Шедевр - Миранда Гловер

Это был первый раз, когда я позволил тебе выступать перед твоими собственными камерами и не выставлял своих. И ты была самой загадочной, обворожительной — и пугающей. Я помню прикосновение к твоей босой мягкой ступне. А теперь просьба: пожалуйста, дорогая Эстер, скажи мне, было ли между нами что-то еще или же это просто бесплодные фантазии моего разыгравшегося воображения?

Теперь я понимаю, почему ты назвала серию «Обладание» и почему мне захотелось заплатить за тебя такую цену. Сам того не ожидая, в итоге я оказался в твоей власти.

И, наконец, мне хотелось бы поблагодарить тебя. Неделя, проведенная с тобой, стала для меня бесценным уроком: спектакль никогда не сможет заменить жизнь. Нам всем необходимо общение, чтобы друг у друга учиться.

Навсегда твой покровитель — и друг

Бен.

P. S. Ты так и не закончила список. Интересно, какие еще пять прилагательных ты могла бы туда добавить?

Я скомкала письмо и бросила его в корзину. Мои щеки пылали, а сердце гулко билось в груди. Я тут же схватила телефон и набрала номер Бена. В Лондоне сейчас семь утра, значит в Нью-Йорке — два часа ночи, но меня это не остановило.

Бен взял трубку и откликнулся сонным голосом.

— Как ты осмелился делать такие намеки… и составлять обо мне мнение на основании татуировок на моей коже! — кричала я. — Ты ничего не знаешь обо мне, о моем прошлом, и это не твое дело!

Бен был ошарашен. Затем он попытался успокоить меня, но я была слишком расстроена, чтобы слушать. Вместо этого я лишь выкрикивала в трубку оскорбления, прежде чем отключить ее и с рыданиями рухнуть на кровать. Зарывшись в подушку, я положила руку на живот и провела пальцами по едва заметным следам, оставленным на моем теле прошлым, о котором я так долго пыталась забыть. Несмотря на близкие отношения с Эйданом и знание каждого сантиметра тел друг друга, он никогда не замечал этих тоненьких полосок. Они стали такими незаметными, что даже я забыла о них.

Как же Бену удалось их заметить? Я вспомнила последнее представление, то, как я скинула перед ним платье, и его взгляд в свете ярких прожекторов. Именно в тот момент он направил камеру на мой живот. Я думала, что рассказываю историю героини мифа, а на самом деле открыла самую большую тайну в своей жизни, следы которой остались на моей коже.

Я старалась успокоиться и все обдумать. Я тщательно хранила этот секрет от прессы, даже от Эвы и Петры, и уж конечно от Эйдана. Именно поэтому я просидела в той съемной комнате целый год и сменила имя, — чтобы меня не смогли узнать. Пока ребенок рос внутри меня, окружающий мир ждал, когда, наконец, Эстер возвратится домой после этого периода… Депрессии? Траура? Обиды? Интересно, что Эва думала тогда насчет моих категорических отказов приехать и моего таинственного затворничества?

Я скрывала это от всех своих знакомых, я даже специально рассталась потом со своими друзьями с Мейда Вэйл — частично потому, что единственным способом жить Дальше было полностью расстаться с прошлым. Реальность? Я не могу вынести слишком много реальности. Представление? Искусство и игра? Переодевание? Придумывание историй? Быть кем-либо другим? Постоянно рисковать? Все это оказалось гораздо проще, чем помнить, кем я на самом деле являюсь, и быть собой.

Телефон снова зазвонил. Это был Бен, и я подняла трубку.

— Эстер, извини. Я не знал.

Мне стало стыдно за свою вспышку гнева: Бен ни в чем не виноват.

— Это я должна извиниться, — сказала я слабым голосом. — Твое письмо просто шокировало меня. Ты коснулся такой темы, о которой никто не знает и которую я ни с кем не обсуждала. Я хочу, чтобы это продолжало оставаться тайной, пожалуйста.

Бен пообещал никому об этом не рассказывать, и, когда он повесил трубку, я достала его письмо из корзины, разгладила и даже перечитала. Кажется, мы с Беном страдали двумя противоположными проявлениями одной и той же проблемы — эмоциональной инфантильности. В последних строках письма он предостерегает меня. Наверное, его письмо пришло как раз вовремя. Как и Бен, я слишком много лет прячусь за искусством. Пора начать управлять своей жизнью и научиться строить отношения с людьми. Я должна принадлежать самой себе так же, как и искусству — и самое главное, мое прошлое тоже принадлежит мне, и его надо принять.

Все время, пока я готовила серию «Обладание», я думала только об одном человеке. Прошло шестнадцать лет, с тех пор как я жила в комнатке на Мейда Вэйл. Шестнадцать лет одной жизни, за которой я не наблюдала, которая развивалась, познавая мир вокруг. Среди дочерей революции, которым я посвящала свою серию, была одна особенная: моя собственная. Она уже достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения по поводу своего будущего и возможных отношений со мной. Может, она решит найти меня, и надеюсь, сможет это осуществить. Но если я уеду из Лондона, это будет сложнее. Я обязана оставаться в пределах ее досягаемости, поближе к ней. Насколько мне известно, семья, удочерившая ее, все еще живет в столице Великобритании.

42

Письмо Бена сломало выросшую во мне стену отчуждения, и, успокоившись, я вызвала такси и поехала в галерею. Впервые более чем за две недели я вышла из дому, и я ощущала тошноту и некоторую нетвердость в ногах.

Эйдан работал за своим столом, и я медленно направилась к нему. Когда он поднял глаза, я заметила, что вся радость и энергия, наполнявшие его в Нью-Йорке, исчезли. Решительность, с которой он вел себя в Манхэттене, деловая сметка, которую он там проявил, начинали угасать.

Он смотрел, как я иду, и печально улыбался.

Я осторожно закрыла за собой дверь и задернула шторы. Затем не спеша подошла к Эйдану и села к нему на колени. Он обнял меня за талию и уткнулся в мои волосы.

— Ну, как ты, Эст? — прошептал он. — Мне тебя не хватало. Прежде чем я успела ответить, его телефон настойчиво зазвонил. Он не обратил на это внимания, но телефон не умолкал. Судя по звонку, это была Кэти. Эйдан со вздохом взял трубку, с минуту послушал, затем протянул ее мне.

— Эстер, мне действительно жаль вас беспокоить, — сказала Кэти, — но звонит Джон Крессфилд. Он на второй линии. Говорит, это что-то срочное.

Эва умеет выбрать момент. Голос Джона казался далеким и дрожащим.

— Эва тяжело больна, Эстер. Мы в моем доме, во Франции. Мне очень жаль, но я думаю, тебе надо немедленно приехать.

43

Если бы Джон не использовал слово «тяжело», я бы так не подскочила. Но я уже потеряла отца и была неожиданно растеряна, подумав о том, что могу потерять и мать. В самолете меня тошнило, и я не знала, связано ли это с турбулентностью или с переживаниями. Хотя день был ясным, а небо голубым, дул сильный ветер, и самолет в небе вытанцовывал жигу. Мы пролетали над юго-западом Франции, и я видела далеко внизу широкие реки, отливающие на солнце серебром, покатые холмы, окаймленные светлыми домами и казавшиеся работой какого-нибудь современного Дюрера[22], только с искаженной перспективой.

В аэропорту Бержерака я выкурила полсигареты, затем бросила ее в урну и, пошатываясь, вышла в пылающую жару. Я увидела Джона, прохаживающегося возле старого «Рено». Рядом с ним стоял молодой человек с песочного цвета волосами, в неряшливых выцветших джинсах. По степени багровости лица я заключила, что Джон уже почти пьян. А было еще только около полудня. Я ощутила тяжесть в желудке. Молодой человек, назвавшийся плотником Жаком, взял мою сумку, пока Джон неуклюже обнимал меня. Сегодня у него день бургундского. Запах доносился не только из его рта: даже кожа Джона пропахла вином, словно специями.

— Как она? — нетерпеливо спросила я.

Его объяснения по телефону о здоровье Эвы пугали: что-то насчет шумов в сердце и припадка. Она уже вернулась из больницы и сейчас дома. Но лучше мне самой с ней увидеться.

Мы сели в машину, и началась полуторачасовая поездка в груде ржавого металлолома, изнурительно взбирающегося по холмам, огибающего прямоугольные повороты, трясущегося вниз по крутым склонам. Ко мне мстительно вернулась тошнота, но я сдержала ее, достав расплавленный, прилипший к фантику леденец. С моего возвращения из Нью-Йорка на мне было Кристинино кольцо, подарок дома Диора, но теперь мне пришлось его снять. Во время перелета моя рука сильно распухла. Я ощущала непонятную слабость.

Мои попутчики были немногословны, но я узнала, что Жака наняли, чтобы смастерить книжные полки для кипы журналов Джона, регулярно высылаемых из Лондона одним из его «товарищей» времен существования общины. Мы свернули с трассы А на трассу Б, а затем и вовсе переехали на ухабистую дорогу, рассекающую тенистый сосновый бор. Наконец, машина заворчала, притормаживая у старого каменного дома с лестницей, ведущей к длинному узкому накрытому балдахином балкону. У дверей возвышался мощный дуб, высота которого достигала второго этажа.