Избранное: Динамика культуры - Бронислав Малиновский

Эта ситуация, как и все, что касается культурной человеческой реальности, есть не некая последовательно выстроенная логическая схема, но, скорее, кипящая смесь противоречивых принципов. Среди них, вероятно, важнейшим является конфликт устоев материнского права и отцовских интересов. На втором месте стоит несоизмеримость между солидарностью тотемного клана, с одной стороны, и семейными узами и личными интересами – с другой. Важную роль также играет борьба между принципом наследования социального ранга и влиянием личной исключительности, экономического успеха и магических способностей. Специального внимания заслуживает чародейство как орудие личного влияния и власти, ибо колдун часто является заклятым врагом и соперником вождя или главы деревенской общины. Если бы позволяли рамки данной работы, я мог бы привести примеры других конфликтов, имеющих более конкретный и прикладной характер. Таким примером может служить исторически подтверждаемая постепенная экспансия политического господства субклана табалу (принадлежащего клану маласи), которая показывает, как принцип социальной иерархии переходит законные границы принятого в местном сообществе права гражданства, которое опирается на мифологию и принципы наследования по материнской линии. Я мог бы также описать вечный конфликт между только что названным субкланом табалу и субкланом толивага (относящимся к клану луквасисига) – конфликт, в котором первый из этих двух субкланов опирается на статус, престиж и привилегию власти, а второй – на более сильную военную организацию, военные доблести и большие успехи в сражениях.

Важнейшим с нашей точки зрения фактом в этой борьбе является то, что она вынуждает нас полностью пересмотреть традиционные концепции права и правового порядка в обществе дикарей. Мы должны раз и навсегда отказаться от идеи твердой «скорлупы» или неизменного «конгломерата» обычаев, оказывающего постоянное давление на всю поверхность племенной жизни. Закон и порядок вырастают именно из тех процессов, которыми они управляют. Но они не являются застывшими и не возникают в результате какой-то инерции или сохранения неизменности социальных форм. Наоборот, они являются результатом не только непрерывного бунта людских страстей против закона, но и столкновения одних принципов закона с другими. Это столкновение не есть, однако, свободная борьба; оно подлежит определенным условиям, может иметь место только в определенных границах и только при том условии, что не выходит на поверхность публичной жизни. Если, однако, дело доходит до открытого вызова, то устанавливается приоритет формального закона перед легализованным правовым обычаем или перед вмешательством другого правового принципа. Именно таким образом устанавливается ортодоксальная иерархия правовых систем.

Как мы видели, между формальным законом и легализованным обычаем возможен конфликт, ибо первый опирается на более определенную поддержку традиции, тогда как второй черпает свою силу из личных человеческих наклонностей и их реального влияния на поведение людей. Таким образом, система права в целом не только охватывает различные его виды, такие как квазигражданское право и квазиуголовное право, или право, нормирующее экономические действия, политические отношения и т. п., но в нем выступают также различия по степени ортодоксальности, педантичности и значимости, выстраивающие правовые нормы в иерархию. На высших ступенях этой иерархии стоят материнское право, тотемизм и социальный ранг, а на низших – тайные уклонения от закона, традиционные способы его нарушения и терпимость к преступлению.

На этом мы закончим анализ права и правовых институтов на Тробрианских островах. В ходе этого анализа мы пришли к ряду заключений. Мы констатировали факт существования позитивных обязательств – хотя и гибких, но строго соблюдаемых, – которые в более развитых обществах соответствуют гражданскому праву. Мы выяснили то значение, какое для этих обязательств имеет принцип взаимности, а также публичность их исполнения и систематическая взаимозависимость, придающая им объединяющую людей силу. Мы говорили о негативных требованиях закона, табу и запретах, которые, как мы убедились, столь же гибки и способны к адаптации, как и позитивные требования, хотя и выполняют иные функции. Мы имели возможность предложить новую классификацию правил обычая и традиции; дать новое определение права как особой совокупности требований обычая и обрисовать дальнейшее деление на отдельные типы права в рамках общей правовой системы. Рассматривая последний вопрос, мы пришли к выводу, что, помимо основного деления на право квазигражданское и квазиуголовное, надо различать также степени права, которые можно выстроить в некоторую иерархию: начиная с основного закона, далее, к легально терпимому обычаю и, наконец, к отклонению от закона и традиционным способам его нарушения. Мы также должны различать системы, которые в совокупности образуют общую систему племенного права. Эти системы, например, материнское право и отцовская любовь, политическая организация и влияние колдуна, иногда противоречат друг другу, но в то же время всегда находят компромисс и приспосабливаются друг к другу. Дальнейшее углубление в детали было бы излишним, так как наши выводы были подкреплены фактами и в достаточной мере рассмотрены теоретически.

Но следует еще раз подчеркнуть, что существо дела заключается не в сухом перечислении требований закона, но в определении путей и способов, с помощью которых эти требования реализуются в жизни. Весьма поучительно исследовать жизненные ситуации, в которых данное требование должно применяться; то, как этим требованиям следуют заинтересованные лица; общественную реакцию как таковую и результаты, к которым приводит подчинение закону или его нарушение. Все это мы могли бы назвать культурным контекстом системы первобытного права. Этот контекст не менее, если не более важен, чем фиктивный туземный corpus juris[35], представленный в блокноте этнографа как обобщение вопросов и ответов в рамках поверхностных анкетных методов проведения полевых исследований.

Так мы приходим к новому направлению полевых антропологических исследований: к непосредственному наблюдению того, как требования обычая работают в реальной жизни. Такие исследования показывают, что предписания закона и обычая всегда органически связаны и не существуют отдельно друг от друга; и природа их такова, что они в виде многочисленных разветвлений пронизывают весь контекст общественной жизни; что они являют собой только одно из звеньев в цепи социальных взаимодействий, которые их вызывают к жизни. Я придерживаюсь мнения, что характерное staccato[36], которое доминирует в большинстве этнографических описаний племенной жизни, является следствием недостатка информации, и что, в сущности, это противоречит общему характеру человеческой жизни и принципам социальной организации. Туземное племя, объединенное совокупностью органически не связанных между собой обычаев, распалось бы на глазах.

Нам остается только призвать к быстрейшему и полному устранению из описаний, получаемых в ходе полевых исследований, тех отрывочных и не связанных между собой сведений, обычаев, верований, правил поведения, которые повисают в воздухе, точнее, влачат плоское существование на бумаге, так как им абсолютно не хватает третьего измерения – жизни. В то же время теоретическая аргументация антропологии должна обойтись без удручающе длинных литаний, повторяющих одни и те же сентенции, в результате чего антрополог чувствует себя глупо, а дикарь выглядит смешно. Я имею в виду бесконечное перечисление сентенций такого рода: «У бробдингнегов[37] царит обычай, что когда мужчина встречается со своей тещей, дело доходит до драки, и каждый выходит из нее с подбитым глазом», «когда бробдингнег встречает полярного медведя, он убегает, и иногда медведь за ним гонится»; «в Старой Каледонии, когда абориген случайно найдет на дороге бутылку виски, он выпивает ее одним глотком, после чего сразу начинает искать вторую» и т. д. (Привожу по памяти, поэтому цитаты могут быть не вполне точными, хотя звучат они вполне правдоподобно.)

Легко, однако, высмеивать этот метод литаний, но ведь реальную ответственность за него несет полевой исследователь. Вероятно, нет ни одного описания, в котором бы утверждения фактов были приведены в такой очередности, в какой эти факты выступают в действительности, а не в той, в какой, по мнению этнографа, они должны иметь место или в какой, по его мнению, они имеют место. Многие из старых описаний делались с целью обеспечить им сенсационность или для того, чтобы выглядеть остроумным за счет дикарей, но теперь роли поменялись, и сейчас легче быть остроумным за счет антрополога. Для исследователя старого типа, по сути, значение имела диковинность обычая, а не его реальность. Современный антрополог, работая с помощью переводчика, применяя метод вопросов и ответов, может рассчитывать только на коллекционирование мнений, их обобщение и информацию, не имеющую отношения к существу дела. Он не представит нам никакой действительности, если сам ее никогда не наблюдал. Налет анекдотичности, лежащий на большей части антропологических работ, возникает из искусственности используемого в них материала, вырванного из жизненного контекста. Действительная проблема заключается не в том, соответствует ли человеческая жизнь требованиям закона – она им не соответствует; проблема в том, каким образом эти требования выполняются в реальной жизни.