Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Тогда городские советники прислали отдельного человека к Хасану ибн Ахмаду с просьбой войти в крепость для переговоров. Славный полководец, у которого в городе были родичи, пришел в масджид и выслушал своих двоюродных братьев. Они умоляли его явить городу милость — за триста тысяч золотых динаров выкупа. Хасан лишь покачал головой. «Что с нами сделают?», в ужасе стали спрашивать сидевшие в масджид женщины. И тогда Хасан, не в силах сдержать горе, дотронулся пальцем до шеи — всех убьют. А потом вышел из крепости, вернулся в лагерь и попросил привязать себя к столбу, говоря, что выдал план командующего осажденным. Но нерегиль лишь посмеялся, велел его отвязать и заметил, что старым гусям из городского совета и так было понятно, из кого воины халифа будут варить себе на обед похлебку.

На рассвете этот незаконнорожденный ублюдок шайтана подъехал к воротам аль-кассабы и свистнул крест-накрест в воздухе мечом. И ворота развалились на куски — как будто их рассекло гигантское лезвие. Крепость пала в считанные часы.

В цитадели перебили всех: говорили, что людей выводили ко рву под стенами медины и обезглавливали. Рассказывали, что перебили то ли девятьсот, то ли семьсот человек. К вечеру вода во рву стала красной, и плавающих тел не стало видно за дерущимися птицами. Оставшихся в живых, а также женщин и детей приказали продать в рабство без права выкупиться — но сначала всех уцелевших жителей Альмерийа заставили разобрать обгоревшие стены аль-кассабы и медины. Теперь на вершине холма над долиной путник может увидеть лишь груды почерневших в огне камней и тысячные стаи стервятников. Нерегиль — да будет он навеки проклят! — приказал посыпать землю солью и запретил хоронить тела погибших. Они совершили мерзость перед Всевышним, заявила подлая тварь, и умрут в своей мерзости. Так встретила свой конец Альмерийа, царевна городов ар-Русафа.

— Мой брат был членом городского совета, — снова разрыдалась аль-Ханса. — Какое горе, какое горе, эта тварь преследует мою семью, словно мы чем-то перед ним провинились…

— Мама, — твердо сказала Айша и взяла ее руку в свою. — Мы должны бежать отсюда. Если мы задержимся здесь хотя бы на два дня, нас всех отвезут в лодках на середину Вад-аль-Кабира. Тебя, меня, тетю Зубейду с Зейнаб и Даджа, всех моих сестер — и всех четверых братьев, мама! — всех нас завяжут в мешки и утопят в омуте у Башни Калаорры. Как положили в лодки и утопили тех, кто остался в Куртубе.

Аль-Ханса вытерла слезы рукавом:

— Говорят, что в Куртубе…

— Глупости, — твердо возразила Айша. — Это слухи, распускаемые Исхаком ибн Хальдуном. Они хотят, чтобы мы верили в милость халифа и врут, что кого-то якобы помиловали.

Женщина в ее сне шла рядом с повозками, трясущими по ухабам горной дороги свой страшный груз. А потом она распустила белые крылья и полетела над темной рассветной водой — и Айша рассмотрела внизу вереницы груженых лодок. А потом увидела, как сидевшие на корме первых суденышек люди дергали за веревки — и увязанные в мешки тела опрокидывались в воду. Булькая и оставляя на воде большие, широкие, медленно расходящиеся круги.

— Их всех убили, мама, — устало сказала Айша. — Всех убили.

— Куда же нам бежать? — тихо спросила Аль-Ханса.

— На запад. К Малаке, — твердо ответила девушка. — Пока дорога свободна.

— Но…

— У нас нет другого пути.

— Но это земли…

— Я знаю, что это земли Сегри. Но нас ведь никто не заставляет жить в Красном замке, правда? А потом мы пройдем к ибн Марнадишу. Там близко граница, Абер Тароги, — и там легко будет затеряться. У Бану Марнадиш к нам нет никаких счетов — и мы начнем там новую жизнь.

— Когда-то давно я переживала, что не родила Омару ни одного сына, — задумчиво проговорила аль-Ханса. — А теперь вот думаю, что хорошо, когда у тебя одни дочери — все пристроены, все далеко. А у Зубейды уже вон как — было три сына, и ни одного не осталось. Одного убили, двоих казнили, а с ними и всех внуков на тот свет отправили. Об одном я жалею — тебя не успела выдать замуж. Не пришлось бы тогда тебе бегать с нами из города в город, спасаясь от лютой смерти…

— Не бойся, мама, — сурово сказала Айша. — Они нас не получат.

Исбилья,

лагерь войск халифа,

тот же день

— … Вот.

Хасан ибн Ахмад растерянно развел руками и показал на то, что лежало под пологом. Аммар тоже туда посмотрел.

— И что?

— Вот так и спит, мой повелитель…

И командующий Правой гвардией снова развел руками в беспомощном жесте — ничего, мол, не можем с этим поделать.

— Мы везли его в паланкине, о мой халиф…

Под пологом шатра, на шерстистом хорасанском ковре, свернувшись клубочком, спал нерегиль. Его укрыли широкой джуббой, складки ткани прикрывали плечи и голову — виднелся лишь острый бледный профиль, еще более бледный на охряно-синем фоне узоров ковра.

— И сколько он так? — мрачно поинтересовался Аммар.

— Заснул сразу после штурма аль-кассабы, о мой повелитель, — в голосе Хасана слышался страх.

Конечно, он и его воины ни в чем не были виноваты — ну не они же, в конце концов, усыпили самийа! — но кто знает, чем это все могло обернуться.

Альмерийа пала двенадцать дней назад. Пять дней они занимались городом, выполняя отданные нерегилем приказы. Затем последние колонны рабов ушли от дымящихся развалин — и над северной, и над южной дорогами теперь стояли тучи пыли, поднимаемые медленно бредущими людьми, связанными за шею подобно верблюдам. Хасан ибн Ахмад заключил договоры с торговцами из Басры и из городов в долинах Нарджис, и людей теперь надлежало отвести на невольничьи рынки Фаленсийа и Маджрита. Но пленных оказалось так много — чуть ли не тридцать тысяч, — что было решено половину гнать на юг, к Мерву, и в города на плоскогорье Хисма — строить дороги и мосты.

Так вот, когда со всеми делами было покончено, оказалось, что самийа не собирается просыпаться. В Фейсале он проспал неделю, напомнил себе Хасан ибн Ахмад — и приказал сниматься с лагеря. Но теперь прошло двенадцать дней — двенадцать! — а нерегиль так и не проявил никакого желания открыть глаза. Его дыхание оставалось ровным, но он даже не шевелился под своей джуббой.

— Устал, наверное, раскатывать город по камешку, — вдруг неожиданно для себя добавил командующий Правой гвардией.

Он не хотел признаваться в этом — в конце концов, Хасан ибн Ахмад взял на копье немало городов и много раз пировал в захваченных крепостях, заставляя себе прислуживать вдов и дочерей побежденных, — но осада и гибель Альмерийа оставили у него какой-то… неправильный?.. пожалуй, да, неправильный привкус.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});