Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Б. Аксенов

изображен А. Ф. Керенский. В третий раз эта композиция возникла в журнале «Барабан» в октябре 1917 года – на передних сиденьях несущегося в пропасть автомобиля (на этот раз он был желтого цвета) дрались двое, напоминавшие Керенского и Троцкого.

Лето и осень 1915 года стали периодом некоей иррационализации общественных настроений, психиатры отмечали распространение в обществе меланхолии. В. М. Бехтерев попытался объяснить это цикличностью эмоциональных состояний, когда за подъемом неизбежно следует спад, и наоборот. В итоге психиатр приходил к оптимистическому выводу, что Россию в ближайшее время ждет очередной подъем патриотических настроений и чувства национальной гордости[301]. Но он ошибался. Осень 1915 года только усилила меланхолию городских обывателей.

Признаком иррационализации общественных настроений в этот период стало проникновение и активное обсуждение в городской среде абсурдных деревенских слухов. Л. А. Тихомиров передавал услышанный спор с торговкой-крестьянкой:

Правительство не слышит народного голоса, властям никто не сказал того, что в народе толкуют промеж себя. Вот, например, толкуют бабы, крестьянки, привезшие на продажу всякие продукты. Она громко говорит, что везде во власти изменники. На возражение, что не нужно верить этому вздору, – она говорит: «Какой там вздор, царица чуть не каждый день посылает в Германию поезда с припасами; немцы и кормятся на наш счет, и побеждают нас». Напрасны возражения, что это нелепость, и что физически невозможно посылать поезда… баба отвечает: «Ну уж там они найдут, как посылать»… Ей говорят, неужто она, дура, не понимает, что Государь ничего подобного не допустит? Она отвечает: «Что говорить о Царе, его уже давно нет в России». – «Да куда же он девался?» – «Известно, в Германию уехал». – «Да, глупая баба, разве Царь может отдать свое царство немцам?» – Она с апломбом отвечает: «Да ведь он уехал на время – только переждать войну». Кто распространяет такие чудовищные бессмыслицы? Это вопрос неважный. Могут распространять не только наши революционеры, но даже сами немцы. Но дело не в том, что распространяют, а в том, что верят.

Осень 1915 года запомнилась современникам не только политическим кризисом, связанным с роспуском Государственной думы, но и важным событием на мировой арене – вступлением в войну Болгарии на стороне Центральных держав. Этот вполне ожидаемый шаг нанес сокрушительный удар по тем патриотам-имперцам, у которых еще теплились панславистские иллюзии. Другим травмирующим известием стало падение Черногории в январе 1916 года и бегство из страны короля Николы I. Все это в совокупности приводило к утрате мессианского смысла Великой войны для России, оставался лишь фактор отечественной войны, освобождения занятых германцами российских территорий. Переживавший патриотический кризис монархист Б. В. Никольский в дневнике отказывался от патриотических «бредней» о славянстве как расе и в духе Тютчева противопоставлял славянам русских как носителей истинной православной веры:

Старые бредни о славянах и славянстве сданы в архив и не воскреснут. Раса не есть какая-либо абсолютная величина… Славянство без православия – ничто. В этом смысле ни поляки, ни чехи, ни хорваты не славяне; даже болгары не славяне, ибо раскольники… Славянство это просто лозунг для приживальцев России, это «слово», которое надо «знать», чтобы жить на русский счет[302].

В сентябре 1916 года усилились ощущения надвигавшейся катастрофы. Примечателен спор, случившийся в ресторане у Донона между бывшим председателем Совета министров В. Н. Коковцовым и промышленником А. И. Путиловым: первый утверждал, что «мы идем к революции», второй возражал, что к анархии[303]. Палеолог описывал атмосферу на устроенном великим князем Павлом Александровичем обеде в честь своего тезоименитства: «Все лица как бы покрыты вуалью меланхолии. Действительно, надо быть слепым, чтобы не видеть зловещих предзнаменований, скопившихся на горизонте»[304].

В октябре 1916 года сводка начальника Петроградского губернского жандармского управления рисовала картину нарастания «грозного кризиса» в общественных настроениях:

К началу сентября месяца сего года среди самых широких и различных слоев столичных обывателей резко отметилось исключительное повышение оппозиционности и озлобленности настроений. Все чаще и чаще начали раздаваться жалобы на администрацию, высказываться резкие и беспощадные осуждения правительственной политике. К концу означенного месяца эта оппозиционность настроений, по данным весьма осведомленных источников, достигла таких исключительных размеров, каких она, во всяком случае, не имела в широких массах даже в период 1905–1906 гг. Открыто и без стеснения начали раздаваться сетования на «продажность администрации», неимоверные тяготы войны, невыносимые условия повседневного существования; выкрики радикальствующих и левых элементов о необходимости «раньше всего уничтожить внутреннего немца и потом уже приниматься за заграничного» – начали встречать по отношению к себе все более и более сочувственное отношение.

В сводке отмечались распространявшиеся слухи о том, что Петроград стоит на пороге вооруженного восстания. Эти слухи относились на счет пропаганды тайных немецких агентов, вместе с тем обращалось внимание, что хотя «слухи подобного рода значительно преувеличены в сравнении с истинным положением вещей, но все же положение настолько серьезное, что на него должно и необходимо обратить внимание незамедлительно». Обоснованность опасений жандармского управления подтвердили прошедшие 17–20 и 26–31 октября рабочие забастовки и стачки в Петрограде, начавшиеся со стихийного разгрома продовольственных лавок и магазинов и приобретшие в процессе политическую направленность. Особенную тревогу властей вызвало пассивное поведение солдат петроградского гарнизона, которые отказались участвовать в разгоне демонстраций и частично выразили сочувствие рабочим. Приставы сообщали, что солдаты подначивали рабочих против городовых криками «Бей их, сволочей, фараонов».

Внутриполитический кризис приводил к росту недоверия к союзникам по Антанте. Среди консервативных патриотов республиканская Франция и английская конституционная монархия воспринимались как политически враждебные режимы, от которых исходила потенциальная опасность распространения революционных идей. Косвенно этому способствовала французская и английская антигерманская пропаганда, рисовавшая войну как борьбу с немецкой деспотией. Л. Андреев 4 октября 1914 года иронизировал, что, будь российские власти умнее, «они дрались бы с Вильгельмом против Франции и Англии». После Великого отступления русской армии весной – летом 1915 года в обществе усиливаются антисоюзнические настроения, современники начинают рассуждать о принесенных Россией слишком больших жертвах.

Забастовки рабочих в октябре 1916 года неожиданно для союзников окрасились в цвета франкофобии. Рабочие открыто выступили против продолжения войны, и теперь к агрессии против внутренних немцев добавилась агрессия к англичанам и французам. В конце октября французские промышленники Сико и Бопье, представители автомобильной фабрики «Рено», директора завода на Выборгской стороне, жаловались французскому послу на поведение русских рабочих соседних предприятий:

Вы знаете, господин посол, что мы никогда не имели повода быть недовольными нашими рабочими, потому что и они, со своей стороны, никогда не имели повода быть нами недовольными. Они и на этот раз отказались принять участие во всеобщей стачке… Сегодня днем, в то время как работа