Из морга в дурдом и обратно - Андрей Шляхов

Четвертым соседом по палате стал Славик, тридцатилетний «бомбила», имевший за плечами два «срока» стационарного лечения, но в других больницах.

Славика уже лет пять преследовали соседи по дому, которым приглянулась его однокомнатная квартира. Соседи обложили свою жертву со всех сторон — наставили по квартире скрытых камер, рассовали подслушивающие устройства и даже подключили к вентиляции трубы, по которым время от времени подавали усыпляющий газ.

— Я засну, а они приходят, отпирают дверь своими ключами и начинают обыскивать квартиру… — От пережитых волнений Славик начисто облысел и выглядел лет на двадцать старше. — Заглядывают повсюду, даже пол вскрывают…

— Зачем? — спросил Данилов.

Палата коротала время в ожидании ежедневного обхода.

— Как зачем? — Славик оглянулся на дверь, словно соседи могли прятаться за ней. — Ищут завещание. Ведь я могу составить завещание? Могу! И тогда квартира уплывет из их рук. А они этого допустить не могут, потому что тогда все придется начинать заново…

Злоумышленники терроризировали Славика не только дома, но и во время работы — подсаживались к нему под видом пассажиров и начинали запугивать.

— Один такой тормознул меня на Варшавке и говорит: «На улицу Вишневского за тысячу доедем?» Я согласился. Сначала все было нормально, ехали, о бабах разговаривали. А потом, когда на светофоре встали, он говорит: «Вон в той башне дед жил на первом этаже, так его за квартиру зарезали. Очень опасно сейчас квартиру в Москве иметь. Лучше уж дом в деревне». Пришлось его там же и высадить. Не люблю, когда мне угрожают… А другой сел на Павелецкой площади, все продумано, как будто только в Москву приехал, даже сумку спортивную газетами набил, и спрашивает: «Не сдает ли кто из знакомых однокомнатную квартиру на длительный срок?» А у самого на лбу написано, что он агент!

— Чей? — спросил Данилов и наткнулся на осуждающе-недоуменные взгляды всех троих соседей.

«Разве непонятно, чей он агент? — читалось во взглядах. — Конечно же соседский!»

— Тебе жениться надо. — Юра поспешил сгладить хорошим советом неловкость, вызванную дурацким вопросом Данилова. — Вдвоем легче.

— Жениться трудно, — вздохнул Славик. — Надо быть точно уверенным в человеке, на все сто, а как ей в душу заглянуть? Ведь они могут подставить мне какую-нибудь приезжую проститутку, я на ней женюсь, а она меня в первую же ночь отправит на тот свет и останется при квартире! Если они захотят — они это сделают!

Славик рассказал, что в последнее время он, устав от психологического давления, почти не выходил из дома, разве что в ближайший продуктовый магазин.

— Проел почти всю заначку, но все без толку — когда им было надо, они пускали газ, и я тут же засыпал… Представляете, когда они поняли, что по-хорошему я не съеду, они заминировали мне унитаз! Я захожу утром, а крышка на бачке лежит не так, как обычно. Ну, думаю, все ясно — только тронь, и взорвется! Так я больше в туалет и не заходил, на балконе все дела делал…

— Шизофрения — это расщепление разума, — ни с того ни с сего сказал Миша.

— Это у тебя шизофрения! — огрызнулся Славик. — А у меня крупные проблемы.

Миша не стал спорить.

Скорее всего, именно превращение балкона в туалет и послужило поводом для госпитализации, на которую уставший от длительной борьбы Славик согласился с радостью.

— Во-первых, сюда они не сунутся, — объяснял он, продолжая тем не менее то и дело оглядываться на дверь. — Во-вторых, пока я здесь — у меня алиби.

— Какое? — спросил Юра.

— Настоящее, — коротко ответил Славик и поджал губы, давая понять, что комментариев не будет, но не выдержал и продолжил: — Я вот хочу попросить доктора, чтобы на ночь меня в смирительную рубашку одевали…

— Зачем? — хором спросили все трое слушателей.

— Чтобы я во сне не подписал бы им никакой бумаги.

А то вдруг…

— Смирительных рубашек сейчас уже нет, — сказал Данилов.

— Да ну! — не поверил Юра.

— Есть, я в кино видел, — возразил Славик.

— А что вместо них? — спросил практичный Миша.

— Веревки? — предположил Юра.

— А вместо них широкие матерчатые ремни, которыми привязывают к кровати, — ответил Данилов.

— Это правильно, — одобрил Юра, — следов не останется.

От смирительных рубашек отечественная психиатрия давно уже отказалась из соображений гуманности. Однако Данилов мог допустить, что где-то смирительные рубашки остались. Негласно, тайно. Ведь людям всегда так тяжело расставаться с чем-то привычным, особенно если это привычное существенно облегчает работу.

— Вовка знает, он сам врачом работал, — прокомментировал Юра.

— И работаю, — поправил Данилов.

Соседи по палате немного его раздражали, но он понимал, что судьба послала ему не самый плохой вариант и что без них было бы скучно — невозможно весь день читать детективы. Развлечения ради поставил Славику диагноз параноидной формы шизофрении и, когда до их палаты добрались заведующий отделением и Безменцева, ухитрился подглядеть диагноз на титульном листе Славиковой истории болезни. Так и есть — «Шизофрения, параноидная форма».

Проявленный Даниловым интерес не укрылся от внимания заведующего отделением.

— А этот твой доктор-суицидальщик, как его… — сказал он Безменцевой уже в ординаторской.

— Данилов.

— Да, Данилов. Он, я смотрю, из любопытных. Ты с ним поосторожнее.

— Есть вариант, что он повесится у нас? — усомнилась Безменцева. — Навряд ли…

— Есть вариант, что он будет совать свой нос куда не надо, — нахмурился заведующий. — Дай-ка его историю…

Минутой позже история Данилова вернулась к лечащему врачу.

— Зипрексы с пиразидолом ему явно недостаточно. — Заведующий закатил глаза к потолку и в задумчивости пожевал губами.

— Может, для начала дозу увеличить? — предложила Безменцева.

— Давай, — «благословил» начальник. — А там посмотрим. Не люблю я врачей, а в пациентах — особенно.

— Все Девяткина забыть не можете? — усмехнулась Безменцева, открывая историю болезни Данилова сзади, там, где был вклеен лист назначений.

— Его забудешь… — буркнул Лычкин и вышел из ординаторской.

Доктор Девяткин, по признанию самого Лычкина, выпил у него всю кровь и чуть не довел до самоубийства.

Впрочем, сначала Девяткин казался всем тихим и безобидным шизофреником. Диагноз ему был выставлен довольно поздно — на шестом десятке, до этого родственники, друзья и коллеги, должно быть, считали его чудаком. Обычным чудаком, которых на Руси пруд пруди. Ну да, иной раз раздражается по пустякам, может накричать на пациентов (Девяткин работал урологом в обычной городской поликлинике), часто бормочет себе под нос что-то невнятное, словно разговаривая с невидимым собеседником. Чудак? Определенно — чудак. Но — непьющий и, как говорится, безотказный. Всегда примет всех, кто явился к нему на прием, хоть по записи, хоть не по записи, никогда не откажется подменить «заболевшего» очередным запоем хирурга, может хоть месяц беспрекословно работать в одиночку, без медсестры. Найдите-ка еще в Москве грамотного, квалифицированного уролога, который согласится дольше двух дней работать без медсестры, не снижая нагрузки! Если и найдете, то им окажется какой-нибудь бедолага-доктор из Средней Азии, подвизающийся в поликлинике, что называется, на птичьих правах.

Коллеги любили доктора Девяткина, а начальство ценило.

Но всему есть предел. Когда доктор Девяткин стал рассказывать всем и каждому, что им управляют инопланетяне, коллеги и администрация поликлиники сильно встревожились. Совершенно не разделяя радости Девяткина, которому выпала великая, неслыханная честь стать Первым Полномочным Послом Мирового Разума (именно так называл свою новую должность счастливчик), главврач позвонил по «ноль три» и, являя пример истинного героизма и самопожертвования, развлекал Девяткина беседой в своем кабинете до приезда «скорой» (Девяткин пришел к главному врачу с заявлением об увольнении).

Быстро освоившись в отделении, Девяткин заскучал. Его можно было понять — назначенные препараты делали невозможным общение с мировым разумом. От нечего делать Девяткин стал внимательно приглядываться к окружающей действительности и увидел много интересного. И услышал тоже.

Например, он услышал, как старшая медсестра предупреждала постовую о том, что феназепам сегодня никому из больных давать не надо, так как его выписали чуть ли не всему отделению только для того, чтобы списать требуемое количество для личных нужд Геннадия Анатольевича.

Информация до поры до времени отложилась в голове Девяткина. Немного позже он услышал, как один из врачей сказал медсестре:

— Сейчас ко мне привезут знакомого на промывку, уложи его в процедурном и зови меня.

Часом позже по отделению в процедурный кабинет под ручку провели трясущегося, бледного, небритого мужика в дорогом костюме.