Волчья ягода - Ольга Егорова

– Как это… Как это – не Арсений?

– А так. Не Арсений. Его зовут Дмитрий. Дмитрий Жидков. А другого сына, насколько я знаю, у него никогда не было…

Четыре месяца спустя

Теплый луч скользнул на подушку из приоткрытого окна и замер на ней крошечным солнечным зайчиком. Сквозь некрепкий утренний сон Майя почувствовала, как он прикоснулся к щеке, и открыла глаза.

Октябрь выдался теплым, сухим и светлым. Бархатный сезон в Ялте затянулся, море до сих пор было теплым и синим. Зеленые кипарисы за окном казались живыми персонажами из сказки, и даже не верилось, что где-то там, в средней полосе России, листья на деревьях пожелтевшие, что холодный ветер срывает их, бросая на мокрую, залитую осенними дождями землю.

Наверное, она уже никогда туда не вернется.

Так и останется жить в Ялте, у моря, вместе с мамой и с Яськой.

В этот солнечный октябрьский день Яське, самому главному человеку в жизни, исполнилось ровно пять дней. Сейчас уже трудно было даже представить себе, что пять дней назад Яськи не было, а был только «живот», с которым Майя привыкла разговаривать.

Теперь живота не было. Зато была Яська, которая лежала рядом, в собственной кроватке, и мирно спала, изредка хмурясь во сне и чему-то неясно улыбаясь.

Первое время Майя все никак не могла привыкнуть к тому, что в животе теперь никто не шевелится. Иногда даже пугалась, забывая о том, что живот ее перестал быть домом для Яськи и превратился теперь в обыкновенный живот, точно такой же, как у всех людей, и нет в нем больше ничего, кроме банальных человеческих внутренностей.

Даже как-то грустно от этого было и немного жалко свой живот, который стал теперь совершенно обыкновенным и с которым уже нельзя было разговаривать. Грустно, но в то же время и радостно, потому что теперь она могла разговаривать с Яськой непосредственно, могла видеть ее и держать на руках.

И это такое счастье, которое даже представить себе раньше было невозможно.

По ночам Яська, оказавшаяся, по всей видимости, уникальным ребенком, спокойно спала и ни разу не просыпалась. Только ближе к утру, часам к шести, начинала тихонько кряхтеть в своей кровати, требуя, чтоб ее покормили.

Прижимая к себе по утрам сонную и теплую, завернутую в пеленки кряхтящую Яську, Майя чувствовала, что соскучилась по Яське так, как будто не видела ее по меньшей мере целый месяц.

Яська родилась длинноволосой брюнеткой. Волосы были – хоть сейчас косу заплетай. Глаза – пока еще мутного младенческого цвета – обещали вскоре потемнеть и превратиться в цыганские очи. Она уже сейчас была настоящей красавицей. И родилась совсем не красной и не сморщенной, какими рождаются большинство детей. Даже врачи и акушерки заметили это. Хотя, Майя подозревала, что врачи и акушерки каждой мамочке сообщали, что дочка у нее родилась необыкновенной красавицей и что таких красавиц за все время своей работы они и не припомнят.

Над мутными Яськиными глазками были аккуратно нарисованы две темненькие бровки – не черные пока еще, но и не белесые, как у остальных малышей, которых довелось Майе увидеть в родильном отделении. И ресницы у Яськи были темнее и длиннее, чем у остальных.

В общем, девочка оказалась красавицей и умницей. Просто необыкновенным, уникальным ребенком…

Правда, сама она еще пока об этом не знала.

Яська стала Яськой четыре дня назад, а до этого целые сутки жила на свете безымянным ребенком. На следующий день после родов Майя и Анна Андреевна устроили небольшой семейный совет по мобильному телефону, на котором единогласно решили, что это имя девочке прекрасно подойдет. Имя предложила мама, и Майя сразу согласилась, потому что оно ей очень понравилось.

Этот пятый день в родильном доме был последним. Девочка родилась абсолютно здоровой, доношенной, без всяких патологий, поэтому никаких причин задерживаться в больнице не было. Да и сама Майя чувствовала себя прекрасно, очень быстро, буквально на следующий день, оправившись от родов, которые, кстати, оказались для нее не таким уж и страшным испытанием, как она себе это представляла.

Да, боль была, но вполне терпимая, и она даже не закричала ни разу. А уже потом, когда крошечную Яську на несколько секунд приложили к ее груди, она удивленно спросила у акушерки:

– И это – все?

Акушерка в ответ улыбнулась и сказала что-то насчет болевого порога, который у Майи оказался низким.

Или, наоборот, высоким?

Она сейчас уже не помнила.

А вот эту первую секунду, когда приложили к ее груди крохотную Яську, и слова врача: «Ну вот и все, у вас девочка!» – точно знала, что запомнит на долгие годы.

На всю оставшуюся жизнь.

Сейчас Яська спала, но уже начинала потихоньку ворочаться во сне и покряхтывать, выказывая первые признаки голода.

Поднявшись со своей постели, Майя склонилась над кроваткой и принялась разглядывать дочку. Глядя на крохотное личико, не верилось, что когда-нибудь Яська вырастет, превратится во взрослую девушку, в женщину. Станет когда-нибудь матерью, приобретет профессию – будет, например, врачом или адвокатом. А может быть, архитектором.

Словно почувствовав ее взгляд, Яська закряхтела громче, наморщила крохотный лоб и слабенько запищала.

– Ну иди сюда, мой золотой архитектор, – улыбнулась Майя, поднимая ее из кроватки. – Мой самый голодный на свете будущий адвокат… И пеленки у адвоката мокрые, вот беда-то… Ну ничего, сейчас мы тебе пеленки поменяем, будешь опять сухой…

Она развернула Яську, которая сразу же забрыкала ножками, замахала крохотными ручками и запищала еще громче тоненьким голоском. Не удержавшись, поцеловала ее в одну пятку, потом в другую, припомнила глупую примету о том, что нельзя целовать младенцев в пятки, засмеялась и снова эти пятки расцеловала.

Вокруг пухлой Яськиной ножки был обмотан медицинский бинт с болтающимся куском коричневой клеенки, на котором шариковой ручкой было написано, что Яська – ее дочка, что она девочка и что родилась она двенадцатого октября.

Первая семейная реликвия.

Когда-нибудь Яська подрастет, и они вместе, вдвоем, будут разглядывать этот смешной кусок клеенки, на котором написано, что Яська – девочка.

Вдвоем…

Сердце кольнуло ледяными иголками прочно обосновавшейся в самой его глубине не утихающей боли.

«А ведь все могло быть иначе», – в сотый, в тысячный раз подумала Майя. Все могло быть совсем по-другому, если бы тогда, четыре месяца назад, она не сбежала бы от Арсения, поддавшись испугу, а дождалась бы его и просто с ним поговорила… Если бы подумала хорошенько и вспомнила Федькины рассказы про «дядь Митькиного папу», который возился с ним столько, что стал почти родным дедом и называть его дедом уже вошло в привычку… Если бы вовремя сообразила…