Птичка певчая - Решад Гюнтекин

Мы вошли в кабинет Шехназэ-ханым. Она резким движением скомкала письмо, открыла дверцы печки и швырнула туда комок бумаги.

Была уже полночь. Я сидела в комнате для дежурных учителей и никак не могла уснуть. Наконец я решилась. Отослав под каким-то предлогом дежурную служанку, я направилась в кабинет Шехназэ-ханым. Там было пусто, сквозь незанавешенные окна падал тусклый лунный свет. Дрожа, как воришка, я открыла печную дверцу и нашла в куче порванных, смятых бумаг письмо бедной Джемиле.

Мне нравится во время ночных дежурств, когда все спят, бродить по пустым коридорам, тёмным, безмолвным спальням. Я укрываю девушку, разметавшуюся во сне, поправляю у больной ученицы матрац, бедную мучит кашель даже во сне, и я тихонько касаюсь ладонью её горячего лба. Я смотрю на девушку, каштановые волосы которой рассыпались по подушке, и спрашиваю себя, какая радость, какая надежда вызвали улыбку на её тонких полуоткрытых губах? Мне кажется, что эту тёмную, безмолвную спальню, спящих девушек окутал тяжёлый сонный туман. И чтобы не рассеять его и не нарушить покой спящих, которым рано ещё просыпаться от безмятежного сна, я ступаю на цыпочках, и сердце моё стучит тихо-тихо.

Подойдя в ту ночь к кровати Джемиле, я поняла, что бедняжка только что заснула. Слёзы на её ресницах ещё не успели высохнуть. Я тихонько склонилась над ней и прошептала:

— Славная маленькая девочка, кто знает, как ты обрадуешься, когда утром найдёшь в кармане своего передника письмо от возлюбленного! Ты будешь спрашивать, какая добрая фея принесла этот листочек, который ты считала навеки потерянным. Джемиле! Это не фея! Это всего-навсего несчастная неудачница. Ей суждено вечно сжигать письма от ненавистного ей человека, сжигать вместе с частицей своего сердца.

Б…, 20 мая.

Вчера в училище кончились занятия. Через три дня — экзамены.

Все женские школы Б… устроили сегодня по случаю праздника мая гулянье на берегу речки, протекающей в часе ходьбы от города.

Я не люблю шумные увеселения, поэтому решила никуда не ходить и провести день у себя в саду. Но Мунисэ, увидев толпы школьниц, проходившие по улицам с песнями, надулась. Я стала успокаивать её. Вдруг в ворота постучали. Оказалось, что это моя сослуживица Васфие и несколько учениц с последнего курса. Директор послал Васфие, приказав во что бы то ни стало доставить меня к месту гулянья. Молодая женщина рассказала, что Реджеб-эфенди разгневан. «Клянусь вам, — кричал он, — я специально для неё велел нашпиговать козлёнка, сделать халву. Что за безобразие?! Нельзя так, милые, нельзя!»

Что касается моих учениц, то их послали девочки старшего курса с таким требованием: «Если Шелкопряд не придёт, мы все уйдём с гулянья!»

Шелкопряд — это моё новое имя. Чалыкушу уже нет. Теперь появился Шелкопряд. Ученицы старших курсов не боятся называть меня так даже в лицо.

Честное слово, это прозвище задевает моё самолюбие, моё учительское достоинство. Я не жаловалась бы, если бы оно не вышло за стены школы. Но вчера, когда я проходила мимо какой-то кофейни, грубый мужчина в шароварах и минтане[84], по слухам очень богатый торговец шёлком, закричал на всю улицу:

— У меня восемь тутовых садов!.. Да будут все они жертвой такому Шелкопряду!..

От стыда я готова была провалиться сквозь землю. Ноги моей больше не будет на той улице.

Я была в затруднении; если заупрямлюсь, откажусь, скажут, что я кривляюсь, начнут насмехаться. Пришлось надеть чаршаф и пойти следом за посланницами.

Берег реки напоминал луг, усыпанный ромашками. Ученицы младших классов были в беленьких платьицах. Господи, как много, оказывается, в этом месте женских школ! По узким тропинкам, извивающимся меж зелёных садов, нескончаемым потоком шли ученицы, распевая марши.

Учителя-мужчины уединились в рощице на противоположном берегу речушки. С нами остался только Реджеб-эфенди. Он бродил по лужайке в своей неизменной голубой ляте, размахивал огромным чёрным зонтиком и, покрикивая, отдавал распоряжения поварам, сооружающим в стороне очаг из камней. Учительницам и взрослым девушкам хотелось снять чаршафы и порезвиться с непокрытой головой. Они долго уговаривали Реджеба-эфенди пойти к мужчинам. В конце концов им удалось прогнать его.

Сегодня я почему-то не могла развлекаться со всеми. Беззаботное веселье этих девушек, их радость нагоняли на меня грусть и задумчивость.

Рядом девочки начальной школы пели под музыку. Чуть поодаль молоденькие девушки, толкаясь и крича, кидали мяч или играли в разбойников. Ещё дальше ученицы, столпившись в беспорядочную кучу, аплодировали своей подружке, которая читала стихи, а может быть, произносила речь.

Мунисэ исчезла в толпе, разве станет шалунья скучать возле меня? Неподалёку, на краю оврага, росло несколько каштанов, там молодые учительницы и старшеклассницы устроили качели. Среди густой листвы мелькали разноцветные платья, повсюду слышны были громкий крик и смех.

Незамеченной мне удалось спуститься к реке, я уселась в тени большой скалы. На берегу меж камней росли тощие жёлтые цветочки. Я срывала их и бросала в воду, плескавшуюся у моих ног. Мысли мои были где-то далеко-далеко.

Вдруг сзади кто-то закричал тоненьким голоском:

— Нашла!.. Шелкопряд здесь!..

Оказалось, меня разыскивали, чтобы качаться на качелях. Почти насильно девушки отвели меня к каштановым деревьям. Я отказывалась: «Не могу, устала, не умею!» Но разве их уговоришь. Ни мои коллеги, ни ученицы слушать ничего не хотели. Мюрювет-ханым, та самая учительница с чёрными проницательными глазами, изъявила желание во что бы то ни стало покачаться со мной. Мы забрались на доску. Но у меня ничего не получалось: руки дрожали, колени подгибались. Бедняжке Мюрювет пришлось порядком потрудиться, чтобы раскачать качели. В конце концов она отказалась:

— Всё напрасно, мой Шелкопряд! Ты действительно боишься качелей. Побледнела, как полотно. Ещё упадёшь…

Во время обеда Реджеб-эфенди был с нами. От него тоже не ускользнуло моё грустное настроение. Он всё время кричал мне:

— Эй, ты чего не смеёшься, проказница? Когда я говорю: «Не смейся!» — ты хохочешь. А почему теперь такая хмурая?

Он не оставлял меня в покое и после обеда, — специально для меня велел притащить из школы самовар и хотел собственноручно заварить чай.

Вдруг одна из учительниц издали позвала меня. Я подошла. Учительница сказала:

— Мы послали служанку, и она принесла тамбур[85]. Надо уйти подальше и заставить Шейха Юсуфа-эфенди сыграть нам. Только как-нибудь избавься от этого пустомели.