Единородная дочь - Джеймс Морроу

— Да, глаз человека или любого другого позвоночного. Мозг не воспринимает изображение непосредственно. Вместо этого изображение поступает на зрительный нерв через сетчатку глаза. Сведущий в своем деле инженер постарался бы избежать подобной громоздкости, а существо божественное — и подавно. — Джули позволила себе улыбнуться. Архидиаконы подались вперед, отдавая должное мастерски составленному доводу. — Более того, создается впечатление, что сама идея существования Вселенной не имеет начала как такового, — уверенно продолжала Джули. — Отсутствует временная точка, до которой не существовало законов физики, следовательно, и не было первичного толчка, не было…

— Вы рассматриваете Бога как конструктора? — спросил архидиакон Фелпс.

— Я никак не рассматриваю Бога.

— Но вы же говорили о несведущем в своем деле инженере.

— Несведущ он или талантлив — как знать? В сознании людей Бог — это лишь условное понятие. Для нас Бог — это наше представление о нем.

И тут архидиакон Дюпре взял в руки увесистый том в красном кожаном переплете. Его название было знакомо Джули: «Malleus Maleficarum». Она видела такую книгу у Говарда Либермана. А задолго до этого на коленях у Эндрю Вайверна в полуразвалившемся «Довиле»: «Молот, поражающий ведьм и их ересь, словно обоюдоострый меч». «Все, что священник эпохи Возрождения хотел знать о дьяволе, но о чем боялся спросить, — с улыбкой пояснил Говард. — Ты можешь себе представить, Джули, каким кошмарным и безумным временем была так называемая эпоха Возрождения?»

«Ведьм. Ведьм? О Боже, если ты мне мать…»

— Должен признать, нас восхищает смелость вашего ума, мисс Кац, — сказал архидиакон Дюпре, открывая «Malleus Maleficarum».

— У вас тонкое воображение, — добавил архидиакон Мартин.

— Вы обладаете редкой способностью моделировать ситуацию, — вставил архидиакон Фелпс.

— Вы будете сожжены не за тупость или отсутствие воли, — продолжал архидиакон Дюпре, — а лишь потому, что Второе Пришествие не наступит до тех пор, пока Антихрист не будет низвержен в ад.

Он сжал ладони в маленькие аккуратные кулачки и опустил их на стол.

— Сожжена? Антихрист? — Джули чувствовала себя опустошенной и преданной, будто Феба снова начала пить или Бикс ушел от нее к какой-нибудь проповеднице, будто в нее выстрелил ребенок. — Да нет же, погодите…

— Виновна, — произнес архидиакон Дюпре.

— Виновна, — эхом отозвался архидиакон Мартин.

— Ну хорошо, хорошо. Пусть был первичный толчок, пусть было что-то до Большого взрыва. Но сам-то взрыв был порождением чистой математики, неким столкновением в довременном пространстве, а вовсе не божественным…

— Виновна, — поддержал своих коллег архидиакон Фелпс.

— Погодите! Погодите! Как только пространство начало расширяться — я имею в виду после взрыва, — началось спонтанное излучение организованной энергии. Вот вам и водород, и гелий, — Джули загибала несуществующие пальцы, — и гравитация, и звезды, и органические молекулы, и глазное яблоко.

— «С тем, чтобы вы послужили уроком другим, — читал архидиакон Дюпре в своем “Malleus Maleficarum”, — чтобы другие не встали на путь подобного преступления, мы, вышеупомянутые инквизиторы, собрались здесь, — удрученный сознанием своей тяжкой миссии, Дюпре поднял на Джули влажные от слез глаза, — чтобы объявить: ты, Шейла из “Луны”, стоящая в этот час перед нами, одержима злыми духами, а посему объявляем тебе наш приговор. Смерть, — он тяжело вздохнул, — через сожжение».

Джули была не в силах сдерживать рыдания. Отравленная стрела пронзила ей сердце, ведьмовский молот раздробил череп. Словно помимо ее воли сама душа исторгла исполненный безысходности мученический вопль. Джули пошатнулась. Безосновательность — вот в чем была сила инквизиции Нью-Джерси. Она была полностью свободна от стремления внушить доверие гражданам. Мир не был готов к тому, чтобы выступить против безумной теократии Милка, потому как на определенном уровне этот мир не верил в ее существование.

И тут — вмешательство.

Раздался крик «Стойте!», от которого содрогнулись стены зала суда. Сын Билли Милка, спотыкаясь, брел через зал.

— Стойте! — снова крикнул он. Тяжело дыша, источая запах ила и водорослей, он подошел к Джули. — Я знаю эту женщину!

— Знаете? — опешил архидиакон Дюпре.

Медленно, благоговейно архиепископ провел пальцем по шраму Джули.

— Я знаю ее!

Джули пристально вглядывалась в его бледное лицо. Веснушчатые щеки напоминали точечный рисунок, выполненный шимпанзе. Господи, это был он, тот самый мальчик с обезьяной-поводырем, которая после августовского чуда больше ему не понадобилась.

— Это она! Она подарила мне глаза!

— Это правда, мисс Кац? — спросил архидиакон Фелпс. — Вы вернули архиепископу зрение?

— Его ведь зовут Тимоти, так?

— Да! — воскликнул архиепископ.

— Да, я действительно подарила ему глаза, — гордо объявила Джули, — обычные глаза со зрительными нервами на внутренней стороне сетчатки.

— Она! — задыхался Тимоти.

Тимоти! Милый веснушчатый Тимоти! Точно как в той удивительной легенде про Андрокла и льва. Андрокл был спасен хищником, которого в свое время он избавил от занозы, а Джули спасет этот мальчик, которого когда-то она вырвала у царства тьмы! Кто сказал, что Богу все равно? Кто сказал, что он никогда не выходит на связь? Сорок лет молчания, но теперь мама снова с ней! Бедный Билли Милк, как же он сейчас растерян. Собственный отпрыск выбил у него почву из-под ног. Только взгляните на этого старого пса, лихорадочно трясущегося на своем троне, обливающегося потом, охваченного благоговейным страхом, оглушенного нежданным богоявлением.

— Это она дала мне глаза! — воскликнул Тимоти, и на этот раз Джули услышала в его голосе неизъяснимую горечь, ощутила исходящее от него отчаяние. — Мои глаза — дар Антихриста! Мне ничего не нужно от Сатаны! Если твой правый глаз искусит тебя, вырви его! Вырви! Вырви!

Что он и сделал.

Именно. Вырвал свой глаз.

Джули вскрикнула. Все произошло в одно мгновение. Охваченный безумием, Тимоти выхватил у архидиакона Мартина серебряную ложечку и с бесстрастностью гурмана, поедающего грейпфрут, четким движением механика, снимающего с колеса износившуюся шину, лишил себя глаза. Звук был такой, словно пальцем провели по воздушному шарику. Из страшной раны хлынула кровь. Глазное яблоко скатилось с ложки и упало на пол, словно коварная головка брюссельской капусты, соскользнувшая с тарелки.

Этот поступок казался настолько совершенным в своей чудовищности, что Джули не могла винить подданных Тимоти в том, что они решили, будто он не пойдет дальше. Знай они, что он не закончил, они бы непременно бросились к нему и отобрали у него ложку. Но вместо этого, когда Тимоти занялся вторым глазом, церковники стояли, тупо уставившись на него. Они опомнились, лишь когда второй глаз уже покоился на ложке, словно пасхальное яйцо, вынутое из чашки с красной краской.

— И если твой левый глаз искусит тебя, — надрывно крича, рыдая кровью, Тимоти повалился на колени, — вырви его тоже!

— Тимоти! Тимоти! Не-е-т! — Билли Милк бросился к содрогающемуся в конвульсиях сыну. — Скорее, помогите! Не-е-е-т!

— Стража!

— Помогите!

— Держите ее!

— Осторожно!

— Не трогайте его!

— Стража!

— Отыщите глаза, скорее! Не-е-т!

— Уведите ее!

— Найдите его глаза, их можно приживить! Не-е-т!

— Прочь!

— Ищите!

Потрясенная происшедшим, Джули безучастно следовала за Оливером Хорроксом. Они вышли из зала суда на площадь Второго Пришествия. Но для измученной психики Джули это была не площадь, а желудок Эндрю Вайверна. Вот он поглотил ее и низверг туда, откуда нет возврата. Вот она снова в помойной яме Вселенной, но уже не как царственный посетитель, не как почетный гость Сатаны. И все же бесенята и демоны дружно приветствуют ее, свою старую знакомую, Джули Кац, бывшее божество, осужденную грешницу, вновь прибывшую обитательницу Ада.

Глава 17

Для возвращения в Нью-Джерси ясная погода владыке подземного мира не подходит. У Ада свои правила дипломатического этикета. «Боль» входит в гавань, и Вайверн заказывает грозу:

— Дождь, Антракс! Мне нужен дождь!

И полилось! Это падшие ангелы принялись старательно опорожнять мочевые пузыри. Дьявол запрокинул голову и, наслаждаясь вкусом урины на языке, сделал глоток.

Он медленно меняет свой облик. Рога втягиваются обратно в череп, хвост исчезает между ягодицами, раздвоенные копыта превращаются в ступни, а запах тела, обычно напоминающий запах выброшенного на берег кита, приобретает ненавязчиво эротичный фруктовый оттенок. Спускаясь по трапу и крепко сжимая в руке чемоданчик, сшитый из шкурок котят, Сатана украшает свой череп золотистыми волосами, мягкими волнами спадающими на плечи. Жесткие перепончатые крылья покрываются белым оперением. Вот он ступает на тщательно выглаженный ветрами песок острова Дюн, а с его плеч серебристой лавой струится переливающаяся рубашка. У соляной топи облик Вайверна уже полностью соответствует роли, которую ему предстоит сыграть. Он не обманет представления Билли Милка о том, как должен выглядеть ангел.