Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

О, подумал Гурьев. Авторитетный товарищ. Ладно, попробую купить эту нежить. На некоторое время. А потом – отрежу лицо и кину портовым собакам. Да. Отличная мысль. Просто штучная мысль.

– А ты давно завязал же, дядя Арон.

– Так и что?! Я всё и всех знаю, и меня знают. Только воевать с Ферзём никто не впряжётся, Янкеле. И если ты лажанёшься…

– Не бывать такому, дядя Арон.

– Ладно, – Крупнер, видимо, решился. – В эту пятницу. В ресторане «Якорь», в десять. Он там часто бывает.

– Не поздно? – усмехнулся Гурьев. – По-моему, Ферзь не меня, а тебя разводит. Тянет время. Для чего?

– Смотри, – проворчал Крупнер. – Смотри, Янкеле!

– Не волнуйся, дядя Арон. Спасибо тебе. Увидимся.

Гурьев поднялся и направился к выходу. Крупнер смотрел ему вслед ещё долго после того, как дверь за ним закрылась. А потом сказал, – сам себе, но громко:

– Дай Бог. Дай-то Бог, Янкеле, – увидимся.

Гурьев, выйдя из молельного зала, вдруг остановился и прищёлкнул пальцами – словно вспомнил что-то. И в два прыжка взлетел вверх по лестнице к раввину:

– Ребе? Вы позволите?

– Конечно, конечно, заходи, реб Янкель, – раввин привстал из-за конторки. – Случилось что?

– Пока нет, слава Богу. У меня к вам ещё один кадровый вопрос.

– Да?

– Кто-нибудь парикмахерским ремеслом у нас пробавляется?

– А как же.

– Составьте моему мастеру протекцию, реб Ицхок. Это женщина, но тот, кто возьмёт её на работу, не пожалеет. Обещаю.

Раввин посмотрел на него, покачал укоризненно головой, вздохнул:

– Жениться тебе надо, реб Янкель. Давай, сосватаем тебя. Вот Дина, Арона дочка, чем тебе не невеста?

– Я внимательно изучаю этот вопрос, ребе, – расплылся в улыбке Гурьев. – Но множить ряды несчастных женщин никак не входит в мои планы. Я жуткий негодяй, ребе. Но всё-таки – не до такой степени.

– Нельзя перелюбить всех женщин, Янкеле, сынок. Ты сгоришь.

– Зато посвечу, ребе.

– Она, конечно же, не еврейка.

– Ну, вот ещё. Нет, разумеется. А разве благочинный, отец Дионисий – да будет благословенна память о праведнике – был евреем, ребе?

– Откуда ты знаешь, реб Янкель? – прокашлявшись, спросил раввин.

– Я многое знаю, реб Ицхок, – усмехнулся Гурьев. – Так как? Документы у неё в полнейшем порядке.

– Я похлопочу, реб Янкель. Завтра зайдёшь?

– Обещал – буду, ребе. До свидания.

* * *

Он направился в пустую школу, где дожидались Даша, Шульгин и оба мальчишки. Гурьев продолжал заниматься со всеми троими – по-прежнему считал это необходимым. Он смотрел на них… Чем дальше, тем меньше нравится мне наш иезуитский план, товарищ Городецкий, думал он. Этих я заслоню. Натаскаю, научу. Других тоже, – немногих. Так мало их будет, Варяг. Не нравится мне всё это, Варяг, на самом-то деле. Но другого-то нет?! И возможно ли другое, вообще?

– Яков Кириллыч. А мы в поход пойдём?

– Я, кажется, обещал, – вскинул брови Гурьев. – Что за брожение в рядах?

– Ну… Это вот… С Дашкой.

– Если я сказал «да» – это значит «да», – не мигая, глядя мальчикам в глаза, тихо проговорил Гурьев. – Не «может быть». Не «смотря по обстоятельствам». Да – это да. А нет – это нет. Этим отличается мужчина от тряпки. Понятно?

– Понятно, Яков Кириллыч.

– Это радует, – только теперь Гурьев позволил себе улыбнуться. – Вперёд, бойцы.

Отпустив Степана и Федю, он отправился сопровождать Дашу – опять в компании Дениса. У калитки, отправив Дашу в дом, сказал Шульгину, глядя в сторону:

– За девочку головой отвечаешь. Вместе с Кошёлкиным. Понял?

– Понял. Ты чего?

– У меня дела, Денис.

– А куда… Ох. Виноват, командир.

– Помилован, – Гурьев потрепал Шульгина по руке направился к мотоциклу.

Сталиноморск. 9 сентября 1940

Гурьев к одиннадцати прибыл в школу, очень надеясь прожить сегодняшний день как-нибудь без приключений. Потому что ему нужно было хотя бы час посидеть в полной тишине, сосредоточиться, как следует, и подумать, как жить дальше со всеми вновь открывшимися обстоятельствами. И мышцы размять. Но вместо физзарядки и последующей нирваны ему прямо в руки свалилась напуганная едва ли не до полной невменяемости и зарёванная Широкова.

– Яков Кириллыч! Яков Кириллыч!

– Ну-ну-ну, дорогуша. Не нужно плакать, нужно успокоиться и всё рассказать доброму волшебнику товарищу Гурьеву. Пойдём-ка.

Так, незаметно перейдя на «ты», Гурьев увлёк Татьяну вниз, в шульгинскую каморку, уже чисто до стерильности прибранную и превращённую в школьный филиал «штаба». Денис вопросов не задавал и испарился мгновенно.

Что-то случилось, с беспокойством подумал Гурьев. С мужем что? Или с родственниками? В соответствии со сведениями из личного дела, у Татьяны имелся старший брат, какой-то чиновник флотского наркомата, проживающий с женой и двумя детьми в Москве, и младшая сестрица Наденька, студентка третьего курса ИФЛИ[84]. Сейчас прокачаем, решил он.

Он, в общем-то, хорошо понимал, что представляет собой Татьяна. Незлая, даже неглупая, но легкомысленная и не обременённая твёрдыми моральными устоями молодая, приятная, полная жизни симпатичная советская дамочка. В меру образованная, в меру воспитанная, жадная до удовольствий и приходящая в совершеннейший ужас каждый раз, когда за эти удовольствия приходится расплачиваться. Кокетка, вертихвостка и болтушка, она нужна была Гурьеву именно такой. Такая горячая и ласковая машинка для совокуплений. Очень, очень нужная ему вещь, на самом деле. Не столько для себя, сколько для целевого использования с умыслом и по прямому назначению. Как бы не сорвалось это всё, подумал Гурьев. Что ж ты так рыдаешь-то, дорогуша? Неужели и впрямь что-нибудь случилось?

Он влил в стучащую зубками по краю стакана Танечку полбутылки неведомо как оказавшегося среди Денисовых запасов «Боржома», прежде чем добился более или менее внятного повествования. А добившись, вовсе не обрадовался. Вот совершенно.

Из рассказа Татьяны выяснилось, что брата вместе с женой забрали, детей отправили в детприёмник, а Наденька, вернувшись с дачи одного из своих сокурсников, где отмечался весёлый день рождения в компании не менее весёлых молодых людей, обнаружила опечатанную квартиру. Ни вещей, ни документов. Прослонявшись чуть ли не сутки на улице под дождём, промокнув, оголодав, замёрзнув и насмерть перепугавшись, Надя попала в больницу с тяжелейшим двусторонним воспалением лёгких. Где, как понял Гурьев, жить ей осталось… Мало осталось, подумал он.

– Как ты узнала? – Гурьеву, в общем-то, даже не требовалось особенно притворяться удивлённым.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});