Загадки Петербурга I. Умышленный город - Елена Игнатова

Среди тех, кто захаживал к Бурцеву из соображений нематериальных, был даже прежний директор Департамента полиции С. А. Лопухин. Казалось, революция побеждала, и служащие этого ведомства тоже воспылали желанием разоблачать проклятое прошлое, а кое-кто заодно и поживиться.

Воздух свободы сладок. Не страшно, если к нему примешивается запах гари и крови: революционный террор — это, конечно, прискорбно, но все же честно, открыто… справедливо, в конце концов! В светских кругах столицы в моде революционеры, как прежде, бывало, музыканты, художники, писатели. Впрочем, роман аристократии с революцией начался давно. Одной из самых известных и привлекательных личностей в петербургском свете 1890–1910-х годов была баронесса Варвара Ивановна Икскуль фон Гильдебранд. «В этой прелестной светской женщине кипела особая сила жизни, деятельная и пытливая. Все, что так или иначе выделялось, всплывало на поверхность общего, — мгновенно заинтересовывало ее, будь то явление или человек… Не было представителя искусства, литературы, адвокатуры, публицистики, чего угодно, — который не бывал бы в ее салоне в свое время», — писала о ней в своих мемуарах З. Н. Гиппиус («Маленький Анин домик»).

В. И. Икскуль была незаурядным и деятельным человеком: издавала книги для народного чтения; основала Школу ученых сиделок; во время Первой мировой войны организовывала санитарные поезда и госпитали. В 1916 году баронессу Икскуль фон Гильдебранд наградили Георгиевским крестом за помощь раненым на поле боя, под вражеским огнем. Эта замечательная женщина привлекала к себе разных людей: в числе ее друзей были известные общественные деятели, писатели, сановники, даже Григорий Распутин. И — революционеры. Они не посещали светских приемов у баронессы Икскуль, но часто находили убежище в ее доме. У нее же хранились архивы различных партий.

Симпатий к революционерам не скрывала и Анна Павловна Философова. В молодости она была признанной светской красавицей; в 60-е годы стала одной из основательниц феминистского движения в России, многое сделала для организации женского образования. Позже с той же страстью увлекалась теософией. Все эти годы ее муж, В. Д. Философов, честно трудился на государственном поприще: был прокурором военного суда, затем членом Государственного совета. Был анекдот, будто на двух концах казенной квартиры находились кабинет Владимира Дмитриевича и гостиная Анны Павловны; и вот в кабинете страшный прокурор не покладая рук подписывает один приговор за другим: «„к расстрелу“, „к расстрелу“, „к расстрелу“, тем временем, как в гостиной Анна Павловна принимала самых отъявленных террористов, кокетничая с ними, восхищаясь их доблестью», — иронизировал А. Н. Бенуа в книге «Мои воспоминания».

Давно сложилась традиция благотворительных сборов в пользу политических заключенных. В каком-либо частном доме устраивался литературный или музыкальный вечер. Аристократы, богачи, люди в чинах охотно предоставляли для этого квартиры и рассылали знакомым билеты-приглашения. Отказаться пожертвовать считалось непорядочным, и даже те, кто не мог прийти, присылали деньги. Член Исполнительного комитета «Народной воли» Н. А. Морозов, освобожденный в 1905 году после двадцати трех лет заключения, не без удовольствия вспоминал о своем «успехе в свете»: «…В первую зиму моей жизни в Петербурге в 1905 году за обедом у одной светской дамы к хозяевам прибежала одна пожилая знакомая, вращающаяся в аристократическом кругу (даже с великими князьями), и, увидев меня, воскликнула: „Николай Александрович, неужели это правда? Кто-то из ваших товарищей по Шлиссельбургу состоит на службе градоначальника? Вчера за обедом градоначальник прямо сказал это. Мы, — докончила она, — так и онемели от изумления!“» Ну чем она не гоголевская «дама, приятная во всех отношениях»? Замечательно, что принесенным ею известием шокированы все: от градоначальника до старого революционера Морозова. В гражданской идиллии 1905–1906 годов проглядывало нечто гоголевское, достоевское; литературные вымыслы становились реальностью.

Но, однако, кто же он, этот двурушник? Неутомимый Бурцев со временем выяснит: это один из убийц Судейкина, народоволец Стародворский! Неужели в момент, когда Стародворский проламывал Судейкину голову, дух жандармского подполковника вселился в него?

Розовая пена салонной революции, грязно-багровая — крестьянской, солдатской. Те, кто не отшатнулся от нее, приняли и ее методы, в том числе террор и провокацию во имя высшей цели. В. Л. Бурцев вспоминал: «В мае 1906 года ко мне в Петербурге в редакцию „Былого“ пришел молодой человек… и заявил, что желает поговорить со мной наедине по очень важному делу…

– По своим убеждениям я эсер, а служу в департаменте полиции чиновником особых поручений при охранном отделении.

– Что же вам от меня нужно? — спросил я.

– Скажу вам прямо: не могу ли я быть чем-нибудь полезен освободительному движению?»

В согласии, рука об руку, кружатся в пляске смерти студенты, дамы, агенты охранки, лавочники, террористы, чиновники, литераторы… А предводительствует и правит на этом балу н е к а я о с о б а. Черты ее лица смазаны, и не понять — это человек? тень?

Н е к а я о с о б а может явиться в облике «девятнадцатилетнего юноши Бродского, брата известных польских революционеров, служившего тайным агентом-осведомителем в варшавском охранном отделении.

– Я теперь член боевой организации большевиков и служу в охранном отделении, — говорил Бродский. — Познакомился со студентом Александром Нейманом, сошелся с ним и теперь являюсь его помощником в обучении рабочих за Нарвской заставой боевым делам. Нейман читает им лекции о приготовлении разрывных снарядов…» (В. Л. Бурцев. «В погоне за провокаторами»).

Дома у Неймана хранились запасы динамита, формы для изготовления бомб — все необходимое для практических занятий после лекций. О с о б о й может оказаться сам Нейман. Или член союза максималистов Кенсинский. «Во время разговора Кенсинский сказал мне:

– Вы нас (он говорил о провокаторах) не понимаете. Например, я недавно был секретарем на съезде максималистов. Говорилось о терроре, об экспроприациях… Я был посвящен во все революционные тайны, а через несколько часов, когда виделся со своим начальством, те же вопросы освещались для меня с другой стороны. Я перескакивал из одного мира в другой», — передавал его откровения В. Л. Бурцев.

За несомненной реальностью революции, с кумачом и толпами, открывался провал в ирреальность, в «другой мир». «Петербург имеет не три измеренья — четыре; четвертое — подчинено неизвестности…» (Андрей Белый. «Петербург»).

12 августа 1906 года на даче на Аптекарском острове, где жил премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин, прогремел взрыв. Трое максималистов с револьверами и бомбами появились в доме в приемные часы премьер-министра. Охрана не пропустила их в кабинет Столыпина, попыталась задержать. Тогда они бросили бомбы в комнате, в которой ожидали приема посетители. Двадцать семь человек были убиты, тридцать два тяжело ранены. Среди раненых были двое маленьких детей Столыпина; он сам оказался единственным в доме, кто не пострадал. После этого Столыпин по настоянию царя переехал в Зимний дворец.

«…Столыпин с семьей… жили в препыщенной мрачноватой тюрьме Зимнего дворца, где сами цари давно не обитали. На всех входах и въездах менялись строгие караулы. Петр Аркадьевич, так любивший верховую езду да сильную одинокую ходьбу по полям, теперь гулял из зала в зал дворца или всходил на крышу его, где тоже было место для царских прогулок. Вот тут, взнесенный над самым центром Петербурга и скрытый увалами крыш, премьер-министр России только и мог быть неугрожаем» (А. И. Солженицын. «Август четырнадцатого»).

Премьер-министру России опасно появляться на улицах Петербурга. Зато свободно и безбоязненно чувствует себя на них н е к а я о с о б а. «Однажды… я отправился гулять и шел по Английской набережной… Вдруг издали увидел, что навстречу мне на открытом извозчике едет Азеф со своей женой. Лично с Азефом я не был знаком, но его роль в партии эсеров мне была хорошо известна. Я знал, что он стоит во главе Боевой организации», — вспоминал В. Л. Бурцев.

Героя романа Андрея Белого «Петербург» революционера Дудкина преследует галлюцинация: ему видится страшное лицо н е к о й о с о б ы. Дудкин понимает, что болен, что о с о б а — влиятельный человек в партии, но ужас и отвращение неодолимы. Ужас и отвращение охватили многих в России, когда в 1908 году открылось: один из руководителей партии эсеров Евно Азеф — провокатор и платный агент охранки. Этот человек (он и внешне был отталкивающе уродлив) казался порождением страшного сна.

Предательство Азефа не было следствием страха или слабости: он выбрал его сознательно. В 1892 году Евно Азеф уехал из Ростова, где был замешан в студенческих волнениях, в Германию; там он вошел в группу русских социалистов — и одновременно предложил свои услуги Департаменту полиции. В 1901 году Азеф стал одним из создателей партии эсеров, с 1903 года — главой ее Боевой организации, совершавшей политические убийства. Но лучше процитировать Савинкова, который защищал Азефа перед ЦК эсеров. По его словам, Азеф «руководил с осени 1903 года Боевой организацией и в разной степени участвовал в последующих террористических актах: в убийстве министра внутренних дел Плеве, в убийстве великого князя Сергея Александровича, в покушении на петербургского генерал-губернатора Трепова… на киевского генерал-губернатора Клейгельса… на нижегородского генерал-губернатора барона Унтерберга… на московского генерал-губернатора адмирала Дубасова… на министра внутренних дел Дурново… на офицеров Семеновского полка генерала Мина и полковника Римана… на заведующего политическим розыском Рачковского, в убийстве Георгия Гапона, в покушении на командира Черноморского флота адмирала Чухнина… на премьер-министра Столыпина и в трех покушениях на царя». Савинков не знал, что одновременно с этим Азеф выдавал полиции террористов Боевой организации и других эсеров. Не менее страшным было то, что убийства губернаторов, министров, членов императорской семьи совершались с ведома Департамента полиции!