Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания - Владимир Сухомлинов

В автомобиле прибывал из Петергофа государь. У Летнего дворца, в Коломенской слободе, встречал его почетный караул от какой-нибудь шефской части петербургского гарнизона или прибывшей из другого округа. Отпустив караул, его величество садился на коня и с блестящей свитой объезжал выстроенные, без оружия, шпалерами войска, сперва по Красному Селу, преимущественно конницу, а затем вдоль авангардного и Большого лагеря – пехоту и артиллерию.

По окончании объезда, на правом фланге большого лагеря, в районе расположения 1-й гвардейской пехотной дивизии, где находилась царская ставка, состоящая из парусиновых шатров, и собраны были хоры музыки всех полков, происходила парадная зоря с церемонией. Там, в царской ставке, собиралась блестящая публика. В оживленной беседе обменивались новостями, слухами, более или менее пикантными сплетнями частного и политического свойства. То был именно «весь Петербург», живший под влиянием чудовищного возбуждения нервов 1914 года и отлично себя при этом чувствовавший. Материала для разговора было достаточно. Очевидно, вызывающее поведение австрийцев, морское путешествие Пуанкаре в Петербург, поездка немецкого императора в Норвегию и волнения печати по поводу возможности возникновения войны – все это давало повод к различнейшим догадкам.

Оптимистов было мало. Но едва ли кто-нибудь из присутствующих предчувствовал, что это последняя «зоря с церемонией» в жизни русской армии и ее державного верховного вождя. Все присматривались к государю, пытаясь уловить его настроение, но его величество был спокоен и любезно разговаривал со всеми его окружающими. Ко мне подошел граф Апраксин и обратил мое внимание на принца Гогенлоэ, австрийского военного агента, расстроенный и удрученный вид которого действительно бросался в глаза.

Относясь совершенно безучастно к тому, что происходило, он стоял одиноко в стороне; согнутая правая рука его прикасалась к дереву, и к ней он прислонился головой. Ни к кому не подходя и ни с кем не разговаривая, он имел вид человека или больного, или озабоченного до потери самообладания.

Хоры в это время оканчивали музыкальные номера по программе, не обращая внимания на душевное состояние слушателей; дежурный по караулам явился к государю и испросил его разрешения подать повестку.

Вышли горнист и барабанщик, пробили повестку, хоры сыграли последнюю пьесу, и взвились, одна за другой, три ракеты – сигнал начала зори. Раздались залпы в парках расположения артиллерийских частей, и совместно со всеми барабанщиками и горнистами хоры музыки проиграли традиционную парадную зорю и «Коль славен».

После ее окончания скомандовали: «На молитву – шапки долой!», и штаб-горнист, выйдя на середину, став лицом к государю, внятно, отчетливо прочитал «Отче наш».

Во время этой молитвы, в тиши, окружавшей меня, я взглянул на государя: я был убежден, что «Бранный воевода» ему и в голову не приходил и что он никак не думал, что эта «зоря с церемонией» со своим кажущимся беззаботным великолепием заключит собою эпоху…

* * *

Над вопросом обоснования поводов к возникновению войны многие умные люди ломают свои головы. При моем искреннем стремлении как можно ближе подойти к правдивому выяснению этой ужасной катастрофы у меня опускаются руки.

Несмотря на высокое положение, которое я занимал в царской России, небольшая часть работы, приведшая к войне, происходила на моих глазах.

Эту именно деятельность я могу описать и хочу сделать это вне зависимости от прошлого и не щадя себя самого.

В начале 1914 года в русском Военном министерстве войны не ожидали. В Главном управлении Генерального штаба в конце зимы 1913–1914 годов расписания лагерных сборов составлялись, как обыкновенно: отдельные части отдаленных округов, в том числе и западного пограничного района, должны были прибыть в Красное Село. Как обыкновенно, в мае все войска покинули свои казармы, артиллерия приступила к практической стрельбе. В июле – готовились к проектированным еще зимой маневрам. Противоположно спокойствию в армии, в печати политический горизонт омрачался все более и более. Убийство наследника австрийского престола и австро-сербский конфликт являлись отдаленными сверканиями молний; путешествие французского президента в Петербург – сгущением грозовых туч над Невой; господствовала невыносимая, давящая духота!

После отъезда Пуанкаре 11 (24) июля, когда было получено известие об ультиматуме, предъявленном Австро-Венгрией Сербии, лагерные занятия в Красном Селе были в полном ходу. Под руководством великого князя Николая Николаевича находились войска гвардии и Петербургского военного округа, а равно и прибывшие некоторые шефские части других округов, не исключая пограничных.

Не совсем врасплох, но довольно неожиданно я получил предложение прибыть на заседание совета в Красное Село 25 июля, в разгар лагерного сбора.

Помню, что во время моей поездки на заседание я не испытывал никакого предчувствия относительно надвигающейся катастрофы. Я знал личное миролюбие царя и не получил никакого извещения о предмете предстоящего заседания. Поэтому я придавал поездке в Красное Село настолько малое значение, что поехал один, не взяв с собою ни начальника Генерального штаба, ни даже дежурного адъютанта: предметом совещания могло быть чисто военное дело Петербургского военного округа или что-либо касающееся лагерных сборов… В малом летнем дворце великого князя Николая Николаевича я встретил нескольких министров, включая министра иностранных дел, а также несколько высших чинов военного ведомства. Многие из них также ничего не знали о предмете предстоящего совещания, однако высказывали, ссылаясь на присутствие Сазонова, предположения, указывающие на политическое положение.

Государь вошел в зал заседания вместе с дядей. На нем была летняя форма одежды своего гусарского полка. Как всегда, приветливо улыбаясь и не показывая никакого душевного волнения, государь приветствовал присутствующих общим поклоном и без особых церемоний сел за стол. По его правую руку сел Горемыкин, по левую – великий князь.

Помещение, в котором мы собрались, было большой столовой, примитивно устроенной, с большими стеклянными дверьми, ведущими через балкон или веранду в парк. Посреди стоял большой, покрытый зеленой скатертью обеденный стол, за который мы, по знаку государя, сели. Против государя сидел Сазонов; я сидел рядом с министром финансов Барком. Морского министра я на заседании не видел.

Без всякого вступления государь предоставил слово министру иностранных дел, который нам в получасовой речи обрисовал положение, создавшееся вследствие австро-сербского конфликта для России. То, о чем Сазонов докладывал, было крупным обвинением австро-венгерской дипломатии. Все присутствовавшие получили впечатление, что дело идет о планомерном вызове, против которого государства Антанты, Франция и Англия, восстанут вместе с Россией, если последняя попытается не допустить насилия над славянским собратом. Сазонов сильно подействовал на наши воинские чувства. Он нам объявил, что непомерным требованиям можно противопоставить, после того как все дипломатические средства для достижения соглашения оказались бесплодными, только военную демонстрацию. Он заключил указанием на то, что наступил случай, когда русская дипломатия может посредством частичной мобилизации против Австрии поставить ее дипломатию на место. Технически это обозначало распоряжение о подготовительном к войне периоде. О вероятности или даже возможности войны не было речи.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});