Леди-чертовка - Лиза Клейпас

это убеждение, что она недостаточно хороша для тебя. Надеюсь, ты его преодолеешь.

– Феба, невозможно преодолеть реальность! – возразил Эдвард, как видно, искренне пораженный и обиженный. – Она дочь ремесленника! И я, если женюсь на ней, опущусь до ее уровня. Все в нашем обществе разделяют такой взгляд… по крайней мере, все, чье мнение для меня значимо. Нас не станут принимать в свете, детям из благородных семейств запретят общаться с моими детьми. Хотя бы это ты понимаешь? – В его голосе послышалась ярость. – Видит бог, Генри понимал!

Теперь настала очередь Фебы потрясенно умолкнуть.

– Так Генри знал о Рут? И о ребенке?

– Да, я ему рассказал. И он простил меня еще прежде, чем я успел попросить прощения. Он знал, что такова жизнь, что и порядочные мужчины порой поддаются искушению. Он понимал, что этот проступок – случайность, и все равно считал, что нам с тобой нужно пожениться.

– И что станет тогда с Рут и ее ребенком? Об этом он подумал?

– Он знал, что я сделаю для них все, что смогу. – Эдвард снова сел рядом, накрыл ее ладони своими. – Я знаю свое сердце, Феба, и знаю, что я хороший человек. Я стану тебе верным мужем. Буду добр к твоим сыновьям. Ты ведь никогда не слышала, чтобы я в гневе повысил голос, верно? Ни разу не видела меня пьяным или буйным. У нас с тобой будет спокойная, тихая, уютная жизнь. Жизнь, которой мы заслуживаем. Я многое люблю в тебе, Феба. Твою красоту и очарование. Твою преданность Генри. Он страшно мучился от того, что не может о тебе позаботиться, но я ему поклялся, что никому не позволю причинить тебе вред, и что о детях беспокоиться нечего: выращу их как своих.

Феба оттолкнула его руки, содрогнувшись, словно от прикосновения змеи.

– Не могу не замечать иронии судьбы в том, что ты так хочешь стать отцом моим сыновьям, но не своему собственному!

– Генри хотел, чтобы мы были вместе.

– Эдвард, еще до того, как узнала о Рут Пэррис и ссуде, я решила…

– Забудь об этом недоразумении, – прервал он ее с отчаянием в голосе, – как я готов забыть о любых опрометчивых шагах с твоей стороны! Все это можно оставить в прошлом. Я приму от тебя любое наказание, но дальше нужно об этом забыть. Я отправлю мальчика учиться за границу, мы с тобой никогда его не увидим. Так будет лучше и для него, и для нас.

– Нет, Эдвард! Никому лучше не будет. Ты сейчас не можешь мыслить здраво.

– Ты тоже! – парировал он.

Пожалуй, в этом он был прав: мысли у нее путались. Она не понимала, верить ли тому, что он сказал о Генри. Феба так хорошо знала мужа – его мягкость, великодушие, неизменную заботу, но ведь он был представителем своего сословия, вырос в уважении к границам между знатью и простонародьем, с полным пониманием того, чем грозит нарушение установленного порядка. Неужто Генри в самом деле благословил будущий союз своего кузена и жены, прекрасно зная о бедной Рут Пэррис и ее внебрачном сыне?

И вдруг, словно по волшебству, смятение и растерянность улеглись, и в голове у Фебы прояснилось.

Она любила и уважала своего мужа, всегда прислушивалась к его мнению, но его больше нет, и теперь ей придется доверять собственному разуму и совести. А для нее грех не в любви, а в ее отсутствии. И бояться нужно не скандала, а подлости и предательства.

– Эдвард, я не выйду за тебя замуж, – сказала она спокойно, даже с состраданием к нему: ведь этот человек сам себя погубил. – В ближайшие дни нам с тобой предстоит многое обсудить, в том числе распутать целый клубок юридических вопросов. Я хочу, чтобы ты сложил с себя полномочия душеприказчика и отказался от прав на распоряжение поместьем, и очень прошу не усложнять ситуацию. А теперь, пожалуйста, оставь меня.

Наступило тяжелое молчание.

– Ты ведешь себя безрассудно, – после долгой паузы заговорил Эдвард. – Идешь против желания Генри. Я ничего не стану предпринимать, пока ты не успокоишься.

– Я совершенно спокойна. Действуй как считаешь нужным, а я обращусь к помощи адвокатов. – Заметив его потрясение, Феба заговорила мягче: – Эдвард, я никогда не стану твоим врагом. Ничто не сотрет той доброты, которую ты проявлял ко мне в прошлом. Я не стану обвинять тебя и преследовать, но хочу, чтобы все юридические отношения между нами были прекращены.

– Я не могу этого допустить! – вскричал он в отчаянии. – Боже мой, что происходит? Тебя словно подменили! – Вдруг он уставился на нее, словно в озарении. – Ты вступила в связь с Рейвенелом? Он соблазнил тебя? Принудил?

Испустив раздраженный вздох, Феба встала с кушетки и быстро направилась к двери:

– Эдвард, пожалуйста, уходи.

– С тобой что-то произошло! Ты на себя не похожа!

– Ты так думаешь? Значит, ты никогда меня не знал: я всегда была такой. И никогда не выйду за мужчину, который не желает принимать меня такой, какая я есть.

Глава 32

– Боже правый, Рейвенел! – воскликнул Том Северин, когда Уэстон сел в его экипаж и занял место напротив. – Крысы в борделе, и те выглядят приличнее!

Уэст ответил ему угрюмым взглядом. В последнюю неделю после отъезда из поместья Клэр забота о внешности стояла для него далеко не на первом месте. Правда, брился он недавно – день или два, самое большее – три дня назад. Одежда, как всегда, была самого лучшего качества, но далеко не лучшего вида. Ботинкам не помешала бы чистка, да и изо рта после нескольких дней беспробудного пьянства пахло отнюдь не розами. Верно, до модной картинки ему сейчас далеко!

Уэст остановился в меблированных комнатах, которые сохранял за собой и после того, как обосновался в Гэмпшире. Разумеется, он мог бы останавливаться в лондонском доме семьи, однако предпочитал уединение. Пару раз в неделю служанка приходила прибираться и готовить обед. Вчера тоже была – и пришла в ужас, собирая пустые бутылки и грязные стаканы. До тех пор, пока Уэст у нее на глазах не съест половину сандвича и несколько ломтиков маринованной моркови, не соглашалась уйти, но когда он принялся запивать все это портером, нахмурилась и мрачно заметила:

– Ненасытный вы, мистер Рейвенел!

Уэст мог поклясться, что остатки портера она перед уходом вылила: не мог же он сам прикончить все за один день! Хотя как знать… Все было чертовски знакомо: это жжение внутри, мучительная жажда, которую ничто не в силах утолить. Случись ему тонуть