По следам Александра Великого - Александр Петрович Харников

Ну а если не подпишешь, пеняй на себя.

Неожиданно дверь с грохотом распахнулась, и в пыточную ворвалось несколько человек в черных сюртуках и цилиндрах. Сежурне обернулся и заорал на них:

– Вы что, олухи, не видите, что я занят? Выйдите вон отсюда!

Но вошедшие, по всей видимости, не очень-то испугались моего мучителя. Приглядевшись, Сежурне увидел начальника тех, кто так бесцеремонно прервал его допрос. Он побледнел и неожиданно смиренным голосом обратился к этому молодому человеку:

– Гражданин Лекорню, простите, я не ожидал вас увидеть. Мне показалось, что пришел кто-то из местных. Видите, я работаю и не люблю, когда они меня отвлекают.

– Работаете? Вижу. Сежурне, вам была передана просьба передать для гражданина Савари одну фразу?

– Да, но… я думал, что это фантазия преступника.

– Думать у вас получается плохо, гражданин Сежурне. Ваша голова не приспособлена для подобной работы. Взять всех троих!

– А мы что? Мы ничего! – заблеял один из мордоворотов. – Мы ни в чем не виноваты, мы лишь выполняли приказы гражданина Сежурне.

– Увести! И прислать врача! – И когда Сежурне и его подручных вывели, он спросил меня: – Мсье, вы можете самостоятельно передвигаться?

– Еще могу, мсье Лекорню.

– Вас срочно доставят в больницу. Кроме того, вас хочет навестить один ваш старый знакомый – он как раз едет сюда из Парижа. Простите нас, что с вами так обращались – этот ублюдок Сежурне получил циркуляр, подписанный Первым консулом, в котором было указано, что человек, произнесший эту фразу, не должен подвергаться никаким… эээ… мерам воздействия, а фраза должна срочно быть доведена до начальства. К счастью, вчера один из здешних служащих, который проходил мимо кабинета для допросов, услышал ваши слова через дверь и передал их куда положено. Сежурне – протеже этого палача Фуше, который ведет свою не совсем еще нам понятную игру. Но мы разберемся, уж поверьте нам…

– А что теперь будет с Сежурне?

– Он вам предлагал гильотину? Вот пусть он сам испытает остроту ее лезвия на собственной шее.

Мне его было абсолютно не жалко после того, что он со мной делал. Я лишь попросил:

– Можно мне воды? И чего-нибудь поесть.

– Сколько дней он вас не поил и не кормил?

– Не поил с позавчера. А не кормили меня с того самого момента, когда я попал в это… богоугодное заведение.

– Понятно… Насчет питья – посмотрим, что было у Сежурне. Так… Есть только местное пиво, вино и какая-то крепкая дрянь, или вам хочется именно воды?

– Пусть будет пиво.

– А вот насчет еды решит доктор Труая, что вам можно и сколько. После голодовки бывает вредно сразу плотно наедаться.

Через минуту этот самый доктор уже входил в кабинет.

– Что за варварство, гражданин? – сказал тот, увидев меня – и пыточную. – У вас здесь есть куда положить моего пациента, пока я его буду обследовать?

Лекорню вкратце объяснил, на что доктор лишь недовольно скривился, но ничего не сказал. Меня отвели в комнату отдыха начальника тюрьмы, где Труая раздел меня и долго осматривал, затем зафиксировал между двумя дощечками мою распухшую руку, с сомнением покачав головой.

– Ну что, доктор, – спросил я со слабой улыбкой. – Жить буду?

Тот неожиданно рассмеялся:

– Будете, конечно, будете. Организм у вас крепкий, несмотря на варварские методы дознания, которым вас подвергали. К тому же, как мне кажется, кость руки у вас цела. Тут или сильный ушиб, или трещина. Но, слава богу – да, я знаю, что Бога упоминать не положено, ну да ладно – все кончилось. Я распорядился, чтобы вам принесли бульона; его вам можно. Поедите, и вас отвезут в лечебницу.

– Но я не хочу туда!

– Не хочется, но все же придется. Ничего, лечить вас долго не будут – с недельку помажут ваши синяки мазями и присмотрят, чтобы ваша рука нормально зажила.

В лечебнице меня положили в отдельную комнату; простыни на кровати были белоснежными и накрахмаленными, ассистенты весьма вежливыми и предупредительными, а лечил меня все тот же Труая. А на следующее утро ко мне пришел майор Никитин – человек, которого я не ожидал увидеть во Франции.

– Здравствуй, Джулиан, – улыбнулся тот. – Ну, как твое самочувствие?

– Бывало и хуже, – усмехнулся я. – Хотя редко…

– Как только тебя можно будет перевозить, ты отправишься в Петербург, и за тебя возьмется фройляйн Ольга. А пока расскажи, как ты дошел до жизни такой. Имей в виду, то, что ты рассказал Ивану Федоровичу Крузенштерну, нам уже известно. А вот что было потом?

Я рассказал про свой прием у Дженкинсона, а также и у Твайнинга – подумал, что эта информация может так или иначе пригодиться.

– А потом я отправился по следам Кэри и довольно быстро узнал, что он вместе с МакКриди отплыл во Францию. Это меня, конечно, удивило, но я знал, что МакКриди не предатель, и решил, что он затеял какую-нибудь комбинацию. Но я все время ощущал за собой слежку. А когда я прибыл в Булонь на корабле контрабандистов, то мне показалось, что среди пассажиров один являлся агентом Дженкинсона. Очень уж он был ухоженным, от него за версту разило английским аристократом. Я не обратил внимания, подумав, что Дженкинсон решил меня еще раз проверить, что было бы вполне объяснимо.

– А почему в Булонь?

– МакКриди оставил мне весточку, что они направились в Руан. Но, чтобы об этом не узнали в ведомстве Дженкинсона, я решил попасть туда кружным путем. Вот только вскоре я увидел, как за мной следит уже кто-то из местных. А потом меня взяли. И, хоть я и попросил передать кодовую фразу, меня местный чиновник с ходу начал пытать. И если бы не чудо…

– Эх, жаль, Алана нет, он бы тебя подлатал в два счета. Правда, он скоро вернется в Париж, но нам нет никакого резона держать тебя так долго во Франции. Сам видишь – Фуше интригует против Бонапарта, англичане подкупают полицейских… В общем, для тебя все это может закончиться ударом кинжала в спину. Нам же ты нужен живым и невредимым. Так что поправляйся скорее и катись в Петербург. А Дженкинсону, полагаю, уже доложили или вот-вот доложат, что тебя арестовали – и что кого-то – кого именно, ему знать не обязательно – гильотинировали во дворе тюрьмы.

17 (29) октября 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок. Василий Васильевич Патрикеев, журналист и канцлер Мальтийского ордена

«Веселится и ликует весь народ…» – мурлыкал я себе под нос, шагая под сводами царского дворца. Действительно, с самого утра в столице Российской империи гремели колокола