История Энн Ширли. Книга 2 - Монтгомери Люси Мод

— Он был очень мил, когда я у вас обедала в прошлом месяце.

— Я же говорю — вы ему нравитесь. Поэтому и прошу навестить нас завтра. Может, увидев Вас, он придет в хорошее настроение. Мы просто из кожи вон лезем, чтобы ему угодить. Но когда на него находит особенная злость, его ничем не проймешь. Так или иначе меню мы уже составили. На десерт будет апельсиновое желе. Мама хотела испечь яблочный пирог — она говорит, что все мужчины на свете, кроме папы, больше всего любят на десерт яблочный пирог… даже профессора. Но папа пирог не любит, а рисковать мы завтра не можем — слишком многое поставлено на карту. Апельсиновое желе — папино любимое блюдо. А нам с Джонни, наверное, просто придется сбежать из дому и пожениться тайно. Но папа нас не простит до конца своих дней.

— А по-моему, тебе надо набраться храбрости и сказать, что ты обручена с Джонни, а потом дождаться, пока ему надоест злиться. Тогда он смирится с вашим браком и вам не надо будет никуда бежать.

— Не знаете Вы папу. — Трикси безнадежно махнула рукой.

— Может быть, я знаю его лучше, чем ты. Вы просто живете рядом с ним и потеряли чувство перспективы.

— Чувство чего? Энн, не забывайте, что у меня нет степени бакалавра искусств — я всего-навсего закончила среднюю школу. Мне очень хотелось учиться в колледже, но папа против высшего образования для женщин.

— Я хотела сказать, что вы не способны взглянуть на дело со стороны. Постороннему человеку, может быть, легче разобраться в его поступках.

— Я достаточно хорошо в нем разбираюсь: уж если на папу нашло, никакая сила не заставит его заговорить… никакая. Он этим даже гордится.

— Ну, а почему вы все спокойно не разговариваете между собой, не обращая на него внимания?

— Мы не можем! Я же вам говорила — у нас руки-ноги отнимаются. Подождите, вот если он до завтра не отойдет, сама увидишь. Не знаю, как это у него получается. Наверное, мы бы не особенно расстраивались, если бы он сердился, ругался, но не молчал. А эта гробовая тишина нас просто подавляет. Я его никогда не прощу, если он будет так вести себя завтра, когда решается будущее Эсмы.

— Давай надеяться на лучшее, Трикси.

— Да я стараюсь. И ваше присутствие может помочь делу. Мама хотела еще пригласить Кэтрин Брук, но от этого будет только хуже. Папа терпеть не может Кэтрин. И тут я его не виню. Я сама от нее не в восторге. Просто не представляю, как вы можете выносить ее бесконечные шпильки.

— Мне ее жалко, Трикси.

— Жалко? Да она сама виновата, что ее все терпеть не могут! Конечно, люди есть всякие, но уж без этой злюки мы в Саммерсайде обошлись бы.

— Трикси, она великолепная учительница.

— Мне ли этого не знать? Я сама училась у нее в классе. Ничего не скажешь, знания она мне в голову вдолбила… но сколько я от нее наслушалась насмешек! А как она одевается! Папа терпеть не может плохо одетых женщин. Говорит, что рохлям у него в доме нечего делать. Но это мама ему прощает — считает, что для мужчины так думать естественно. Если бы ему надо было прощать только это! Бедный Джонни почти уже не смеет появляться у нас — так папа на него рычит. По вечерам я ухожу из дому, и мы с Джонни ходим по улицам и мерзнем, как паршивые собачонки.

Когда Трикси ушла, Энн вздохнула с облегчением и отправилась на кухню выпросить у Ребекки Дью чего-нибудь вкусненького.

— Что, завтра идете на обед к Тейлорам? — спросила всезнающая Ребекка Дью. — Надеюсь, этот старый бирюк будет вести себя прилично. Если бы они обращали поменьше внимания на его фокусы, он бы пореже их устраивал. Знаете, мисс Ширли, я уверена, он получает удовольствие, наводя страх на весь дом. Да, надо согреть молоко для Проклятого Котяры. Вот уж избалованная тварь!

Глава десятая

Когда на следующий вечер Энн вошла в дом Сайруса Тейлора, на нее сразу пахнуло холодом. Горничная провела ее в комнату для гостей — раздеться и привести себя в порядок. Поднимаясь по лестнице, Энн увидела, как миссис Тейлор шмыгнула из столовой на кухню. Ее бледное и усталое, но все еще милое лицо носило следы слез. Энн стало ясно, что Сайрус все еще не отошел.

Это подтвердила и Трикси, которая тихонько вошла в комнату для гостей и нервно прошептала:

— Ох, Энн, он совсем не в духе. Утром был ничего, и мы немного приободрились. Но Хью имел неосторожность обыграть его в шашки, а папа просто на стенку лезет, когда проигрывает в шашки. Да к тому же он застал Эсму перед зеркалом — стоит и любуется собой, как он выразился, — и, выйдя из ее комнаты, запер за собой дверь. А бедняжка просто думала, понравится ли ее наряд Ленноксу Картеру. Она даже не успела надеть свои жемчужные бусы. А взгляни на меня! Я не посмела завить волосы — папа признает только натуральные кудряшки… Что это за прическа — страшно посмотреть. Впрочем, как я выгляжу, неважно. Главное, что он с нами со всеми вытворяет. Выкинул цветы, которые мама поставила на обеденный стол, а она так старалась подобрать красивый букет… и не разрешает ей надеть гранатовые сережки. Давно уж он так не заводился, пожалуй, с прошлой весны, когда приехал с запада и увидел, что мама повесила на окна гостиной красные гардины — он, видите ли, больше любит лиловый цвет. Энн, миленькая, постарайся за столом побольше разговаривать, если он будет молчать. А то мы все пропадем!

— Постараюсь, — пообещала Энн, про которую Марилла в детстве говорила, что она никогда не закрывает рта. Но, с другой стороны, ей еще ни разу не грозило полное отсутствие собеседников.

И вот все уселись за стол — красиво накрытый, сверкающий серебром, хотя и лишенный цветов. Лицо миссис Тейлор было таким же серым, как и ее серое шелковое платье. Эсма — красотка, которой гордилась вся семья, с пепельными волосами, розовыми губками и незабудковыми глазами, — была так бледна, что казалась на грани обморока. Хью, толстый жизнерадостный подросток с круглыми глазами и волосами цвета пакли, выглядел понурым псом, которого привязали к забору. А у Трикси был вид школьницы, дрожащей перед трудным экзаменом.

Черноволосый и черноглазый доктор Картер носил очки в серебряной оправе и был, несомненно, очень презентабельный молодой человек. Правда, в бытность свою в Редмондском университете Энн считала его — тогда рядового преподавателя — надутым индюком. Но сейчас и он выглядел смущенным, видимо почувствовав неладное. Да и кто бы не почувствовал, глядя, как хозяин дома идет к своему месту во главе стола и плюхается на стул, не удостоив ни единым словом ни гостя, ни своих домочадцев.