Абандон. Брошенный город - Блейк Крауч

Собрав клочки бумаги и сложив их в небольшую пирамидку, мужчина наконец чиркнул спичкой. Она вспыхнула с первой попытки. В пещере, где не было никакого движения воздуха, пламя даже не дрогнуло. Пленник поднес огонек к основанию пирамиды и успел подпалить все семь бумажек, прежде чем обжег большой палец.

Судя по звуку, вертолет приблизился. Возможно, он даже висел над самой трещиной.

Пирамида схватилась вся разом, пещера осветилась, и густое облако дыма потянулось к низкому потолку. Лоренс представил, как оно промахнется, пройдет мимо лаза и просто-напросто рассеется по пещере, но этого не случилось.

Даже в своем нынешнем, далеко не лучшем состоянии профессор идеально все спланировал и исполнил. Расщелина всосала дым не хуже, чем вакуум. Кендал поднялся – шею было не повернуть, а голова гудела от обезвоживания – и посмотрел вверх. Драгоценный дым уходил все выше, к поверхности. В тусклом свете фонаря что-то блеснуло. Снег? Дым наткнулся на препятствие и остановился, повис, словно туман, под забившей лаз снежной пробкой.

Чоп-чоп-чоп… Лоренс слышал этот звук с полной ясностью.

Там был день – здесь царила ночь. И он понял, что умрет, если не доберется до главной пещеры.

Глава 90

Солнце било в высокие окна с такой силой, как будто весь мир снаружи превратился в стекло. В голове пульсировала боль, словно туда, в основание черепа, кто-то засунул полную лопату горячего угля. Печь погасла, в гостиной стоял холод, и особенно холодно было у окна, где, съежившись на матрасе, лежала Эбигейл.

Она не имела понятия, что это за дом и как она туда попала. Последнее воспоминание, надежность которого не вызывала у нее сомнений, относилось к событию едва ли не вековой давности: она за рулем «Субурбана»… дорога… сумерки… Все последующее разбилось о заднюю стенку ее черепа, и одного мимолетного взгляда на осколки хватило, чтобы отбить у Фостер всякое желание складывать эти воспоминания в единую картину.

Она поднялась, и от боли в ногах у нее на глаза навернулись слезы.

Ближайший арочный проем открывался в кухню. Эбигейл увидела стол, холодильник из нержавеющей стали, заставленную бутылками полку над раковиной, и ее затошнило от страха – в увиденном было что-то необъяснимо, непостижимо знакомое.

Девушка прохромала в прихожую и открыла дверь в безоблачное, цвета кобальта раннее утро. Силвертон лежал под чистеньким покрывалом свежего снега, ели и осины во дворе сгибались под его тяжестью, и весь город молчал – только с Грин-стрит доносилось ворчанье ползущего по улице снегоочистителя.

У ее ног лежала неподвижно женщина в розовом атласном халате – посиневшая, припорошенная снегом, с голыми, испачканными кровью ногами.

– О, Боже… – прошептала Фостер.

* * *

– И тогда, – сказала женщина, – вы их обоих застрелили.

– Да.

– Потому что считали, что ваша жизнь в опасности.

– Да.

– Расскажите еще раз, почему вы решили, что шериф Силвертона и ее брат хотели убить вас.

– Вы так смотрите на меня, как будто мне не верите.

– Дело не в том, что мы не верим…

– Тогда в чем?

– Мисс Фостер, у нас в городе убиты шериф и ее брат, а вы рассказываете нам, что где-то там, в глуши, лежат еще шесть тел, большинство которых мы сможем обнаружить не раньше следующего лета, когда сойдет снег. При этом ваша версия никак не сходится с тем, что я знаю о Джен Праймак, с которой проработала три года. Послушайте, я понимаю, что вам пришлось несладко, но у помощника шерифа в таком сонном городке, как Силвертон, вся эта история в голове не укладывается.

* * *

Когда Эбигейл проснулась, они сидели в ногах кровати и о чем-то шептались. Она не стала открывать глаза и с минуту слушала дебаты, касающиеся достоинств и недостатков поворота горных лыж на мягком и сухом снегу.

Масштабы Силвертона не позволяли иметь больницу, поэтому помощник шерифа на ночь поместил Эбигейл в «Гранд-Империал» и попросил двух медсестер из департамента здравоохранения округа заглядывать к ней через каждые несколько часов.

Ей нравился помощник шерифа, Ханс, высокий, худощавый парень лет тридцати, больше похожий на инструктора по сноуборду, чем на представителя закона. Он был длинноволосым, бородатым и с татуировкой на левом предплечье – взбирающийся на скалу скелет, – заметной, лишь когда он закатывал рукав рубашки цвета хаки.

А вот специальный агент из Службы охраны лесов ее нервировала. Имя этой рыжей Эбигейл не расслышала, но ее холодную, бесстрастную уверенность в себе, уверенность федерала, успела почувствовать. Эта женщина почти ни о чем не спрашивала ее, предоставив Хансу задавать вопросы, а сама сидела, откинувшись на стуле – в грязных туристических ботинках, джинсах и жилете, – и даже не пыталась скрыть недоверие и подозрительность.

Теперь спецагент холодно взглянула на Эбигейл.

– Проснулась, – констатировала она.

Они с Хансом передвинули стулья в ту сторону, где через окна второго этажа вливался теплый послеполуденный свет.

– Как себя чувствуете? – спросил помощник шерифа.

– Нормально, – сказала Фостер.

Ханс подался вперед.

– Поисково-спасательная группа вернулась полчаса назад, – сообщил он девушке. – Вы, возможно, слышали вертолет.

– Моего отца они не нашли, – сразу поняла та.

– Они сорок пять минут кружили над тем склоном, на который вы указали, и двое осматривали его в бинокль.

– Я же говорила, там должна быть расщелина…

– Я верю вам, Эбигейл. Проблема в том, что склон очень крутой. Обнаружены следы нескольких лавин. Вполне возможно, что какая-то лавина сошла в последние двадцать четыре часа и завалила расщелину.

– Значит, поиски прекращены?

– Нет, конечно, нет. Но сегодня вечером ожидается метель, мы уже получили штормовое предупреждение, так что окно для поисков вашего отца уменьшается.

Эбигейл посмотрела на спецагента и даже уловила в ее глазах, за бесстрастной маской чиновника, что-то похожее на сострадание.

– Возможно, мой отец ушел из той пещеры и вернулся в другую, ту самую, куда мы попали в самом начале, – предположила журналистка.

– О’кей, предположим, ему удалось найти путь назад, но утренняя лавина прошла через склон, с которого вы попали в шахту. Если так, то вход тоже оказался под снегом, верно? И разве не вы говорили, что его трудно отыскать даже в ясный день? – напомнил ей Ханс.

Слезы навернулись на глаза Фостер, и она покачала головой.

– Он думает, что я приду за ним. Пожалуйста, доставьте меня туда… – попросила она. – Позвольте мне…

– Вы действительно думаете, что сможете его найти?

– Скажите мне, Ханс, а на какой день вы отказались бы от поисков своего отца?

1893

Глава 91

Голова Глории лежала на коленях Розалин. В центре пещеры одиноко горел последний фонарь, и его пламя было заметно ниже, чем в тот момент, когда жена шерифа смотрела на него в прошлый раз. Боль усилилась. Так плохо ей не было еще никогда, даже в самое тяжелое похмелье. Понемногу иссыхая и увядая, тело просило воды. «Еще жива», – подумала она.

Тишину теперь тревожили лишь тихие стоны и жалобный плач ждущих смерти, желающих ее даже сильнее, чем глотка воды, сильнее, чем воздуха.

Миссис Кёртис посмотрела на Розалин и едва слышно прошептала:

– Эй!

Глаза у старой проститутки были открыты, но она не ответила, потому что умерла, пока Глория спала. Рот ее раздулся от распухшего языка, веки потрескались, и из-под них по щекам стекала кровь. Из-за нехватки жидкости мумификация тела началась, когда Розалин была еще жива: кожа на ее лице стянулась, губы увяли, десны почернели, нос съежился и стал раза в два меньше, а кожа приобрела серо-багровый оттенок, и на ней синеватыми полосами проступили вены.

Смерть подруги принесла Глории облегчение.

Ей опять привиделась вода. Воображение перенесло ее на берег Изумрудного озера, где она в ясный летний день освежалась, брызгая себе на лицо. Снова и снова она вспоминала свой последний глоток воды – из железного котла, в котором топился снег, в их доме. Перед глазами у женщины стояла картина рождественского утра: как Зек набрал ей целую кружку воды, как она дотронулась до нее и как на холодном металле остались призрачными, влажными отпечатками следы ее пальцев.

Потом внимание миссис Кёртис привлек чей-то плач. С усилием приподняв голову с колен Розалин, она увидела футах в десяти от себя, у стены, лежащую на полу женщину, гладящую по голове мальчика двух или трех лет. Затащив ребенка на себя, она целовала его брови и сухие губки и плакала без слез. Муж ее умер несколькими часами раньше, и его тело лежало неподалеку на каменном полу.

Перекатив сына ближе к мужу, женщина легла между ними. Держа их обоих за руки, она смотрела в потолок, едва шевеля губами и уже не поднимаясь.

Глория закрыла глаза. Видят ли муж и сын, как их жена и мать умирает в пещере?