Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… - Эрих Мария Ремарк

в Инсбруке на свежем воздухе; в шесть часов в Санкт-Морице; большие апартаменты, предназначенные для богатых греков; вечером отличный стейк. Филе «Воронофф», каждый пил свое вино. На следующий день выехали под проливным дождем, солнце появилось над Комерзее, зеленая вода озера, смешанная с черной, видели процессию Вознесение девы Марии, средневековую, трогательную, в красно-черной парче. Мадонна с четырьмя золотыми ангелами, молитвы, причитания, машины ждут проезда, мы проскользнули дальше, в каждой деревне маршировали по пятеро в ряду на узкой улице, отовсюду прибывали машины, это было для П. большим напряжением, но она отлично вела машину. От моего предложения вести машину отказались еще за день до этого. К левостороннему движению я не привык.

Приехали сюда под дождем. Следующий день отличный, еще один, потом пасмурный, и сегодня, в воскресенье, так и хлещет с неба. Но в Нью-Йорке тридцать.

Ждал книгу Масманно* от Соколла, пора начинать. Не знаю, правильно ли это, но попытаюсь. Надо использовать больше возможностей для работы; не только романы. Желание делать больше – пьесы тоже.

Позавчера в деревне. Встретил Герберта Рида, Курта Вольфа. Немного бренди под маркизой Локанды Мюллер.

Дождь, дождь! Принес для П. странное растение с розовыми лепестками и букет темно-красных гладиолусов.

22.09.<1954. Порто-Ронко>

Фильм* для «Космополя» вчера вчерне был готов. Впереди много работы. Но прежде всего немного покоя. Надеюсь наряду с этим продолжить работу над другими вещами.

Тем временем П. вернулась после недели отсутствия. Теперь здесь. Все время дождь. Заботы из-за денег – расчетный центр, трудности с получением денег из Вены*, Нью-Йорк, слишком хитрый контракт, чтобы рассчитать налоги, действует против меня, так как задаток за книгу не дошел, видимо, бухгалтерия просто его вычтет, – так что «Харкорт»* получит не только свои пятьдесят процентов, но и какую-то мою часть.

Прочие мелочи. В один из вечеров Дирк Флох (и Стан). В остальное время работал над фильмом о Гитлере. Время от времени солнце, пару раз искупался.

Ужасные политические события: Америка и Англия помалкивают, Аденауэр в Германии, создается армия, при этом игнорируется тот факт, что нацисты снова свирепствуют и сам Аденауэр крайне непредсказуем.

Вина вытеснена, не признана Германией, поэтому никаких улучшений, изменений – «не до того». А потому упреки каждому, кто не хочет обо всем забыть, (1933–1945) в братской ненависти и т. д. «Нельзя же все время копаться в старом хламе» – немцы настолько великодушны в том, чтобы забыть свои злодеяния и возмущаться, если другие не хотят этого. Особенно тогда, когда повсюду появляются известные лица. Государственный секретарь ведомства федерального канцлера* – комментатор законов о евреях. Первый руководитель гестапо, Дильс, получает пенсию от федерального правительства (650 марок в месяц). Все это ничего не значит. Германия должна включиться в борьбу с коммунизмом – паника капитализма.

Трудно выносить. Франция, которая ясно все видит, всюду объявляется нарушителем спокойствия, в том числе Аденауэром, осуждается и обвиняется.

10.11.<1954. Порто-Ронко>

В начале октября в Цюрих на машине с П. Через Готтард, вдоль озер под дождем. Отель «Дольдер». Переговоры с Соколлем о фильме. 5 октября в Монтекатини – Милан, Парма, Болонья. П. за рулем всю дорогу, около 8–9 часов. Здесь оставались до 7 ноября. Водолечение, грязи, массаж, профессор Санте Пизано – симпатия к писателям, не записывал нас на свои консультации; чрезвычайная редкость, обычно это бы стоило вдвое дороже.

В первую неделю много работы; кинематографисты, Соколл, Пабст, Кунце были здесь, затем рукопись, еще раз переработанная. Только в последнюю неделю больше времени, поехали с П. во Флоренцию. Не хватает; никогда не хватит. Волшебная погода, почти все время. Музеи, церкви, город во второй половине дня и освещенный огнями вечером. Лукка. Пиза.

7-го назад, вдоль побережья, сквозь дождь и туман, пока у Лаго-Маджоре погода не прояснилась и месяц не повис над водой. Ехали с П., сменяя друг друга.

С тех пор здесь прекраснейшая октябрьская погода. Сад пестрый, заброшенный; дом, как прежде, распаковываем, устраиваем, есть желание работать. После работы над фильмом настоящая работа кажется отдыхом.

Уже шум в немецком газетном лесу по поводу фильма. Как посмели я, голливудский завсегдатай ночных клубов, и Соколл, предатель, который во время войны сделал все для того, чтобы Вена не была разрушена, заниматься этим – можно подумать, что каждому предателю позволено заниматься темой Гитлера. Но нет, это святое достояние народа.

Фон Нойрат* выпущен из тюрьмы; военному преступнику подарили возможность отсидеть лишь полсрока. В своем родном гнезде встречен колоколами, цветами и речами. Телеграммы от Аденауэра и Хойса, федерального президента, который говорил о «мученичестве» Нойрата.

11.01.<1955.> Порто-Ронко

П. едет сегодня вечером из Палланцы в Париж. Оттуда в ночь с 13-го на 14-е в Нью-Йорк. Цветное телевидение: «Женщины» Клэр Люс.

В январе: немного поработал над книгой*. Пару дней назал приступ болезни Меньера; легкий, но повторился дважды. Рониколь и Шпек сделал уколы.

Большой биржевой бум уже несколько недель. Досада, что его пропустил (как всегда). Досада, что Нельсон, брокер, по всей вероятности, все еще держит мои деньги вместо того, чтобы их вкладывать.

С фильмом*, впрочем, тоже досада. Сценарий* слаб, плох, без надобности драматизирован, фальшивая психология.

1964–1965

11.10.<1964. Флоренция> воскресенье

Вечером посещение еще двух антикваров: Флорентин, виа де Фосси, 31. Те шесть стульев еще там, светло-голубые. Два больших зеркала, золотое и синее, но несколько подозрительные. Два других у палаццо Лабиа, очень красивые, слишком дорогие, два с половиной миллиона лир. Одно повреждено. Ничего такого, что бы я действительно хотел приобрести. У Орсатти – туалетные зеркала, не такие красивые как те, что дома. Слава богу, что это снова оживает. Во время Великой депрессии весь предыдущий, 1964-й, год все было мертво. К чему, был вопрос. На короткое время? Первое большое соприкосновение со смертью – с собственной смертью.

Сидел на пьяцца Синьора. К собору, к баптистерию. Оба закрыты днем. Даже у Бога должен быть обеденный перерыв. Вечером у Сабатини. Ночью приснился Билли*; он был лохматый, почти мокрый, я знал, что он уже четверть века как мертв, но он был здесь, робкий. Я погладил его, он был жив, но проявлял страх, меня почти не узнавал, как будто его только что вынули из воды (Стикс), я с нетерпением ждал, чтобы принесли для него что-нибудь поесть, чтобы дать ему, чтобы он остался и не исчез. Манил его, называя именем, которым его никогда не называл при жизни. Проснулся очень возбужденный, гораздо