Людовик и Елизавета - Евгений Маурин

— Вот какое дело еще. Я дал лакею за рассказ задаток… пять червонцев…

— Это хорошо, — одобрительно кивнул головой Кривой. — За всякую малость платить надо, иначе ничего доносить не будут!

— Да обещал еще потом пятнадцать червонцев.

— Дорогонько… Очень дорогонько!..

— Так вот заплатить бы надо…

— А как же не заплатить? Раз обещал, платить надо!

— Так вот деньжонок мне пожалуйте…

— Каких деньжонок?

— Тех самых, что по-вашему, платить надо.

— Чудак! Да разве мне надо платить? Кто обещал, тот пусть и платит!

— Да не из своих же я на государские дела тратиться буду! — с отчаянием воскликнул Ванька!

— И не траться: зачем свои тратить? Вот поживился за счет Алены, так и удели малую толику…

— Ну уж нет! — крикнул озлобленный Каин. — Этак у нас, Семен Никанорович, дела не пойдут, этак я служить не буду! Кому охота даром служить, да еще свои кровные деньги тратить?..

— Да, брат, — выразительно сказал Кривой, — с «кровными» деньгами вообще шутки плохи, а у тебя деньги уж очень кровные… Ежели тебя сейчас на дыбу вздернуть, да плетями пощекотать, много чего ты расскажешь: о купце Тюфяеве, которого ты убил и ограбил, об отставном полковнике Черкасове, об Алене, которую убил да сжег…

Ванька мрачно исподлобья посмотрел на Кривого и с угрозой в голосе ответил:

— Ты меня этим лучше не пугай, Семен!.. Ведь на дыбе-то я много чего другого сказать могу, от чего, пожалуй, кое-кому другому не поздоровится!

— Дурашка! — ласково ответил Семен. — Да ежели тебя пытать я буду, так уж не мне ли ты на меня жаловаться будешь? Нет, брат, ты со мной не фордыбачься! Зла я тебе не желаю, без нужды под плети подводить не буду, и ты пойми, что у меня не монетный двор. Ты у меня много денег перебрал, а толку не было. Устроишь настоящее дело, я тебя прямо к принцу сведу, тогда сразу за все с лихвой получишь, а теперь пока делись!

Ванька, у которого внутри все кипело и бушевало, постарался сверхчеловеческим усилием совладать с собой и наружно повеселеть.

— Да ты бы так и сказал сразу, Семен Никанорович! — совсем веселым голосом ответил он. — А то ты страсть какие заковырки загибаешь! Конечно, ежели потом мне все мои расходы вернут, так отчего бы мне сейчас и своих не выложить?

— Как только Столбина изловишь, так двести червонцев в руки не в счет!

— Ну, так чего же лучше? А пока, Семен Никанорович, попрошу я тебя мне одно дельце устроить. Осталось после Алены заемное письмо — она, вишь, еврею Липману свои деньга на проценты положила; так в этом заемном письме все на ее имя писано. Сделай милость, похлопочи, чтобы Липман мне без задержки деньги выдал!

— Ладно, это можно. Приходи завтра часам к двенадцати туда!

Ванька, рассыпаясь в благодарностях, ушел, но выйдя в прихожую, погрозил кулаком в сторону двери.

— Ладно же! — шептали его губы. — Ты вот что задумал? Ну погоди!

XIII

ГОРБАТЫЙ СЕКРЕТАРЬ

Новый атташе французского посольства, маркиз де Суврэ приехал со своим секретарем, очень недурным по внешности, но, к сожалению, горбатым молодым человеком, только в середине мая.

— Добро пожаловать, дорогие друзья! — весело приветствовал их маркиз де ла Шетарди, когда, переодевшись и умывшись с дороги, новоприбывшие явились в столовую, где их ждал изящно накрытый завтрак. — Очень рад видеть вас. Пожалуйста, не стесняйтесь на чужбине и чувствуйте себя у меня, как на родине. Впрочем, что касается вас, сударыня, — обратился он к секретарю, — то вы-то на родине!

Секретарь вздрогнул и опасливо кинул взгляд на дверь, услыхав несоответствующее его внешнему виду обращение.

— Не бойтесь! — успокоил его улыбавшийся посол, — у меня несколько таких комнат, в которых можно совершенно изолироваться. Мы в полной безопасности: ни одного слова подслушать нельзя. Кушайте, господа, вы, наверное, проголодались! Но почему вы так запоздали? Ведь я ждал вашего приезда еще два месяца тому назад?

— Да тут случилось одно маленькое обстоятельство… — потупясь ответил секретарь.

— Очень маленькое, — подхватил Суврэ, — очень красивое, сморщенное и пискливое, и зовут это «обстоятельство» Жаном де Суврэ! Недаром говорят, что и маленькие обстоятельства зачастую ведут к большим последствиям: по крайней мере, наше чуть не стоило жизни моему милому секретарю. Жанна была очень больна, и это-то и задержало нас.

— Но, надеюсь, теперь вы совсем оправились? — любезно осведомился Шетарди.

— Нет, — ответил за Анну Николаевну Суврэ, — она не успела и выздороветь-то толком, как сейчас же заторопила "ехать да ехать". Хорошо еще, что было на кого оставить маленького Жана: дедушка в нем души не чает и будет следить лучше любой няньки. Но я серьезно боялся, как бы в дороге с Жанной чего не случилось!

— Я вижу, вы, сударыня, — совсем герой, — произнес посол. — Насколько я могу судить по прическе, вы обрезали себе волосы, чтобы не возбудить подозрений случайно развернувшейся косой!

— Это было сделано по необходимости, — ответила Жанна, — у меня была горячка, так что доктора приказали сбрить мне волосы…

— Зато другое обстоятельство не объясняется так же естественно, — продолжал неутомимый в комплиментах Шетарди. — Я не раз слышал, что вы, сударыня, обладаете одной из изящнейших фигур, но ныне ради политики вы закрыли ее отвратительным горбом, а это — такая жертва, на которую пойдет редкая женщина…

— И это объясняется вполне естественно, — подхватил Анри: — горб на спине пришлось приделать, чтобы…

— Анри! — недовольно крикнула Жанна.

— Чтобы замаскировать необходимость горба спереди, которого не лишены изящнейшие фигуры…

— Я прошу прекратить этот разговор, — твердо и холодно сказала Анна, гордо обводя мужа и Шетарди негодующим взглядом выразительных черных глаз. — Для всех нас будет лучше, если вы, маркиз, сразу приучите себя видеть во мне не женщину, а товарища, готового делить с вами все труды, заботы и опасности ради желанной цели. Так не будем же тратить время попусту на любезности и комплименты. У нас много чего порассказать вам, но много и такого, о чем надо расспросить. Придется начать с грустных новостей: моя незабвенная подруга, виконтесса де Вентимиль, скоропостижно скончалась.

— Как? — воскликнул Шетарди. — Но я еще только на днях получил известие, что виконтесса в прошлом месяце благополучно разрешилась от бремени сыном Людовиком?

— Да, но потом вдруг сразу ей стало плохо, и она свернулась в несколько часов. Ее смерть вызвала большие пересуды… Говорили про отравление… молва подозревала кардинала Флери. Но разве можно знать что-нибудь?

— Бедная Полетт! — с чувством сказал Шетарди. — Ведь я знал ее еще маленькой девочкой! Такая умница, такая очаровательная… Она была достойна лучшей участи:

— Что же делать! — грустно сказал Суврэ,-

"Elle était du monde, où les plus belles chosesOnt le pire destin;Et Rose elle a vécu ce que vivent les roses,L'espace d'un matin!"[61][62]

Жанна только отмахнулась от Анри, а Шетарди, знавший слабость Суврэ к цитатам, улыбнулся.

— Бедный король! — сказал он. — Он, наверное, страшно огорчен?

— Эх, что такое королевская скорбь! — с горечью ответила Жанна. — Ну да, в первое время он так тосковал, что боялись за его рассудок. Мы уже были готовы ехать, но его величество ни за что не хотел отпустить Анри — ведь Суврэ обладает даром быстро и успешно утешать его величество… Впрочем, на этот раз помощь пришла со стороны де Майльи. Она показала королю свою третью сестру, герцогиню де Лораге, и его величество сразу же сказал, что последняя очень напоминает ему покойную, а потому… Теперь он опять вкушает сладость тихого семейного счастья под эгидой двух любящих сестер…

— А что представляет собой герцогиня?

— О, это — полное ничтожество; хорошенький, но глуповатый зверек…

— Но в таком случае со смертью Полетт политика Франции по отношению к России может сильно измениться? — встревожился Шетарди.

— Я сама боялась этого, — ответила Жанна, — но перед отъездом я виделась с кардиналом Флери по его приглашению и много говорила. Кардинал очень склонен всеми силами содействовать воцарению Елизаветы Петровны; он хочет одного, чтобы это не требовало у Франции больших затрат, так как и без того Швеция стоит ей очень дорого…

— Однако ведь такие дела не делаются без денег! — заметил посол.

— Разумеется, об этом и говорить нечего. Но сам король несравненно более склонен к великодушной щедрости, чем его министр. Через Луизу де Майльи я всегда могу оказать некоторое давление на его величество. Впрочем, об этом мы поговорим в свое время, теперь же я приступлю к той части, которая непосредственно касается меня.