, прежде чем ей открылось как непреложное: «Просто страшно подумать, как много иногда зависит в жизни, в судьбах от одного только слова, руки, даже чьего-то невинного взгляда. Особенно в такое время. Каким надо быть рассудительным, незлым, справедливым! Потому что твое зло против ближнего может обрушиться — и еще с большей силой — назад, на тебя самого, тогда, ой как сделается больно».

Нарисованные в повести картины 20–30-х годов точны, их нравственная проблематика корнями своими уходит в социальную почву той поры, конфликты отражают происходившую крутую ломку жизненного уклада деревни. И многое в этом прошлом обнажили война, оккупация. То, что тлело под спудом, взорвалось, обернулось трагедиями.

Горемычная крестьянская доля… Судьба Петрока и Степаниды, сначала бедствовавших в батраках — без земли, без собственной хаты, а затем надрывавшихся на своем участке трудной и скупо родящей земли — не случайно его прозвали Голгофой — эта судьба заставила их поверить, что организуемые колхозы откроют им дорогу в новую, более справедливую жизнь. Степанида решается одной из первых вступить на этот неведомый путь. Она надеется, верит, что ждет ее лучшая доля. Но не только о себе думает, не для себя одной старается. К новой жизни ее пробудили идеи, принесенные революцией: равенства, справедливости, свободы, и она делает все, что может, чтобы эти идеи воплотились в действительности, отстаивает их со свойственной ее натуре прямотой и неукротимостью. Справедливости — вот чего жаждет ее душа, новая жизнь должна быть прежде всего справедливой, тогда все устроится. На этом Степанида стоит твердо, непоколебимо. Эта крестьянка, освоившая грамоту лишь в ликбезе, но за плечами которой полный курс жизненных университетов, — человек идейный в самом точном и высоком значении этого слова. По-людски, по совести, по справедливости — этим она не поступится ни за что, ни при каких обстоятельствах, что бы ей ни угрожало. Ни запугать, ни заморочить ее нельзя. Она резче всех выступает против «перегибов» во время раскулачивания, без всякой робости выкладывает начальству все, что делается не так, организует коллективное письмо в защиту по навету арестованного председателя колхоза. И так же бесстрашно и непримиримо по отношению к захватчикам и к их местным прислужникам она вела себя в войну, во время оккупации. Степанида за правду, за свободу идет на костер — сжигает себя. Есть в повести, так сказать, доказательство и от противного, но столь же убедительное, — судьба Колоденка. Бедняк из бедняков — и своего угла нет, и одеться-обуться не во что, этот паренек, казалось бы, тоже горой за советскую власть, за новые порядки, за то, чтобы не было, не стало обездоленных. Но лишь человеку постороннему его селькоровские заметки и «сигналы» могли показаться убедительными — односельчане им цену знали, в сущности, это были доносы, — и сторонились, остерегались его. И когда в войну Колоденок нацепил повязку полицая, с рвением выполняя палаческие обязанности, все стало на свои места: выяснилось, что он из породы хамелеонов, готов прислуживать любой власти. Никаких принципов, кроме стремления любым способ угодить тем, кто стоит наверху, выслужиться перед ними и таким образом отхватить кое-что себе у него не было и нет.

Действие в повести разворачивается в первые месяцы фашистской оккупации, автор показывает зарождение народного сопротивления захватчикам, ту почву, на которой оно возникало. И тут образ Петрока в идейно-художественной структуре произведения не менее важен, чем образ Степаниды. Человек добрый, из тех, о которых говорят, что мухи не обидит, робкий, привыкший в отличие от Степаниды не спорить с обстоятельствами, а приноравливаться к ним, давно примирившийся со своим зависимым — и от людей, и от сложившегося порядка вещей — положением. Петрок поначалу еще надеется, авось обойдется, удастся пересидеть на своем хуторе в глуши лихое время, затаиться, в крайнем случае как-то откупиться от немцев и полицаев. Ничего из этого не вышло. Жизнь становилась такой ужасной, такой бессмысленной, что лучше смерть, чем это рабство.

В финале повести пылающая в огне хуторская усадьба, которую подожгла Степанида, чтобы живой не попасть в руки полицаев, воспринимается как символ занимающегося пожара всенародного сопротивления. Символична и бомба, на которой в последние дни жизни сосредоточены все чаяния и мысли Степаниды. Это, разумеется, не обычная бомба, вернее, значение ее в образном строе произведения выходит за пределы бытовой реальности — ну, что могла с ней в самом деле сделать Степанида? Бомба символизирует тот заряд ненависти, который рано или поздно неизбежно обрушится на захватчиков.

Я уже говорил о том, что какие-то ситуации, наблюдения — «болевые точки», замеченные Быковым, потом в последующих вещах разворачиваются, внимательно рассматриваются, становятся объектом многостороннего нравственного, психологического и социального анализа.

В финале «Сотникова» герой, истерзанный в полиции заплечных дел мастерами, опираясь на спину Рыбака, с трудом взбирается на стоящий под виселицей чурбан — «теперь, в последние мгновения жизни, он неожиданно утратил прежнюю уверенность в праве требовать от других наравне с собой». Наверное, ему не давало покоя чувство вины перед старостой Петром и Демчихой, которых они подвели под петлю, быть может, пожалел он и Рыбака — не проклял, а пожалел, что неплохой в общем парень покатился в пропасть, не сумел умереть, сохранив честь и достоинство.

Это отзовется, будет выдвинуто на первый план в повестях, написанных после «Знака беды».

Вот как начинается повесть «В тумане»: «Холодным слякотным днем поздней осенью на втором году войны партизанский разведчик Буров ехал на станцию Мостище, чтобы застрелить предателя — здешнего деревенского мужика по фамилии Сущеня».