Серафим - Елена Крюкова

– Свет! – кричит он громко и хлопает в ладоши. Рабы вздрагивают.

Он повторяет:

– Свечи, быстро несите!

Служанки кидают тряпки в ведра, подхватывают ведра и убегают. Возвращаются, и у каждой в кулаках – пук свечей. Они расставляют свечи в серебряные шандалы и медные миски, насаживают свечи на железные длинные иглы. Толстая служанка, в белом, заляпанном жиром фартуке, несет в руке горящую лучину. Подносит к одной свече. К другой. Огонь загорается, фитили трещат весело, гневно. Будто сто сверчков разом запело в каменной зале с деревянными, как на корабле, полами.Свеча. Еще свеча. Еще огонь. Еще язык пламени. Трещат! Чадят! О, разгораются! Хорошо!

– Хорошо, – выдыхает хозяин и снова хлопает в ладоши:

– Благовония!

Толстая служанка исчезает, появляется, вносит чашу на длинной витой ножке, возжигает в чаше ароматы. Сизый духмяный дым длинными, как змеи, усами ползет по темной зале, щекочет ноздри, томит сердце. Хозяин глядит на эту. На эту, гулящую девку. На то, как она наклоняется над ведром. Выжимает тряпку. Садится рядом с ведром на корточки. Смотрит на грязную воду. На хозяина не смотрит.

– Эй, – говорит хозяин, и внизу его живота поднимается звериная, мохнатая необоримая сила, – эй, ты! Что сидишь, как мертвая?! Или дел тут мало?! Работай!

Продажная девка встает, улыбаясь, берет ведро за ржавую дужку. Выплескивает грязную воду за дверь. И ведро бросает за дверь тоже. Слышно, как ведро катится, гремит.

– Что ты, дура! – зло кричит хозяин. – Гостя же ждем!

Блудница молча поворачивается к мужчине спиной. Ее тонкие плечи дрожат. Ее круглый, как персик на обеденном блюде, жесткий зад выпячивается под нищей замызганной холстиной. И он сжимает кулаки, видя, как позорно, томяще, жадно приподнимается край его красного, атласного плаща, надетого в честь гостя.Шею бедной уличной девушки робко обнимает богатое жемчужное ожерелье. Крупный жемчуг рыбьими глазами мигает в полумраке залы. Небось, вчера заработала, богач тебя, хитрюгу, в сеть поймал, да снова в воду бросил, ненавидяще думает хозяин. Пахнет виноградом, пахнет жареной рыбой – слуги уже внесли блюда с печеной макрелью, с жареной ставридой, с нежной кефалью, уложенной на серебряном подносе в виде женского веера.Тень человека ложится на порог. Нога порог переступает.Босая нога. Без сандальи. Без пропыленных дорогой ремней из козьей кожи.

– Хайре, – говорит приветствие вошедший, – радуйся, хозяин! Мир дому твоему!

– Радуйся и ты, – шагает навстречу гостю хозяин, – давно тебя я жду! Все уж к трапезе готово!

Гость блестит в улыбке зубами. Пламя свечей – Его зубы. Пламя – Его глаза. Угольные радужки. Синие яркие белки. Пламя – Его ладони. Он поднимает руки ладонями вверх и восклицает:

– Аллилуиа! Сколько света!

– Это в честь Тебя, – смеется хозяин, – ибо Ты несешь людям свет!

– Так говорят?.. – Гость продолжает улыбаться. – Ты сказал.

Он садится на ложе. Обводит глазами ярко горящие свечи. Каменные своды огромного зала. Дощатый пол у себя под ногами. Хозяин краснеет. Думает: древо-то настлал, когда же мраморные плиты постелю? Ему стыдно. Гость подумает: как беден он.Гость замечает девушку, стоящую к ним спиной.

– Хайре! – кричит Он весело девушке в спину. – Отобедай с нами!

Она оборачивается. Гость указывает, смеясь, на щедро заваленный яствами стол. Он ведь здесь не хозяин, зло думает хозяин, не стирая с лица улыбку.Девушка, медленно переступая босыми ногами, по одной половице идет, приближается к гостю.Он глядит ей в лицо. Она глядит Ему в лицо.Глядят они друг на друга. Будто тут и в зале никого нет!Хозяин злится. Слишком долго они молчат.Он толкает в бок слугу, умильно согнувшего перед его ложем сутулую спину:

– Разливай вино! Я чашу подниму!

Что они нашли друг в друге, злобно думает он, и уже ревнует.Он думает: вот, глаз на поганую девку положил, и уже не хочешь яств моих, не жаждешь пира моего.Он глядит изумленно: девка сует руку за пазуху, вытаскивает пузырек, ставит на пол. Круглый, как яйцо, пузырек блестит в свечном луче стеклянным боком. Девка бросается в угол залы и тащит в руках таз. Ого, да с водой! С чистой водой! Ставит таз этот к ногам гостя! Хватает нагло Его голые ноги – и в таз погружает! И гость смеется: от щекотки, наверное, а может, вода ледяная.Он глядит потрясенно: девка берет пузырек, вырывает стеклянную затычку, льет на ладонь себе влагу из пузырька, и по зале летит аромат несказанный! Сильней дымов его благовоний сирийских! И из ладони – льет драгоценную влагу на пыльные, босые ноги гостя, Ему на щиколотки, на загорелые голени! Втирает Ему драгоценную жидкость в стопы и пятки!

– С ума сошла, – шепчет хозяин, – это ведь миро…

И дико, как в пустыне заблудший, кричит:

– Миро так дорого стоит! Что ты делаешь!

Девка облила драгоценным миром ноги мужчины. Закинула руку за голову. Одно движенье пальцами – и заколка вынута, и косы распущены, льются золотой водой по плечам, по серой нищей холстине. Чуть повела плечом. Плечо яблоком из холстины выскользнуло. Свежо, светло во тьме горит. Розовое, теплое, женское плечо. У, обольстительница, змея, думает хозяин, у…Она моет ноги гостя. Она моет их ключевой водой и волосами.Она моет Его ноги слезами, ибо, наклонившись над голыми ногами Его, сладко и тихо плачет она.Она склоняется низко, низко над медным тазом – и целует Его ноги, так целует, как новорожденного ребенка; так бы сына своего целовала.Так целуют мертвых в гробу, навек от живых уходящих под землю.Поднимает золотую голову. Глядит Ему в глаза.И Он глядит ей в глаза. В черную глубь зрачков. Глубже. Еще глубже.Он в ее сердце глядит.Он шепчет:

– Магдалина… Родная… Спасибо… Ты умастила Меня… к погребенью…

Она плачет сильнее, спина ее вздрагивает. Он кладет ладонь на ее голое яблочное плечо. Под Его пальцами – ее жемчужная низка. Пальцы гладят живой жемчуг. Пальцы жемчуг ласкают. Пальцы говорят ей: не бойся, родная, никогда ничего не бойся.

– Рада угодить Тебе, Господи, – неслышно шепчет она.

Непотребная девка, думает хозяин в бешенстве, да они знакомы!Тоже, видать, с ней переспал… в ночлежке для бродяг… а то и под забором… под камнями в пустыне… на раскаленном или сыром после дождя песке.Она снимает с шеи ожерелье. Обкручивает жемчугами Его ноги.

– Господи… Ты – жемчуг сердца моего… Прими дар… Прости… Прости меня…

– Я прощаю тебя, – говорит Он негромко, но хозяин слышит. – Я прощаю тебя навсегда. Ты уже в свете и славе. Грехи твои сгорели в огне. А ты сама стала святым огнем. Руки твои огненные, любимые. Глаза твои…

Хозяин кричит:

– Гость! Удивляюсь тебе! Что ты прощаешь продажной женщине, уличной потаскухе?! Она жила в грязи и будет жить во грехе! Гони ее вон! Ногой гони! Слуги мои сейчас вытолкают ее на двор поганой метлой! Она мешает нам пировать!

Мужчина обернул голову к хозяину. Девка плакала, стоя перед медным тазом на коленях. Жемчужины сияли лунно, обернутые вокруг мокрой щиколотки гостя. Гость положил руку ей на затылок, на золотую, чисто вымытую щелочью голову, и девка вздрогнула всем телом.

– Ты не дал целованья Мне, когда я переступил твой порог. Лишь с любопытством глядел на Меня. А она целует Мне ноги. Ты не дал Мне с дороги чистой воды, чтоб умылся Я и омыл ноги и руки свои перед трапезой. А она облила Мне ноги миром, умыла слезами, отерла волосами! Ты приготовил еду, чтобы мы ели и наслаждались. Еды у тебя много, о богатый, и денег много! Ты – не последнее Мне отдал! А она сняла с шеи последнюю драгоценность, что была у нее в жизни. Этот жемчуг… ей, думаю, мать подарила… или – тот, кто был ей всего дороже… и кого уже на свете нет… Правда?..

Он поднял ее лицо вверх за подбородок.Глядел, как льются по ее грязным щекам чистые слезы.

– Правда… – кивнула она. Извернула голову. Прижалась щекой к Его руке.

Сговорились, зло думал хозяин, сговорились…Он все еще держал в руке чашу с вином, что угодливо налил ему слуга.

– Я пью за то, что ты у меня в гостях сегодня! – крикнул богач, криком зло свое, как клетку с попугаем – платком, закрывая. – Будь здоров! Неси людям мудрость! Ты учитель! Неси людям силу! Ты добрый врач!