Катастрофа на Волге - Вильгельм Адам

Вместо приказа прорвать окружение — крепостные батальоны

Я прибыл на командный пункт позднее, чем предполагалось, и доложил Паулюсу о возвращении. Приказа на прорыв из окружения все еще не было.

— Главное командование группы армий «Дон», — сказал командующий армией, — хранит молчание. Единственный ответ, полученный на мой запрос, гласит: «Ожидать и начинать операцию „Удар грома“ только по прямому приказу».

— Долго ли это будет тянуться, господин генерал? Как мне доложил сегодня адъютант 76-й пехотной дивизии, нехватка личного состава в пехоте уже так велика, что не удается создать сплошной фронт обороны.

— LI армейский корпус получил приказ отвести роты с городского участка фронта и передать их дивизиям, обороняющимся на западном и южном участках, — сказал Паулюс. — Посмотрите у Эльхлеппа план обороны. Кроме того, мы решили сформировать из солдат, унтер-офицеров и офицеров штабов, тыловых служб, танковых полков и артиллерийских дивизионов сводные подразделения. Мы назовем их крепостными батальонами. Так как некоторые пехотные полки расформировали третьи батальоны, командиров, имеющих боевой опыт, достаточно. Внесите предложение о замещении офицерских должностей.

— Назначен ли уже ответственный за формирование этих крепостных батальонов, господин генерал?

— Еще нет, Адам. Кого вы предложили бы?

— Я думаю, командира 14-й танковой дивизии полковника Латтмана. У него работоспособный штаб, а дивизия состоит лишь из действующих разрозненно мелких боевых групп.

— Согласен. Латтман подходит для этой задачи. Шмидт тоже ценит его, он не будет возражать против вашего предложения.

Действительно, Шмидт тотчас же согласился, когда я вслед за тем доложил ему свое предложение.

— Да, Латтман — подходящий человек для сводных подразделений, — сказал Шмидт.

— Будет ли доволен он сам, господин генерал? Насколько я знаю настроение в войсках, ни у офицеров, ни у солдат нет большой охоты играть роль «фронтовой пожарной команды» в таких наскоро собранных подразделениях.

— Если бы дело было простое, Латтман нам не понадобился бы. Он справится с ним, — коротко заявил начальник штаба.

Мне было не по себе. «Крепостные батальоны»! Собственно, бессмыслица, если вспомнить, что многие из этих солдат не имели боевого опыта как пехотинцы. Большинство из них жили до сих пор, не зная трудностей, в каких-либо убежищах, у печки. Теперь их неожиданно выгоняли на ледяной холод, в бушующую метель. Будут ли они в состоянии сражаться?

Ордена и пропагандистские брошюры вместо хлеба

В своем блиндаже я занялся почтой, доставленной офицером связи. Содержание ее было обычным: внеочередные производства за храбрость в боях против врага, награждения Рыцарскими крестами и Немецкими крестами в золоте. Управление кадров сухопутных сил сообщало о высылке орденов: железных крестов I и II степени, а также соответствующего количества значков за участие в боях, Рыцарских и Немецких крестов. Кроме того, в пути находилось два ящика с хорватскими медалями. Почти невероятно: два ящика медалей, когда у нас в котле был один-единственный хорватский артиллерийский полк, подчиненный 100-й егерской дивизии. Этот полк в свое время был снабжен теми же самыми медалями в таком количестве, что больше никакой потребности в них не было.

Уже на следующий день прибыл самолет связи. Понадобилось четыре солдата, чтобы втащить огромные ящики в мой блиндаж. Ящики заняли так много места, что я едва мог повернуться. Обер-фельдфебель Кюппер открыл их топором. Они были доверху наполнены хорватскими военными медалями.

— Лучше всего, господин полковник, если мы перешлем ящики 100-й егерской дивизии, — сказал Кюппер.

— Это бессмысленно. Они не будут знать, что с ними делать. Я поговорю с генералом Паулюсом.

За ужином я рассказал о выпавшем на долю армии подарке. Мой рассказ вызвал не только общий смех, но и возмущение тем, что драгоценное место в самолете было использовано не для продовольствия.

— Я могу привести в связи с этим примеры, от которых волосы становятся дыбом, — заявил обер-квартир-мейстер фон Куновски. — Последними самолетами доставлена дюжина ящиков с презервативами, 5 тонн конфет, 4 тонны майорана и перца, 200 тысяч брошюр отдела пропаганды вермахта. Хотел бы я, чтобы ответственные за это бюрократы провели дней восемь в котле. Тогда они больше не повторяли бы такого идиотства. Меня удивляет также, что полковник Баадер не помешал этому, хотя мы послали его туда именно с этой целью. Я немедленно заявил энергичный протест группе армий «Дон» и попросил в будущем лучше инструктировать и контролировать ответственных лиц на аэродромах.

— Хорошо, Куновски, — вмешался в разговор Паулюс. — Я тоже попрошу Манштейна позаботиться, чтобы в будущем такие безобразия не повторялись. Мне кажется, что Баадер потерял всякое влияние на наше снабжение. Надо подумать о том, чтобы направлять на базовые аэродромы более подходящих офицеров, которым наше положение знакомо по собственному опыту. Прошу вас, Шмидт и Куновски, подумать над этим и представить мне предложения.

Приказа об операции «Удар грома» нет

Прошло несколько дней, но ожидавшегося от Манштейна приказа о начале операции «Удар грома» все не было. Паулюс и Шмидт ежедневно говорили со штабом группы армий «Дон» по радио на микроволнах. Как и в прежние дни, я слушал и стенографировал большинство переговоров, которые вел Паулюс. Манштейн, как и прежде, избегал отвечать на вопросы, касавшиеся положения вне котла. Паулюс каждый раз злился.[64]

22 декабря связь с внешним миром прервалась. По-видимому, наши войска, оборонявшиеся по нижнему течению Чира, отошли к югу или западу.

Так день за днем проходили в бесполезных разговорах и бездействии. Командование 6-й армии ожидало спасительных приказов сверху. А в это время погибали в боях, замерзали, умирали от голода новые и новые тысячи солдат, все более слабела жизненная энергия тех, кому пока удалось остаться в живых. Паулюс и его штаб главную причину нараставшей катастрофы видели в упрямстве и недобросовестности Гитлера и вышестоящих командных инстанций. Несомненно, значительная часть вины падала на них. Однако не являлось ли само командование армии, послушно решившее держаться до конца, хорошо функционировавшим рычагом всего командного механизма, рассчитанного на уничтожение людей? Не превращалось ли оно благодаря этому в соучастника преступления?

Тогда такая постановка вопроса и тем более мысль о соучастии нам и в голову не приходила. Мы были продуктом прусского солдатского воспитания, привыкли повиноваться, подчиняться отданному приказу даже в том случае, если он оказывался бессмысленным, преступным, варварским по отношению к нашим войскам. Главное — в нас не была воспитана способность критического политического мышления. В сталинградской катастрофе мы видели тогда главным образом следствие определенных военных ошибок высшего командования. Нам не приходило в голову, что начатая гитлеровской Германией Вторая мировая война в целом была преступлением не только по отношению к народам, на которые мы напали, но и по отношению к немецкой нации.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});