Случайное добро - Ольга Смирнова

— Я главный или как? В квартиру войти могу без проблем — и ключи есть, и допуск волшебный. Дело было ночью, я просто притащил твоего дурачка и инструкции письменные оставил своим дятлам.

— А ты вообще знал, что Игнат заинтересовался вашей замечательной деятельностью?

— Постольку поскольку. Мне Димочка докладывал, но я особо не слышал. Интерес к делу пропал, и мне было без разницы, кто там рыть будет и что найдет. Честно говоря, когда я дурачка твоего оставлял в квартире, я не знал наверняка, что он — это он. То есть тот, кто до нас докапывался. В любом случае я не собирался его убивать. Просто хотел обезвредить на некоторое время, пока лавочку не сверну.

Лера нахмурилась — недоверчиво, сердито:

— Если без разницы, неужели нельзя было оставить Игната там, в городе-призраке?

— Около моей лаборатории? Шутишь? А если бы он, очнувшись, полез выяснять? Или полицию вызвал? Где мне работать потом?

— Ну… тут… в доме.

— Ещё не хватало домой это тащить! Вдобавок, тут места мало. У меня в подвале тренажёрный зал, ты ведь знаешь.

— Как все запутанно, — вздохнула Лера. — Зачем столько усилий для устранения Игната, если ты уже заканчивать хотел?

Эмиль выглядел озадаченным, и она пояснила:

— Зачем было погром в его квартире устраивать? И в офисе? Зачем было нападать на него? Я имею в виду, до вашей встречи в городе-призраке.

— Я не при чем, это Димочка постарался. Пятерку за рвение, кол за исполнение. Хороший волшебник, только слишком инициативный, а мозгов маловато, — ответил Эмиль. — Перепугался и без моего ведома начал твоего дружка выслеживать. С другой стороны, нечего было совать нос не в свое дело. А потом, как я уже говорил, все совпало. И место, и время, и действующие лица. Очень любопытно, на мой взгляд. Невольно приходит мысль о предопределении и…

— Нечего было жадничать и не платить за услуги, — угрюмо перебила Лера, вспомнив, с чего все, собственно, началось и «кто виноват». — К демонам предопределение.

— То есть? — не понял Эмиль.

— Твой лысый оказался должен мне денег и не захотел платить, — туманно ответила она, не желая вдаваться в подробности своей работы. — Я наняла Игната — он же частным детективом работает. Он выследил твоего подельничка. И понеслось.

Эмиль покумекал и спросил:

— Это когда они амулет зарядить не могли? Димочка помощи у кого-то просил. Вроде. Получается, ты ему помогла? А с виду и не скажешь, что сильная волшебница.

— Я не сильная, — отрезала Лера, подавив желание дотронуться до маскирующего амулета под рубашкой. — И неважно это. Лучше скажи, как выходило, что лысый тебя не раскрыл?

— Простейшее заклинание маскировки и минимум общения через зеркало.

— Я бы на его месте попыталась снять твою маскировку. Просто из любопытства.

Эмиль сложил пальцы домиком и сказал:

— Вы, видимо, родственные души в плане дурости. Он тоже попытался. Только ничего из этого не вышло.

— Ясно, — мрачно произнесла Лера, размышляя, как быть дальше.

— Не горюй, соседка! — Эмиль одним глотком допил остывший чай, встал из-за стола и потянулся всем телом. — Надо пойти потренироваться. Айда со мной.

Лера смотрела на соседа во все глаза.

— Ты… какое тренироваться? Тебе в участок прямая дорога.

— Не пойду, и не уговаривай, — хмыкнул Эмиль, собирая посуду со стола. Закончив, он осторожно выгрузил её в раковину и развернулся к двери. — Сами явятся. А у меня до той поры дела.

— И ты не боишься сесть в тюрьму? Понести наказание? Ты будешь ждать и не убежишь? — не могла успокоиться Лера.

— Боги, соседка, ты о чем? Я всего лишь жалкий распространитель, пешка. Самое страшное, что мне грозит — разговор по душам с начальником участка. Между прочим, они там, в участке, сами не ангелы. И всегда есть факты, которые они хотели бы скрыть от общественности. Но это на крайний случай.

Махнув рукой, Эмиль скрылся в коридоре. Лера так и осталась стоять с открытым ртом.

* * *

Повторную операцию Матвей пережил благополучно. Видимо, боги наказывали его за плохое поведение, сменив в этом отношении почившую Алевтину Григорьевну.

Матвей пережил период реабилитации, весьма нелегкий. Своеобразно пережил. От еды он отказывался, но до истощения ему было далеко, и потому он сделал вывод, что его тайно кормят. Во сне ли, через трубочки, воткнутые в тело, а может быть, под заклинанием или гипнозом — он так и не выяснил, хотя пытался изо всех сил. Однажды он даже поковырялся в своем животе, но пальцы оказались недостаточно острыми, чтобы проткнуть кожу, в итоге содержимое желудка рассмотреть не удалось. Спал Матвей мало и практически не реагировал на внешние раздражители, однако неумолимо шел на поправку.

Он пережил унизительные допросы полиции. Он — в своих лучших традициях — просто отказался разговаривать. Не разговаривал он и с Михаилом, хотя тот частенько навещал его в обход бдительной медсестры.

Матвей пережил визит странного дядьки, изображающего — весьма бесталанно — участие и заинтересованность в выздоровлении Матвея. Где-то в середине пространного монолога гостя о том, как важно быть частью социума, а также соблюдать распорядок дня и режим питания, Матвея впервые за долгое время открыл рот и послал дядьку далеко и надолго. Еще и заклинанием бы припечатал, но сил хватило только на то, чтобы закрыть рот.

Дядька покивал сочувственно, словно Матвей ему что-то доброе поведал, и продолжил говорить. Матвей поглядел в потолок с укором: мол, вы, которые наблюдаете, может, глупого дядьку уберете подальше? Сколько можно издеваться? С тем же немым укором он оглядел стены — на случай, если дырки и там просверлены. Дядька пробыл в палате Матвея довольно долго: все что-то говорил, спрашивал, уточнял, пытался диалог построить, да только Матвей на потеху наблюдателям кривляться не собирался.

Дядька еще немного посидел, покрутил головой, а потом вежливо попрощался и вышел. Спустя два часа за Матвеем приехали. Медсестра кричала, звала врача, пыталась противодействовать, но дядьки с серыми лицами все равно увезли её пациента. В какое-то странное заведение. Михаил назвал его «родным домом». Матвей назвал бы его клеткой.

Он был помещен в палату и разложен на кушетке. В руки ему воткнули те же иголки, приборы похожие пищали над ухом. И вроде бы все было как в той, первой палате, но при этом не так. Почему-то в новой палате Матвей задыхался. Ему было плохо. Голову словно сдавило прессом, она стала такая тяжелая, что шея просто отказывалась ее держать; потолок того и гляди грозил рухнуть; время снова начало свои игры — то размазывалось по белой простыне, как пластилин, то рассыпалось как песок, то как муха ползло по Матвею — тянуло взяться за мухобойку. Матвея передергивало, и если бы не Михаил, катающийся на самокате по палате, он не выдержал бы. Он бы и в самом деле сошел с ума.