Закулисная хроника - Александр Нильский

Не знаю, насколько это распоряжение имело тогда основание, но помню одно, что это происшествие глубоко огорчило меня. Я забился в свою импровизированную уборную и плакал навзрыд. Однако, кто-то из воспитанников поспешил успокоить меня и стал торопить переодеться в гимназический миндир, для того, чтобы скорее отправиться на вытяжку в зал, где все учащиеся становились в ранжир для прощания с попечителем.

На этот раз мы одобрения не получили, и только один Аполлон Александрович Григорьев удостоился получить… выговор за неудачный выбор пьесы. Однако тем дело и кончилось.

После спектакля, прерванного посредине, все присутствовавшие упросили Садовского прочесть один из его рассказов. Прова Михайловича усадили на диван в одной из больших и отлично убранных комнат дома Пашкова, и он начал читать рассказ купца о «Злокачественном Наполеондре» (Наполеоне I). Такого гомерического смеха слушателей и такого спокойствия, без единой улыбки, на лице рассказчика мне никогда более встречать не приходилось… Как рассказчика, я слышал Садовского тогда впервые и, конечно, не мог в своем восторге не дойти до энтузиазма, который и заставил меня забыть все неприятности этого вечера. После этого я стал мечтать об актерстве серьезно и убедил своих родных позволить мне самому распорядиться своей судьбой. После долгих колебаний последовало их согласие, и я поступил в петербургское театральное училище…

Восстановив в памяти этот характерный эпизод из милого прошлого, продолжаю повествование об A. Н. Островском, знакомство с которым у меня продолжалось вплоть до его смерти, случившейся в 1886 году.

XXXV

A. Н. Островский. — Его причуды и мнительность. — Юмор и остроумие Островского. — Его рассказы. — Пристрастие к друзьям. — Дружба с Бурдиным. — Представление «Воеводы». — Анекдоты про Островского — Островский в должности управляющего московскими театрами. — Пробные великопостные спектакли. — Рассказ Андреева-Бурлака.

Я искренне любил и уважал Островского, не только как писателя, поражавшего своим огромным талантом, но и как человека. Он совершенно заслуженно слыл милейшею личностью и имел массу обожавших его друзей, в особенности в театральном мире, Обладая мягким, отзывчивым сердцем и оригинальным умом, Александр Николаевич на всякого производил неотразимо-симпатичное впечатление, переходившее обыкновенно вскоре же в привязанность к этому доброму, ласковому и всегда снисходительному человеку.

Островский был причудником. Его причуды впоследствии перешли в капризы, которые иногда делали его несносным… Самою резкою чертою его характера была мнительность, очень часто надоедливая и до приторности скучная. Вечно он жаловался на всевозможные болезни, кряхтел, стонал и морщился, и в большинстве случаев, конечно, совершенно напрасно. Страдание от мнимых болей у него в конце концов вошло в привычку, и он никогда не отказывал себе в удовольствии «хвастнуть нездоровьем», как шутя про него говорили. Своим постоянным недомоганием он точно рисовался, напрашиваясь на сочувствие, в котором, разумеется, не было недостатка.

В своих обыденных сношениях с людьми и в разговорах Александр Николаевич проявлял неподдельный юмор, отличался остроумием и, как собеседник, был незаменим. Его рассказами, выхваченными прямо из жизни и переполненными сатирическими замечаниями, можно было заслушаться. По этим рассказам лучше всего можно было судить, какою громадною наблюдательностью владел покойный драматург.

Отрицательною стороною его характера было пристрастие. Люди, которых он любил, были безупречны и беспорочны. Актеры, к которым он питал приязнь, были гении, и никто в противном его не мог разубедить. Правда, находили на него минуты, когда он отрешался от своих убеждений, но это было мимолетно. Нечаянно вырвавшийся порыв негодования скоро рассеивался, и Александр Николаевич вновь становился искренним поклонником своего приятеля или друга.

Это пристрастие, обусловленное мягкостью его сердца, часто мешало успеху лучших его пьес. Например, покойный актер Бурдин пользовался таким расположением Островского, что на петербургской сцене почти все новые произведения Александра Николаевича впервые шли по желанию автора непременно в его бенефис, причем лучшие в них роли беспощадно гибли от игры самого бенефицианта. Иногда драматург сознавал артистическую несостоятельность своего друга, но не имел силы воли и характера отказать ему в «своем расположении»…

За это Бурдин окружал драматурга услужливостью и угодливостью, подкупающе действовавшей на Островского. Бурдин старался предупредить всякое желание его и брал на себя все хлопоты и заботы «по проводке пьесы», как через цензуру, так и через все другие мытарства. С Александром Николаевичем он был на ты и сильно этим кичился перед товарищами.

Единственный, кажется, раз в своей авторской практике Островский изменил Бурдину и ни за что не решился отдать ему главной роли старика купца в своей комедии «Сердце — не камень», которая, замечу кстати, шла по обыкновению в его же бенефис. Как против этого Бурдин ни протестовал, но Александр Николаевич настоял-таки на своем. Назначив эту спорную роль мне, он наметил своему другу другую, менее ответственную. Бурдин покорился, но в день своего бенефиса он внезапно захворал, так что за него играл другой. Таким образом бенефис был без бенефицианта, о чем своевременно и был извещен Островский.

Мне не раз приводилось быть очевидцем, как Александр Николаевич при первых представлениях своих пьес волнуясь расхаживал за кулисами и вслух высказывал неудовольствие на Бурдина. Помню я, как при первом представлении «Воеводы» в Мариинском театре Островский возмущался Бурдиным, изображавшим молодого, лихого парня Дубровина. Сердито морщась и нетерпеливо пожимая плечами, Островский почти метался за кулисами и, не сдержав волнения, быстро вошел в одну из уборных, где находилось несколько актеров, и проговорил, ни к кому не обращаясь:

— Ах, Федор, Федор!..[32] Что он делает?.. Так играть невозможно… невозможно… положительно невозможно… Что он делает?! Боже ты мой милостивый!..

Высказавшись таким образом, он немедленно удалился опять на сцену.

Г. Н. Жулев («Скорбный поэт»), бывший немного навеселе, сосредоточенно выслушал тираду драматурга и, когда тот скрылся за дверь, многозначительно произнес ему вслед:

— Что, брат, не нравится?.. Коробит!!! А кто виноват? Сам. Поменьше бы дружил с Федором-то, не кушал бы его пирогов… Не был бы этот самый Федор твоим другом, и пьесы бы шли лучше!..

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});