Штрафники Василия Сталина - Антон Кротков

Штаб напряжённо пытался организовать слаженную работу лётчиков, снова и снова выводя их на боевой курс, но всё время что-то не ладилось. Обстановка на КП накалялась с каждой минутой. Оперативный дежурный затравленно поглядывал на тихо свирепеющего генерала и в свою очередь выплёскивал свой страх и раздражение на подчинённых. Доставалось и лётчикам. Разговор «неба» и «земли» становился всё более нервным.

На глазах Нефёдова происходящее здесь действо достигло точки наивысшего эмоционального накала. Лётчик реактивного бомбардировщика Ил-28 совершил грубую ошибку, вообще «промазав» на огромной скорости мимо «Красной площади», и это стало последней каплей, после которой терпение генерала лопнуло.

Василий Сталин вдруг резко поворачивается на каблуках и охватывает всех быстрым, злым взглядом.

– Он что там, пьян, ваш Алексеев!

Все вздрагивают, дергают головами и втягивают их в плечи, словно боясь сейчас же лишиться.

– Вы что? Отупели посылать такого дегенерата на парад?! Чем соображаете? Башкой? Жопой? Калмыцким седлом?! На весь мир меня хотите ославить, твари!

Поджарый, нервный, стремительный, злющий, «хамло трамвайное» – он быстро наводит на всех ужас.

Борису ещё ни разу не приходилось видеть шефа в столь взвинченном состоянии – с багровым, перекошенным от ярости лицом, с выступившими на лбу и шее синими венами, с лихорадочным блеском в безумных глазах. Когда генерал орал на кого-то с его губ прямо в лицо осыпаемого площадной бранью человека летела слюна. Несмотря на свою невзрачную внешность – маленький рост, худосочность, рыжеватость и конопатость молодой генерал казался своему окружению, в котором было немало храбрых мужественных людей, грозным исполином. Сын – самого «Хозяина»! Про него все знали: сын вождя – сам вождь! В его власти казнить и миловать. Поэтому все оцепенели, провожая глазами мечущегося по залу командного центра истерика. Они бы и рады что-то предпринять, лишь бы умаслить бушующее чудовище, но что тут можно поделать!

Борис знал взрывной характер шефа и ждал неизбежного окончания приступа. Например, находясь с утра не в духе, Василий мог учинить настоящий террор в своём штабе со срыванием погон, угрозами загнать виновных в вечную лагерную мерзлоту. А через несколько часов после грандиозного шухера уже стоять на коленях перед мужем-писателем одной из своих любовниц, называть себя подлецом, негодяем, и в качестве компенсации обещать устроить обманутого супруга к себе в штаб референтом, чтобы тот мог, вообще не появляясь на службе, получать зарплату, как спортсмен ВВС.

У этого человека было много лиц. Но постепенно преобладающей становилась морда вечно пьяного, подверженного вспышкам ярости и продолжительным приступам депрессии запойного алкоголика. Уже к концу войны Василий настолько был истощен систематическим пьянством, что практически не летал и часто не мог контролировать собственные эмоции. Вдобавок недавно он пристрастился к кокаину. Его нервная система и психика нуждались в профессиональном лечении. Но какой психиатр рискнул бы сообщить ему об этом!? А ведь юношеские безобразия с детства неподсудного у школьных учителей и милиции «папенькиного» сынка давно стали небезопасными для окружающих. Воспринимая, как должное свою безнаказанность, Василий мог, размахивая и паля из пистолета, гнать по улице чем-то не понравившегося ему собутыльника, или ударить официанта за нерасторопность.

Так что Нефёдов предпочитал дождаться окончания очередного приступа ярости, прежде чем появится перед генералом. И действительно в какой-то момент, достигнув точки кипения, выплеснув все эмоции, Василий вдруг странно успокоился. Вельможное тело в изнеможении упало в предусмотрительно подставленное ему кресло. На лице только что метавшего громы и молнии гениального стратега появилось выражение задумчивости. Присутствующие сразу догадались, что намечается раздача слонов и пряников и напряжённо ожидали решения своей участи. В помещении стало тихо-тихо, как перед отпеванием. Даже голоса работающих за тысячи километров отсюда экипажей вдруг странным образом одновременно смолкли в динамиках. Только тихий свист, да шипение радиопомех служило фоном недоброй паузе…

Лицо генерала вдруг шевельнулось, в глазах затеплилась недобрая ирония. Подражая вкрадчивому голосу отца, он пустился в рассуждения:

Некоторые западные гуманисты критикуют нас за излишнюю жестокость. Нам говорят: у вас «враги народа» получают по 25 лет лагерей. Но в их гуманной Америке убийц и шпионов приговаривают сразу к нескольким срокам пожизненного заключения на 200–300, даже 500 лет. Так почему мы не может отправить саботажника валить лес в тайгу или копать нужный стране канал на такой срок, чтобы он наверняка исправился?

Нефёдов мог себе представить, как заледенело всё внутри от ужаса у присутствующих.

Тут Василий заметил приткнувшегося к дверному косяку Нефёдова. Первой его реакцией был даже не гнев, а изумление:

– Кто позволил! Кто его пустил сюда?

Борис стал объяснять, что его группа в Корее как раз набрала необходимый боевой опыт и в самое ближайшее время сможет завершить операцию.

Сталин, не дослушав, перебил: – Хватит пудрить мне мозги!

Василий небрежно махнул рукой в сторону двери.

– Я не хочу больше его слушать, кто-нибудь выведите его отсюда.

Глава 37

Раздевшись до трусов, Нефедов обходил одного врача-специалиста за другим. Ему стучали молоточком по коленям, крутили на специальном стуле, проверяя устойчивость вестибулярного аппарата, снимали сердечную кардиограмму.

В завершении подробного обследования мужчина, чьё покрытое многочисленными шрамами и следами от ожогов тело лучше бумажного личного дела свидетельствовало о его славной боевой биографии, оказался в просторном, полным солнца помещении, перед длинным столом, за которым восседала почтенная комиссия светил авиационной медицины.

– Так что, батенька мой, летать вы больше не будете, – объявил ему вердикт благообразный седой старичок с бородкой клинышком и в медицинской шапочке. – Пора вам на покой.

– В вашем возрасте уже пора перестать носиться наравне с двадцатилетними мальчишками – ласково грудным благородным голосом увещевала Бориса миловидная женщина-профессор. – Реактивные самолёты с их скоростями и чудовищными перегрузками – удел молодых. Пора и честь знать, вы итак уже столько сделали для Родины, что хватит на целый авиаполк.

Борис был просто раздавлен таким вердиктом. Прощай надежда! А ведь он ещё на что-то надеялся! Хотя и понимал, что внезапный вызов на очередную медкомиссию после последней встречи с Василием Сталиным не сулит ему ничего хорошего. А ведь ему всего 37 – для нормального мужика время расцвета. А тут тебе фактически дают понять, что твоё место на парковой скамейке среди режущихся в домино пенсионеров.

– Ваш организм находится в таком измочаленном состоянии, – сочувственно глядя на «старичка», пояснил третий врач, – будто вы участвовали в каком-то варварском эксперименте на выявление границы человеческий возможностей. Правда пока вы ещё относительно здоровы, но если и дальше будете прожигать свою жизнь с обоих концов, то боюсь, вас ненадолго хватит. Вам каждый год необходимо не меньше месяца проходить реабилитацию в санаторно-курортных учреждениях нашей системы.

У Нефёдова было такое ощущение, что жизнь его кончилась. Хотя многие бы возразили ему: «Подумаешь, списали с лётной работы! То же мне напасть! Радуйся уже тому, что пока ещё на свободе, после того, как прогневил сына вождя!». С ним и в самом деле в любой момент могли расправиться по полной программе, например, обвинить в каких-нибудь грехах, после чего лишить незаконно полученного звания и с позором изгнать со службы. Борис был готов ко всему, в том числе и к провокации со стороны «органов». Поэтому не слишком удивился, обнаружив в своём почтовом ящике повестку на бланке Министерства госбезопасности. Но это оказалось долгожданное разрешение на свидание с женой.

Комната свиданий представляла собой огромный зал, разделённый пополам двойными металлическими сетями, протянутыми от пола до потолка. Между решётками оставалось небольшое пространство «нейтральной полосы», по которому прохаживались две надзирательницы. Они бдительно следили, чтобы в разговорах не упоминались запрещённые темы, и были готовы пресечь любую попытку «контрабанды».

Из длинной уличной очереди в помещение для свиданий народ запускали большими партиями человек по двадцать-двадцать пять. Получившие возможность увидеть своих родственников люди, грудью бросались на металлическую сеть; вцепившись в её ячейки побелевшими пальцами, они пытались докричаться до родного человека сквозь оглушительный рой голосов.