100 великих оригиналов и чудаков - Рудольф Баландин

Желая продолжить образование, она поступила в 1869 году на Аларчинские женские курсы в Петербурге. Вместе с тремя сёстрами Корниловыми, дочерьми богатого фабриканта, они составили кружок саморазвития. В частности, изучали политическую экономию по книге Джона Стюарта Милля с примечаниями Н.Г. Чернышевского.

Отцу не понравились её свободомыслие и новые подруги; он запретил ей встречаться с ними. Она ушла из дома и скрывалась у друзей до тех пор, пока через два месяца отец не согласился выдать ей документы, необходимые для отдельного проживания в Петербурге.

Кружок Перовской вошёл в августе 1871 года в общество „чайковцев“ или, как его ещё называли, „большое общество пропаганды“ (поначалу оно было численно небольшим). С весны 1872 года она под видом фельдшерицы некоторое время жила среди крестьян Ставропольского уезда. В частном письме сетовала: „Пахнет отовсюду мёртвым, глубоким сном“.

Вернувшись весной 1873 года в Петербург, Софья Перовская посвятила себя революционной пропаганде среди рабочих. В своём дневнике записала требования, которым должен удовлетворять достойный уважения человек: „а) закваска самостоятельности, б) известная степень способности развиваться, в) способность вдумываться как в себя, так и в окружающих… г) известного рода честность или искренность, д) преданность известной идее“. По её словам: „Наибольшее счастье человечество может достичь тогда, когда индивидуальность каждого человека будет уважаться, и каждый человек будет сознавать, что его счастье неразрывно связано с счастьем всего общества. Высшее же счастье человека заключается в свободной умственной и нравственной деятельности“.

Арестовали Перовскую 5 января 1874 года. Полгода провела она в тюрьме и была взята на поруки отцом. Софья уехала в крымское имение своей семьи. Поправив здоровье, отправилась в Тверскую губернию работать в больнице. Чтобы не подвести отца, оставила на время революционную деятельность.

Вернувшись в Крым, она закончила Симферопольские женские курсы и собиралась работать в Красном Кресте (тогда шла война с Турцией), ухаживая за больными и ранеными. Её вызвали на политический „процесс 193-х“ в качестве обвиняемой и оправдали, но в административном порядке выслали в город Повенец Олонецкой губернии. По дороге она сбежала и с этого времени перешла на нелегальное положение.

На окраине столицы она сняла домик, имея паспорт жены мастерового. Здесь часто собирался их кружок. Посещавший эти сходки Пётр Кропоткин вспоминал:

„Со всеми женщинами в кружке у нас были прекрасные товарищеские отношения. Но Соню Перовскую мы все любили. С Кувшинской и с женой Синегуба, и с другими все здоровались по-товарищески, но при виде Перовской у каждого из нас лицо расцветало в широкую улыбку, хотя сама Перовская мало обращала внимания и только буркнет: „А вы ноги вытрите, не натаскивайте грязи“…

Теперь в повязанной платком мещанке, в ситцевом платье, в мужских сапогах таскавшей воду из Невы, никто бы не узнал барышни, которая недавно блистала в аристократических петербургских салонах… Когда она была недовольна кем-нибудь, то бросала на него строгий взгляд исподлобья, но в нём виделась открытая, великодушная натура, которой всё человеческое не было чуждо. Только по одному пункту она была непреклонна. „Бабник“, — выпалила она однажды, говоря о ком-то, и выражение, с которым она произнесла это слово, не отрываясь от работы, навеки врезалось в моей памяти…

Перовская была „народницей“ до глубины души и в то же время революционеркой и бойцом чистейшего закала. Ей не было надобности украшать рабочих и крестьян вымышленными добродетелями, чтобы полюбить их и работать для них. Она брала их такими, как они есть, и раз, помню, сказала мне: „Мы затеяли большое дело. Быть может, двум поколениям придётся лечь на нём, но сделать его надо“. Ни одна из женщин нашего кружка не отступила бы перед смертью на эшафоте. Каждая из них взглянула бы смерти прямо в глаза. Но в то время, в этой стадии пропаганды, никто об этом не думал.

Известный портрет Перовской очень похож на неё. Он хорошо передаёт её сознательное мужество, её открытый, здравый ум и любящую душу“.

Став членом тайного общества „Земли и воли“, она поехала в Харьков, надеясь организовать побег Ипполита Мышкина, находившегося в тюрьме. Однако осуществить эту акцию не удалось из-за недостатка сил и средств. Она вернулась в Петербург и после раскола „Земли и воли“ примкнула к народовольцам, войдя в Исполнительный комитет этой тайной организации. Для Перовской революционный террор был прежде всего ответом на террор государственный, местью за смерть и мучения товарищей.

Она была активной участницей покушений на Александра II. После его убийства, которое Желябов, находясь в тюрьме, приписал себе как руководителю, Перовская пришла в отчаяние и, несмотря на нависшую над ней опасность, находилась в Петербурге, обдумывая планы освобождения Желябова и убийства нового царя. Конечно же, ни то ни другое осуществить было невозможно.

А за ней велась настоящая охота. По городу разъезжали и ходили те, кто мог её опознать и согласился сотрудничать с полицией. Вскоре её опознала одна торговка, проезжавшая в сопровождении околоточного надзирателя по Невскому проспекту…

На суде она держалась спокойно. Лишь однажды не выдержала, когда прокурор Муравьёв позволил себе заклеймить революционеров: „Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодёжи“. И воскликнул, что им „не может быть места среди Божьего мира!“.

Перовская возразила: „Тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходится действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости“.

Увы, так уж повелось с давних пор, что слишком часто радетелями веры и борцами за нравственность выступают те, кто не верит в высшие духовные ценности и ведёт нечистую лицемерную жизнь, а радеет за личные материальные блага и борется за свою карьеру…

В письме матери из тюрьмы 22 марта Софья подвела итог своего жизненного пути: „Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения, поступать же против них я была не в состоянии, поэтому со спокойной совестью ожидаю всё, предстоящее мне“.

На скамье подсудимых она была вместе с Андреем Желябовым. С ним она подружилась в 1880 году и вскоре полюбила его всем сердцем. Это была её первая и единственная любовь. Они были счастливы и умерли в одно и то же время. Но в отличие от любовных романов с подобным счастливым финалом, молодые революционеры погибли на эшафоте 3 (15) апреля 1881 года.

ГЕНИИ-ОРИГИНАЛЫ

Гении, выходившие за пределы обыденного, нередко выглядят чудаками и оригиналами. Чезаре Ломброзо, о котором уже была речь, сделал радикальный вывод: „Не подлежит никакому сомнению, что между помешанным во время припадка и гениальным человеком, обдумывающим и создающим своё произведение, существует полнейшее сходство“.

Поразительна абсолютная уверенность в своей правоте! В предисловии к четвёртому изданию своего нашумевшего сочинения „Гениальность и помешательство“, он гордо отвечал: „На язвительные насмешки и мелочные придирки наших противников мы, по примеру того оригинала, который для убеждения людей, отрицавших движение, двигайся в их присутствии, ответим лишь тем, что будем собирать новые факты и новые доказательства в пользу нашей теории“.

Таково обычное заблуждение энтузиаста, обуреваемого манией научного открытия: он подбирает ради этого факты, доказывающие его любимую идею, не обращая внимания на те, что её отрицают. Так безумно влюблённый замечает в объекте своей страсти только прекрасное.

…В античности возник такой анекдот. Некто (называли имена разных мыслителей, в частности Фалеса Милетского), направляясь в башню, откуда собирался наблюдать солнечное затмение, не заметил ямы и свалился в неё.

Люди смеялись, помогая ему выбраться:

— Чудак, хочешь разглядывать далёкое солнце, когда сам не видишь то, что у тебя под ногами.

„О мудрецы, не отрывающие взгляда от дороги, чтобы — упаси бог! — не споткнуться. Вы не видите неба“.

Быть может, примерно так отвечал он. История не сохранила его слов. Люди охотней смеются над мудрецами, чем прислушиваются к их советам.

Выдающиеся люди слишком часто служат объектами зависти, злобных насмешек, непонимания. Жизнь их складывается подчас не только тяжело, но и трагично. Ломброзо объяснял это тем, что они сходны с безумцами. А может быть, наоборот — именно они нормальные люди среди помешанных, лишённых полноценного ума и творческой потенции?!

Иероним Босх

Творения этого художника пересказать трудно. Потребовался бы объёмистый очерк, с преобладанием догадок и домыслов, разных вариантов толкований. В его гравюрах, картинах тысячи разнообразнейших персонажей, нередко фантастических и аллегорических, находящихся в самых невероятных положениях и ситуациях.