Диверсант (СИ) - Андрей Родионов

— Что значит умирает? — вскинул я брови.

И тут вспомнил бой.

— Сколько я вот так валялся?

— Недолго.

— Помоги мне сесть, — попросил я.

Опираясь на ее руку я сел, а затем и встал. Двигался я медленно и осторожно, словно был сделан из хрупкого стекла. Пошатываясь я огляделся. Уже совсем рассвело, и в свете утреннего солнца поляна напоминала то ли место для забоя скота, то ли кадр из фильма ужасов. Крови из убитых натекло столько, что вся она не сумела впитаться, и земля под ногами противно чавкала.

Я кивнул на убитых:

— Живые остались?

Жанна молча покачала головой.

— Хорошо, — произнес я тихо.

Я подошел к лежащему на земле рыцарю, стараясь не наступать на погибших, и, опустившись на колени, сказал:

— Здравствуй, Гектор.

Он медленно открыл глаза.

— Дай-ка посмотрю, — я осторожно снял повязки.

Странно, что Гектор до сих пор был жив. Под его телом натекла огромная лужа крови, а сквозь рану в животе можно было разглядеть поврежденные внутренности. Даже попади он в операционную, у него не было бы шансов, а уж в лесу…

— Все будет хорошо, — уронил я, пряча глаза. — Ты выживешь.

Он усмехнулся, по крайней мере бескровные губы на пепельно-сером лице шевельнулись.

— Я был не прав, — прошептал он.

— Что?

— Сначала я надеялся, что бургундцы дадут свободу моей Фландрии, потом я думал, что нам помогут англичане. Я ошибался, они нас попросту использовали. Помнишь, как мы спорили? Ты был прав, на чужой крови не построить своего счастья.

Я молча сжал его руку. Что я мог сказать умирающему?

— Я творил много зла, — с усилием выдохнул Гектор. — Но под конец я попытался сделать хоть что-то… что-то.

Помолчав, он прохрипел:

— За здравствует золотой лев Фландрии! — и закашлялся, поперхнувшись кровью.

— Тебе вредно говорить, — сказал я перехваченным голосом. — Но ты можешь слушать. Так вот, Гектор де Савез, Бургундский Лис и фландрийский дворянин. Единственный мой друг в этом безумном мире. Сегодня ты сделал для меня столько, сколько никто не делал. Ты…

— Робер, — прошептала незаметно подошедшая Жанна. — Он умер.

— Нет, — стиснул я кулаки, — он не мог умереть. Только не сейчас!

Но Лис умер, на этот раз по настоящему. А еще через час нас нашли. В первый и последний раз в жизни я видел Жака де Ли плачущим. Как он позже признался, до самого конца великан так и не верил, что "малышка Клод" жива. Из десяти рыцарей, посланных со мной герцогом Баварским, в живых осталось четверо. Про павших Жак сказал так:

— Они погибли за правое дело, а потому прямиком отправились в рай.

Что ж, к сказанному, как говорится, ни прибавить, ни убавить. Гектора мы похоронили неподалеку от той самой поляны, где он принял последний бой. Я сам прочитал молитву, и первый кинул на тело горсть земли. Прощай Лис, лучший друг, какой только может быть у мужчины. Пусть мы бились по разные стороны, но в трудную, гибельную минуту ты сражался со мной плечом к плечу, и спас ту, что я люблю больше жизни. Ты умер, оставив меня в должниках. Прости, что не открыл тебе правды: лишь через четыре века твоя Фландрия обретет долгожданную свободу. Покойся с миром, друг. Аминь.

На пути в Баварию произошел еще один очень важный для меня разговор. Выпытав из меня все, что случилось за эти годы, Жанна долгое время была задумчива. Она незаметно присматривалась ко мне, словно чего-то ожидая. Наконец, со свойственной ей решительностью Жанна взяла дело в свои руки. В Ла-Рош мы прибыли уже ближе к вечеру, и на ночь остановились в таверне "Пегий бык". Не успел я сполоснуть с дороги лица, как Жанна вызвала меня в отведенную ей комнату. Попросила присесть и сказала:

— Скажи, Робер, а что ты собираешься делать дальше?

— Дальше? — я задумался. И в самом деле, чем я займусь теперь, когда любимая свободна?

— Пока не думал, — пожал я плечами. — Вот довезем тебя до Мюнхена, там и решу.

— Ну хорошо, — твердо сказала она. — У моего двоюродного брата мы вновь станем простым рыцарем и благородной графиней. Но вот прямо сейчас, пока мы всего лишь рыцарь и освобожденная им пленница, я хочу задать тебе вопрос…

— Да?

Она странно замялась, а потом вскинула голову, и глядя мне прямо в глаза спросила:

— В твоей будущей жизни есть место для меня?

И вот тогда я поцеловал ее. Это был долгий и нежный поцелуй. И оторваться от ее губ мне было тяжелее, чем отрезать себе руку. А когда он кончился, я сказал самые правильные и нужные слова, те, что следовало произнести еще давным-давно:

— Я люблю тебя, Жанна. Всегда любил и буду любить вечно. Будь моей женой.

И она, ни на секунду не задумываясь, выпалила:

— Я согласна.

Но это еще не конец истории.

Король изволит завтракать. На самом деле его величество Карл VII Валуа давным-давно поел в узком кругу родственников и фаворитов, и о приеме пищи напоминает лишь бокал с вином, что держит на подносе юный паж в расшитых серебром и золотом одеяниях. Но надо же как-то обозначить происходящее в зале торжественное действо? Да и потом, сами посудите, насколько красивее звучит "вчера король пригласил меня позавтракать вместе, а я, конечно же, еще подумал, ехать мне или нет…" по сравнению с вялым "я присутствовал на аудиенции…".

Что же касается Робера де Армуаза, то лично мне даже удобнее, когда вокруг так много людей. Угроза огласки может удержать короля от некоторых поспешных действий, что могут прийти в его голову при виде знакомого лица. Ага, от трона отходит, кланяясь, незнакомый мне аббат, лицо держит ровным, но углы рта напряжены, да и рука с такой силой стискивает посох, что побелели костяшки пальцев. Герольд подает знак, мол, не спи, очередь задерживаешь, за тобой еще два десятка желающих вскипятить королю мозг своими мелкими проблемками.

— Ваше королевское величество! — отвешиваю я самый куртуазный из своих поклонов.

И получается, скажу я вам, неплохо, ведь я тренировался под руководством настоящей принцессы, а уж она-то знает толк во всяческих реверансах и прочих дворцовых ужимках. Королей с детства учат никогда и ничему не удивляться, лишь потому вместо потерянной челюсти Карл VII ограничивается приподнятой бровью.

— Ты! — выдыхает он скорее изумленно, чем с раздражением.

— Вы правы, сир, — деликатно улыбаюсь в ответ.

По- моему, тут и спорить не о чем, ведь не может же король Франции ошибиться?

— Выходит, ты жив, — продолжает Карл VII, — и, судя по виду, процветаешь.

— Всегда остаюсь преданным слугой вашего величества, — вежливо наклоняю я голову.

Король сжимает губы в тонкую полоску, на минуту его глаза затуманиваются, и он тихонько вздыхает.

— Приятно встретить давнего знакомца, — меланхолично замечает монарх, — это будит… воспоминания.

Встряхнувшись, буднично говорит:

— Разумеется, ты желаешь нам что-то заявить, раз уж посмел показаться на глаза.

— Да, сир, — говорю я. — Я хотел бы получить то, что обещал мне покойный граф де Плюсси: официальное прощение, свой титул и пожалованное вами имение.

И, не давая королю вставить слова, добавляю:

— Разумеется, как преданный вассал короны, я желал бы преподнести в дар своему монарху скромное подношение. Надеюсь, вы им не погнушаетесь.

— Насколько оно скромно? — помолчав, уточняет Карл VII.

— Двадцать пять тысяч золотых экю, — объявляю я, махнув платком.

Я вроде бы и говорю негромко, но в этот момент в зале наступает полная тишина. Все перешептывания, покашливания и шорохи как отрезает. Даже королевские телохранители, больше похожие на каменные статуи, чем на живых людей, поворачивают ко мне головы. Для обычного человека это все равно, что звучно уронить нижнюю челюсть на грудь, по-рачьи вытаращив глаза.

По моему знаку двое крепких слуг, пыхтя и отдуваясь, подносят пузатый бочонок. Толпа перед ними молча раздается в стороны, лица у присутствующих зеленые от зависти. Подтащив подарок к трону, слуги кое-как опускают его на мраморный пол и тут же, поминутно кланяясь, исчезают. Я снимаю крышку, давая королю насладиться видом новеньких золотых экю. Монеты набиты в бочонок плотнее, чем сельдь у исландцев, и глаза его величества алчно вспыхивают. Шах!

— Твой дар принят, — объявляет король, милостиво улыбаясь. — И мы подтверждаем все, что обещал тебе наш покойный секретарь.

— Подготовьте необходимые грамоты и сейчас же вручите их сьеру де Армуазу, — приказывает он упитанному господину в фиолетовом с серебром костюме, навытяжку стоящему за троном.

Угодливо поклонившись, толстяк тут же испаряется. Двое телохранителей, подхватив бочонок с золотом, уносят его куда-то за трон. Карл VII озаряет придворных широкой улыбкой, день у него явно задался.