Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья - Марк Еленин

— А самой приходилось? — напористо спросил Грибовский, не давая ей времени и подумать над ответом. — Вы сюда без пересадки или слезали на узловых станциях?

— Ссаживали.

— Константинополь, вероятно?

— Угадали.

— Моя профессия, — он записал несколько слов.

— Но я не скажу свою фамилию, и на мне вы не заработаете.

— Я выслежу вас быстрее любого детектива, — он порвал написанное, сказал: — Вы мне нравитесь. Дайте вашу руку. Так. Дворянская, чистых кровей ладонь. Лопату не держала, за скотиной не ходила. Но следы пороха имеются... Да... Постреливали? И все больше по двуногим братьям своим, не так ли?

— Ваша правда, господин сыщик. Теперь вашу правую руку. У вас следов пороха нет. Мозоли писчие. За газетными столами жизнь провели. Занятно! Давно в Париже служите?

— Считайте, век.

— И прямо из Одессы, конечно? Не битый еще.

— Тут вы зря: бит достаточно. Впрочем, чем это взвесишь, как определишь?

— Я ведь тоже почти профессиональная гадалка. Вас всегда спасала ваша, как любят говорить представители свободных профессий, политическая терпимость. С большевиками вы большевик, с императором Кириллом — монархист. Эта удобная позиция спасала многих русских вечно кающихся интеллигентов.

— Вы — провидица, Ксения Николаевна. Я сдаюсь: ошибся в вас, простите вечного грешника.

Запыхавшись, влетел Анохин. Сказал, счастливый:

— Дает Поляков, чтоб мне лопнуть! Но боится, обманываю. Просил представить вас, Ксения Николаевна. Умоляю, не обижайтесь хамству.

— Напротив, — усмехнулась Белопольская. — Поляков? Это даже интересно.

Они чуть не бежали по коридору. Лев Федорович резко открывал дверь за дверью — кабинеты оказывались пусты. Вероятно, сотрудники в этот час носились по Парижу в поисках самых последних новостей. «Где же? Где он? — бормотал Анохин. — Неужели сбежал? Не может быть! Нет!..» В одной из комнат Ксения увидела молодую, очень красивую женщину с запоминающимся лицом трагической актрисы. Она печатала на старенькой машинке. Хлопали с цваканьем буквы, позванивала каретка. Женщина подняла глаза и посмотрела на Белопольскую.

— Поляков? Где? — выдохнул Анохин.

Женщина пожала плечами, и се тонкие пальцы вновь взлетели над клавиатурой. Анохин посмотрел на Ксению в полном отчаянии, прислонившись к стене, чтобы перевести дух. И тут неизвестно откуда появился сам главный технический редактор газеты А. А. Поляков. В нем увиделось Ксении точно нечто бесовское — голый череп, прикрытый маленьким беретом, трубка в зубах, не то усмешка; не то оскал. Глаза остановившиеся, темные, огромные.

— Ага, — сказал он, не вынимая трубки изо рта. — Можете получить, — улыбнулся Ксении, а сказал Анохину: — Прошу, Лева, не забудьте: к шести, к шести. Не забудьте! — и исчез в каком-то закоулке, оставив за собой табачное облако. Похоже, махорочное.

— А это красивая женщина — кто? — не удержалась от вопроса Ксения. — Из газеты? — повторила она потому, что счастливый Анохин думал о другом и ничего не слышал.

— Посидите, пожалуйста, еще секунду у Грибовского, Ксения Николаевна. Он ведь не очень досаждал вам? Я богатею на глазах.

— Я готова, но ... вы меня абсолютно закружили. Мне не найти здесь ни Грибовского, ни выхода, ни входа.

— Да?! О!.. Бога ради! Я забылся и затаскал вас! Простите!

— И перестаньте извиняться каждую минуту. Я сама напросилась. Но о той женщине вы не ответили.

— Берберова. Это Эн-Эн Берберова, литератор. Очерки и фельетоны об эмиграции. Правдивые и талантливые стихи.

Они шли коридором.

— Ее муж — Владислав Ходасевич. Поэт, слышали?

— Я плохо знаю поэзию.

— Обязательно просвещу вас, — он открыл дверь в кабинет, крикнул: — Грибовский! Я иду за франками. Я сегодня Крез.

— И я с вами! Неужели бросите страждущего в пустыне? Это не принято, это не дело, Лев! — притворно возмутился Грибовский.

Анохин не умел скрывать свои чувства. На его лице отразились одновременное разочарование и сожаление, дружеская солидарность с коллегой и надежда побыть наедине с Ксенией, поговорить. Анохин в замешательстве остановился.

— Да заступитесь хоть вы за меня! — взмолился Грибовский. — Это из-за вас он мнется и жмется — неужели не понятно? А я есть хочу. Может, я сутки не жравши.

— Ну тебя, — улыбнулся, сдаваясь Анохин. — Но обещай исчезнуть без долгих разговоров.

— Боже мой! — Грибовский шутливо рухнул на колени и пополз к порогу, вытянув вперед руки. — Проси что хочешь: я тебе все пообещаю, даже за требуховую похлебку.

— Надоел, — сказал Анохин огорченно. — И шутки твои однообразные, — и он скрылся.

— Ох уж мне эта достоевщина! — Грибовский спокойно поднялся, отряхнул брюки. — Трех слов без подковырки не произнесешь. Да и вы, мадам. Будто воды в рот набрали, словечка не замолвили. Вам приятно, что я ползаю с протянутой рукою? Завтра ваш Лев точно так ползать передо мной станет. Такова жизнь, мадам. Надо приспосабливаться наперекор этикетам, золотая моя. И не в белых перчатках мы тут бумагу мараем.

— Оставьте, Грибовский, — сказала Ксения. — Я знаю эмиграцию. И давайте не юродствовать: это вам не по возрасту.

— Вам же интересней будет, — сказал обычным, чуть насмешливым тоном Грибовский, ероша шевелюру. — Что Лев? Умница, эрудит, сто языков знает. А в застолье он — ноль, сами увидите. Станет «бекать» и «мекать». А я вас и поведу куда надо, и жратву выберу подходящую, и развлеку.

— Да разве я против? Идемте, бога ради!

— Вдвоем вы и завтра сможете посидеть, никто не помешает. Париж — большой, есть где потеряться и наговориться. Вы давно его знаете, Ксения Николаевна?

— Давно, — сказала Ксения. — Часа два.

— В корне меняет дело. И все же захватите меня, не пожалеете. Я и пить не стану. Еда и разговоры — только. Хотя без алкоголя нам, русским, никак нельзя

Вернулся Анохин. Он сиял.

— Идемте! Но одно условие: ты поможешь Ксении Николаевне.

— В чем именно?

— Я подозреваю, она без работы.

— Так, Ксения Николаевна?

— Примерно так.

— Замечательно, Лев. А что может Ксения Николаевна?

— Практически ничего, — ответила Белопольская.

— Тогда нет ничего проще. Спрос на таких сногсшибательный. Совсем ничего?!

— Знаю французский. Училась шить. Знаю правила хорошего тона. Музыка — впрочем, дилетантски. Могу ездить на лошадях. Объезжать их — и на это готова.

— Если так же, как и людей, — усмехнулся Грибовский и, мгновенно став серьезным, закончил: — Масса профессий. Устроим, дайте срок. А пока решайте, куда плывем?

— Я полагаю... — начал Анохин и замолчал, беспомощно глядя на коллегу.

— Сколько у нас франков на прожор?

— Сто с мелочью.

— Расщедрился Поляков. Это из-за вас, Ксения. Вы позволите?

— Разумеется. В Крыму меня звали еще проще: Кэт.

— Кэт? Замечательно!

— Я протестую! Ксения Николаевна шутит. Ты узурпируешь право...

— Не станем отвлекаться, друзья, — перебил его Анатолий. — Я предлагаю «Большой московский Эрмитаж» близ Opera. Как? Во время обеда и ужина большая артистическая программа: цыгане, румынский оркестр, квартет бояр, хор бывших сенаторов. Сам Вертинский, случается.

И он пропел, очень точно подражая голосу недавнего петербургского кумира:

Я не зна-а-ю, зачем и ка-а-аму это нужно,

Кто посла-а-ал их на смэрть не дрожа-а-авшей рукой.

Только та-а-ак ка-ак-то стра-а-анно, так зло и нэнужно

Опустили их в ве-еч-чный па-а-акой...

— Очень похоже, Грибовский, — сказала Ксения. — Плакать хочется.

— Мне бы гитару — заплакали бы, милая девушка, — вдруг серьезно сказал репортер. — И я сам плачу — под настроение. Ну, все!.. Значит, «Эрмитаж»?! Но не в метро же мы туда. Занимайте места в такси, господа! Да здравствует наш благодетель Поляков! Вперед, вперед!..

Дверь им с поклоном открыл швейцар в черкеске.

— Нельзя ли газетку, голубчик? — попросил Грибовский, приглаживая непокорную шевелюру. — «Парижский вестник» желательно.

— Достанем-с, ваше сиятельство. Цена в рознице повышена-с до тридцати сантимов-с.

— Постарайся, милый. Только я не сиятельство, да и ты не всю жизнь, видать, в швейцарах. Кем служить приходилось на Руси?

— Уланским полком-с командовал, смею заметить. Полковник Смирнов-второй!

— Я вот солдатом был, необученным. Таким и остался. Штафирка-с... Учти, Смирнов-второй.

— Прекрати, Толя! — потянул его Анохин. — К чему эти разговоры? Выбирай столик. Он и так судьбой обижен, его каждый мордой об стол может.

— Никакой он не улан. Голубой мундир[49] просвечивает. Но ты прав, толстовец... Сядем к окну, не возражаете, Ксения?

Все сели. Официант во фраке принес меню.

— Ты полагаешь, мы начнем вслух читать сочинение твоего хозяина? — усмехнулся ему Грибовский уже мирно и спокойно. — Эти двое, что со мной, по-русски вообще не бельмеса. Слушай меня и запоминай, голубчик, Закусочку на твой вкус, графинчик, «смирнофф» чтоб была, так?.. Ну, консоме с пирожками, карп a’la Mennier, гусь жареный с капустой. Сыр швейцарский: во Франции жить — по французски выть. Кофе, торт яблочный — все! Да не перепутай: кофе горячий, водка — холодная, а не наоборот.