Трехглавый орел - Владимир Свержин

– И что же ты предлагаешь?

– Элементарно, Ватсон! Надо развести купцов на бабки. Если ты их выставишь из монет, они поймут, что имеют дело с серьезным уважаемым человеком с понятиями. А то гусары, тайная канцелярия! Ты бы еще пушки сюда привез!

– Хм... И как ты себе это представляешь? – Я недоверчиво покосился на напарника, понимая, что лично мне подобные игры с купцами не сулят ничего хорошего.

– Как себе представляю? Буквально воочию. Если вы мне немного поможете, то нынче же вечером я обещаю торжественное разведение лоха ушастого плюс отменный ужин за счет потерпевшей стороны.

– Что ж, я весь в твоем распоряжении.

– Вот и славно. А теперь, как говаривал классик российской словесности Достоевский устами Родиона Раскольникова: «Самое время нарубить бабок».

Побледневший слуга в ситцевых шароварах, онучах и фисташковой лакейской ливрее, обшитой потрепанным желтым галуном, доложил, едва не глотая слова от благоговения:

– Генерал-аншеф, светлейший князь и многих орденов кавалер Закревский. – Произнеся это, и.о. лакея отодвинулся от двери и сложился под прямым углом, словно подставляя свою спину под шляпу и перчатки входящего генерала.

– Да полноте. – Лис, картинно опираясь на трость и придерживая изрядной длины шпагу, вошел в купеческий особняк, более всего напоминавший большую двухэтажную избу с аттическим портиком о шести колоннах и резным крыльцом за этими колоннами. – Я сегодня попросту, без чинов. – С этими словами мой напарник протянул оробевшему слуге свою треуголку и шикнул: – Пшел вон.

Пятясь задом, тот поспешил ретироваться, чтобы не сердить вельможного генерала. Расшитый золотом мундир Лиса был щедро осыпан орденами разных стран и народов. По всей видимости, мой друг не преминул повесить на себя все, что оставалось в заветном пугачевском сундучке.

– Ты ли купец Прокопий Захариев Череповатов?

– Я, ваша светлость, – поклонился дородный хозяин, пытаясь половчее напялить пудреный парик на свою голую шишкастую лысину.

– Вот и славно. Что ж, принимай гостя, купец. Дело у меня к тебе есть.

– Эй, Прошка! – крикнул купец, не сводя завороженного взгляда с переливающихся всеми цветами радуги звезд и крестов на генеральской груди. – Вели самовар ставить. Да хозяйке скажи, чтоб собрала нам с высоким гостем закусить. Да пошевеливайся!

– Это верно, – милостиво склонил голову Лис. – Закусить с дороги первейшее дело. – Он уселся в высокое резное кресло, из которого только перед этим встал хозяин, и указал ему на табурет против себя: – Садись, мон шер. – Купец, все еще не пришедший в себя от появления в своем доме столь знатного господина, неуверенно присел на краешек, словно ожидая услышать команду «смирно». – Знаешь ли ты, кто я?

– Прощения просим у вашей светлости, не оповещен. Никак губернатор наш?

– Тьма ты деревенская! Губернатор... Бери выше! Я самого государя нашего начальник штабу и ближайший советник.

Мир, внезапно заключенный между Екатериной и Пугачевым, внес в народные умы полную сумятицу. Никто уже не мог сказать наверняка, является ли вчерашний разбойник Емелька Пугач буйным казачьим атаманом, светлейшим князем Заволжским или же таки чудом спасшимся государем Петром III. Но споры спорами, а в России издавна принимали по одежке. Одежка же у моего напарника, невзирая на маскарадность, имела вполне царственный вид.

– Так... а... Рад служить... Чем обязаны столь именитому гостю? Чего изволите-с?

– Слышал я, что у тебя, брат, сукна первостатейного взять можно. Чтоб в заморском походе господам генералам не срамно было перед ворогом показаться.

– Ваша правда, ваше превосходительство. Хоть всю Москву обойдите, хоть до Питера доедьте, а лучше, чем у меня, всеравно сукна не сыщете.

– Ну, этих песен, брат, я знаешь сколько слыхал! Оно ложь не вошь, за волос не цепляется. Ты мне сперва товар покажи, а уж потом нахваливай. Да токмо помни, не ты один на свете, не у тебя, так у другого сукно куплю. Батюшка-государь повелел, чтоб сукно качества было на-и-луч-шего, – Лис поднял указующий перст к потолку, – а потому желает он среди купцов по чести конкурс провести, чей товар краше да дешевле.

– Так не извольте сумлеватъся, – засуетился купец, предвкушая возможные барыши. – У меня товар наипервейший люкс.

– Ты давай товар лицом кажи, а не словами вешай. Государь наш батюшка не скуп, но к качеству зело придирчив. Платит царь добре: хошь серебром, – Лис извлек из кармана пригоршню целковых, – хошь ассигнациями, – жестом фокусника он явил из другого кармана пачку аляповатых купюр, – а хошь государевым векселем.

– Серебром бы, серебром бы, батюшка.

– Да что ты мелешь, купец? Нешто я у тебя уже товар беру, что ты мне о деньгах толкуешь? Я с тобой во-още говорю.

– Прошка! – чуть не надрываясь, проорал оживившийся при виде денег купец. – Где там тебя, шельмеца, носит?

Давешний лакей, но уже без ливреи, в кумачовой простой рубахе, подпоясанной вервием, влетел в комнату на зов хозяина и вновь сложился пополам.

– Ну-ка, слетай на склад да принеси отрез самого лучшего офицерского сукна наипервейшего сорта. Какого колеру изволите, ваше высокопревосходительство?

– Синего, аки майское небо.

– Все слышал? Беги бегом, да чтоб в пути не останавливался, ворон не считал, не то вожжей получишь.

– Так вот я о чем толкую. Как государь решил состязание промеж купцов устроить, так и говорит мне: «Желаю я найти купца, честного да крепкого. А уж коли сыщешь такого, велю его назначить поставщиком двора во веки вечные».

– Да неужто? – всплеснул руками Череповатов. В комнату вплыла дородная дама с не менее дородным самоваром в руках и вальяжно прошествовала мимо Лиса к столу, слегка покачивая на ходу необъятными бедрами и демонстрируя восхищенной публике все три своих роскошных подбородка.

– Это Глашенька, супруга моя, – возбужденно запричитал купец. – Поклонись его светлости, дуреха.

Женщина, которой по комплекции кланяться было явно не с руки, попыталась исполнить просьбу мужа, но получившееся назвать поклоном можно было весьма условно.

– Пошла вон, чухонка. Учишь тебя, учишь! Никакого высокого понятия не имеешь, как с господами разговаривать.

Лис безучастно следил за этой сценой, постукивая тростью об пол.

– А вот откушайте пока. Чаек душистый, только-только закипел. Вот прянички печатные, пирожочки капустные прямо из печи. Отведайте, ваша светлость, не побрезгуйте.

Чаепитие уже близилось к концу, когда в комнату ввалился запыхавшийся от быстрого бега Прошка с отрезом ткани под мышкой.

– Как вы изволили, Прокопий Захаробич самая, что ни на есть разнаипервейшая.

Череповатов принял сукно у слуги и, осмотрев, протянул генерал-аншефу:

– Полюбуйтесь, ваша светлость. Не сукно, а загляденье! Руками его пощупайте, такого даже в Гамбурге не сыщете. – По-видимому, Гамбургом заканчивались географические познания предприимчивого торговца и в его представлении Гамбург казался местом, где можно найти все, что душа пожелает.

– Да, неплохое сукнецо. – Лис небрежно пощупал предлагаемый товар. – В Копенгагене я, правда, встречал и получше, не говоря уж о Рейкьявике, Но в Гамбурге действительно лучше не сыщешь. В общем, думаю, господам генералам на первый случай хватит. Если, конечно, в цене сойдемся. – В голосе моего напарника послышалось клацанье кассового аппарата.

– Об чем речь, господин фельдмаршал, я ж для батюшки-царя...

– Враз родил богатыря, – транслировал мне Лис по каналу закрытой связи. – Вальдар, приготовься. Как только мы сходимся на цене, я говорю «идет» и ты появляешься.

– ...Вот как для себя. Двадцать копеек за аршин.

– Чего-чего?! Прокопий, может, тебя еще усыновить за эти деньги?! Да ты белены объелся! Ты шо, не знаешь, шо в Роттердаме таким сукном уже диваны обивают? Оно ж у тебя без люрекса!

– Без чего? – не понял Череповатов.

– Темнота ты, как есть темнота. В люрексе он самый блеск. А генерал без блеска, что петух без перьев. Желаешь гривенник за аршин, на том и сойдемся.

– Не губите, княже, сам по осьмнадцати копеек брал. Отцом клянусь!

– Э, купец! Хоть божись тут, хоть не божись, почем я знаю? Может, у тебя отца-то никогда не было. А уж коли осьмнадцать копеек платил, сам себе злобный дурак. Никто тебе в мошну силой не лез. По-европейски тебе говорю, такого сукна уж, почитай, нигде не носят. Еще чуток поторгуешься и полцены не вернешь. Десять копеек с грошем за аршин – моя последняя цена.

Торг продолжался еще довольно долго. За это время я выяснил, что подобные ткани уже не в ходу у китайского императора, что Папа Римский никогда бы не согласился шить себе сутану из такого сукна, и много других подробностей из жизни великих и малых мира сего.

– Ну ладно, – махнул рукой купец. – Только из почтения к вашим боевым наградам. Хоть режьте меня, а меньше не могу. Двенадцать копеек.